* * *
Зарыдает Россия,
Заскулит об одном:
Нас, как травы, скосили
И сложили гуртом.
Ни тропы, ни покрышки,
Ни могилы, ни дна…
Наши даже Всевышний
Позабыл имена.
Заболотились поймы,
Зацвело вороньё…
И Россия не помнит,
Как любили её.
* * *
В песочную руку ей сунули хлеб —
Одно из нависших над родиной неб
Казалось светлее, чем небо в раю.
Я так и запомнил деревню мою:
Просящею на перепутье дождей
Костлявою нищенкой в драном плаще.
Кружились несносные листья округ —
Предвестники вьюг, неизбежных разлук,
Калины толпой перехожих калик
Несли над землёй окровавленный лик.
* * *
Россия — белая деревня,
Где одиночество моё
Гораздо чище, вдохновенней,
Чем царскосельское бытьё.
СтогА разостланы монистом,
Разгульный ветер, сон ветвей
В необычайном небе мглистом
Над снежной памятью полей…
Как расщеплённые деревья,
Как зуд пророчества в грозу
Деревня белая — деревня
С морозным скрипом в полозу.
В тенётах суетной столицы
Не помня снежное село,
Я не смогу, как божья птица,
Встать на рассветное крыло.
* * *
Ветер белым шныряет просёлком…
Я в деревне зимую опять,
Чтобы дни, словно нитку в иголку,
В непроглядную темень вдевать,
Чтоб дырявить зеркальную прорубь
На реке под высокой звездой,
Пожелавшей светить над простором,
Освещать мне дорогу домой.
Я дошёл, и с водою студёной
Вёдра жмутся на лавке в избе.
Злая вьюга и нощно и дённо
Надрывается в тесной трубе…
Отогревшись, сниму рукавицы,
От себя отодвину еду
И усну, попросив помолиться
Голубые деревья в саду.
* * *
Остановись, где снег тяжёл,
Погода на сносях,
Где вся Россия — частокол
О вздыбленных гвоздях!
Просей зерно, свяжи снопы
И, заготовив дров,
Дождись под сводами избы
Мороза на Покров.
Похлёбка есть и рыба есть,
Картофеля зело…
Чердак холстиною завесь,
Чтоб снег не намело.
Едва объяснится денёк,
Прокладывай лыжню —
До леспромхоза путь далёк
Проведывать родню,
Где гул попойки не затих,
Где каждый рьян и зол!
Скажи, скажи, что любишь их,
И завались на стол!
Наутро, выхлебав рассол,
Сам поплетись не свой
По снегу, что лежит, тяжёл,
Сквозь ветер вековой.
* * *
Я сторож собственному аду,
Рассыльный призрачных миров —
Я взял от вечности в награду
Дорогу, как вязанку дров.
Когда в погибельной пустыне
От рук отбился караван,
Я произнёс чужое имя
И быстро выучил Коран.
Следя невольничьи отары,
Я рассуждал, как туарег*,
И прижимал песок Сахары
К губам, как будто первый снег.
_________________________________________________
* Туареги — кочевой народ Африки, проживающий
на территории пустыни Сахары и прилегающих к ней
стран.
* * *
Стучался ветер-суховей
В неотворённые ворота,
Сверкали чистой позолотой
На солнце маковки церквей.
Река подламывала брег,
Легко ворочая плечами,
Врасплох застигнутый лучами
В лесу отлёживался снег —
Темнел. Меж тем нетерпеливо
Вязалась зелень на ветвях
И, опьянённые, с обрыва
Ручьи бежали второпях.
Снег не отчаивался, нет,
Он знал, зимою умудрённый:
Недолговечен цвет зелёный,
Но бесконечен белый цвет!
ВОЗРОЖДЕНИЕ
Я выпил масло из лампады, такой был голод. День за днём:
Звёзды обугленной глиссада*, скрипящие деревья сада, тоской объятый водоём.
Река отказывалась напрочь кормить молокой — лёд и снег.
Пузырь, соломинка и лапоть — не получился человек.
Весна. Дожил до половодья. Над огородом грач и дым.
Поля заполнились народом — и похудевшим, и худым.
На запах прелого остожья**приходит рыба, свет и Бог…
Воспринимаю бездорожье как начинание дорог.
Июль. Подсолнух златоустен, духмяны травны лог и луг.
Я дочь свою нашёл в капусте и свет не выпустил из рук.
_________________________________________________________
* Глиссада (фр. glissade — «скольжение») — траекто-
рия полета самолёта под определённым углом к поверх-
ности при заходе на посадку.
** Остожье — место для стога или место, где он был.
ДО СНЕГА
Всё будто замерло до снега,
Лишь там, где убраны поля,
Скрипит крестьянская телега
С возницей пьяным у руля.
Долг, как в пословице, оплачен,
Темна бурлящая река,
И, словно горы Аппалачи,
Над пожней* * * высятся стога.
Скребутся мыши по сусекам,
Траншею вырыли кроты…
Не получается уехать
От надоевшей мне тщеты —
Как будто насмерть приколочен
Гвоздём к забору навсегда…
Горит на небе чёрной ночью
Непутеводная звезда.
