Февраль во фраке черно-белом
устало выглядит, взбешен!
Желает властвовать над телом
и над душой оркестра он.
Ну а деревья ни в какую –
из трубачей, что встали в ряд,
лишь только ели еле дуют,
дубы ж с березками хандрят.
Уныло клен смычком елозит
по струнам утренней зари.
«В сугробе ногу приморозит!» –
предвозвещают снегири.
Да, холод сковывает грубо
звучанье дудочек, литавр,
февраль же хищно, саблезубо,
оскалив рот, как Минотавр,
в речах из вагнеровской стали,
воспев Валькирию пурги,
велит деревьям, чтоб играли
немедля оперу тайги.
Но вместо эпоса – стенанье,
как Ярославны плач: уйди!
Еще под боком щебетанье,
то снегири с огнем в груди.
И наконец, устав от фальши,
февраль – низложенный позер,
забросив палочку подальше,
в бессилье руки распростер.
Но тут на счастье, на беду ли,
простоволосый март явил
свои ручища, что дерзнули
обнять оркестр – тот грустил.
Деревья спины изогнули,
сплелись в знакомый силуэт,
тревожно мысли промелькнули:
а струн то, струн на месте нет!
Ужель ребячество гитары
не потревожит солнца, лун?
Но слез весенних чудо-чары
образовали нити струн!
И птицы мигом подхватили
напев судьбины в небесах,
капели ж звонкие укрыли
горбы сугробов во гробах!