Ты звал меня в даль за околицу,
еще разок побыть с тобой.
Знал, что мне хочется и колется
платок дарёный, голубой.
Пчелиный рой над ульем курится,
в янтарь укутана лоза.
А в небе солнце хитро щурится,
слепя влюблённые глаза.
От спелых губ твоих черешневых
сочится смертоносный сок,
сжимая горло будто клешнями.
Взахлёб пульсирует висок.
Быть может зря молвы боялась я?
Что нам глумливые слова.
Неужто жаль им счастья малости?
Любовь без алиби права.
Ведь не краду былой избранницы
ни пяди выжженной земли.
Её царапины затянутся,
коль там репейники взошли.
А что, давай по-настоящему,
Пусть злобно скалятся вослед
… в ответ безмолвие звенящее.
… «Быть может –да, но всё же – нет!
Не время, позже, больно хлопотно
бросать насиженный удел.
Больной жены укор безропотный,
да и без тестя не у дел».
… Скатилось солнце между вязами
окатышем за частокол.
Мой свет в окошке, кареглазый мой!
Соколик мой! … НО НЕ ОРЁЛ!
Наутро встану раньше зореньки,
Когда в окно ещё ни зги.
Платок накину твой, лазоревый,
скажу себе: «А-ну, беги!
Беги туда, где воды вешние
растопят вывернутый лёд,
Из ила вынут сердце грешное,
ослабят боль и всё пройдёт.»