К околице чертополохом
Пришпилен, латан к армяку,
Рассыпан по полу горохом —
Никак собраться не могу,
Отшиться, выпасть, отцепиться,
Внезапно сгинуть с глаз долой!
Существованье это длится,
Как длится месяц молодой
Над опустевшею дорогой
Не в состоянье мне помочь…
Ну, не зевай, возница, трогай,
Пока в глаза не брызжет ночь!
ВЕРХОВЬЯ
Потемнели верховья ольхи,
Наобум пробивается озимь,
Беглый август слетел со стрехи
Белогрудою ласточкой поздней.
Отмотыжив, лихая страда
Зимовать убралась по овинам,
И горчит ключевая звезда
Обжигающим соком калины.
Я родился в голодной стране,
Был случайно судьбою отсрочен
От войны, что гасила в окне
Жидкий свет с наступлением ночи.
Я пропил в чёрный дым лагеря,
Затерялся иголкою в стоге —
Прозевали меня егеря,
Хоронясь у ничейной берлоги.
Посреди облетевших осин,
Не приняв свою участь сыновью,
Я остался один на один
С вековой безымянной любовью
К опустевшим урочищам жатв,
К переменам капризной погоды,
К непорочной душе не прижав
Светлой речки проточные воды.
Иногда я гляжу в темноту.
Одинокие зябкие тени,
Приближаясь ко мне, за версту
Подгибают смиренно колени.
Я закрою глаза. Пустота
(Никого в темноте слава богу) —
Лишь случайная в небе звезда
Объезжает дозором дорогу.
РОССИЯ
Я вышел в безлюдное поле и принял жестокую речь:
Господь, словно звон с колоколен, гласил, как Россию беречь.
Внимал я, и щёки пылали, как листья у клёнов и верб,
Как будто бы мысли совпали, но сразу пошли на ущерб.
Красна, что брусника на кочке, от звёзд кропотливая ночь…
Я знал вплоть до жилки височной теперь, как России помочь.
Твердил заклинанья сквозь зубы (так цедят сквозь марлю рассол) —
Мой голос, от робости грубый, казался мне худшим из зол…
Но в шуме глухом листопада послышалось эхо с небес:
«Россия настолько распята, что свят в ней и ангел, и бес!»
СНЫ
В конце нерадостной недели
Случилась осень. На заре
Леса на миг оцепенели —
Стояли ратью на Угре.
Но с ветром об руку явилась
Незваной гостьей на порог
Листва. Листва — она ложилась,
Не выметаясь из-под ног.
Песочные и золотые
Дни, наутёк пережитые,
Уже истлевшие почти
Непроторённые пути,
Одни с окалиной, другие опалены —
Сны о спасении России. Сны...
Царит безудержная нежность,
Не обращённая в любовь,
Пока проклятая бесснежность
Терзает сердце, мутит кровь.
Скорей бы волны снегопада
Сошли на мир со всех сторон,
Как свет удушливой лампады
На лики грешные икон.
И в чём наш грех и наша вера?
Чем наша родина плоха?
Не дрогнув, прошептали вербы:
«Нет веры — значит, нет греха».
И родины…
ЗВЕРЬ
Я не пишу о родине с тех пор,
Как, спившись, вымерла последняя деревня.
С тех пор, как выцвел от мороза косогор
И ощетинились из сумрака деревья.
Я не пишу о родине с тех пор,
Как город, где я рос и где родился,
Ослеп, скукожился, измайловский простор
В неутолимом чванстве растворился.
Я не пишу о родине теперь,
Я перед этой заповедью замер,
Как загнанный, отчаявшийся зверь
С горящими остывшими глазами.
Отдай мне всё, что я боготворил!
(В глуши двора от ветра скрипнул ставень…)
Я о Тебе так часто говорил,
Молил Тебя, а Ты меня оставил!
Верни мне землю, юность, косогор,
Терпение, любовь и час покоя.
Я не пишу о родине с тех пор,
Как жадною мольбой не беспокою
Тебя… Но жди. Я жив ещё пока —
Зачти мне, Боже, это помутненье —
Дрожит, но властвует над бренностью рука,
Когда к душе нисходит вдохновенье.
НА ВИРАЖЕ
Сегодня мне как никогда
Насвистывали коростели,
Блестела быстрая вода,
Сквозь жалюзи келейной ели
Деревня виделась чужой.
Я вышел из автомобиля.
Как долго к родине спиной
Я жил в роскошестве и пыли…
В меня нацелился закат,
И луч, холодный и колючий,
Упал на озимь, как солдат,
Как лист осиновый горючий.
А я торчал среди земли,
Потусторонней, неутешной,
Шестом, сверкающим вдали,
Перелетающей скворечней.
Как расплескавшийся затон
Вокруг пустых паромных сходен,
Я был ветрами угнетён,
Я был отвержен и свободен!
Слетелись вороны гурьбой
И разорались бесприютно —
Я ощущал душевный сбой
Рудиментарно поминутно.
Туманами на вираже
Ведущей к озеру дороги
Росли и сеялись в душе
Ей непонятные тревоги.