24. К тебе одной. (02.11.2022г.)
25. Что любила она? (02.11.2022г.)
26. Генокод (02.11.2022г.)
27. Тише (02.11.2022г.)
28. Душа просыпается (01.11.2022г.)
29. В марте (01.11.2022г.)
30. Если б мы не летали... (01.11.2022г.)
31. Отсчитаем и... (01.11.2022г.)
32. Незавещное (01.11.2022г.)
33. Я двум избранницам в любви клянусь (01.11.2022г.)
34. Хотелось бы... (01.11.2022г.)
35. Зачем... (01.11.2022г.)
36. Корабли (31.10.2022г.)
37. Тополиный пух (31.10.2022г.)
38. Не зовите (31.10.2022г.)
39. Мы только дети (31.10.2022г.)
40. Ноктюрн (31.10.2022г.)
41. Там, где колдует тишина (31.10.2022г.)
42. О душе (31.10.2022г.)
43. Никуда не спешить... (31.10.2022г.)
44. Пока поэзия живёт (30.10.2022г.)
45. Крылатая душа моя, прости (30.10.2022г.)
46. Предзимье (30.10.2022г.)
Напомню, что главный мой критерий оценки, в данном случае, есть ли в представленных на конкурс стихотворениях – в принципе или хотя бы в какой-то степени – художественный повод для возникновения состояния заворожённости, зачарованности сказанным, когда из привычного «наблюдателя жизни» превращаешься в «саму жизнь».
24. К тебе одной.
К тебе одной,
Такой далёкой,
К одной тебе лечу душой.
К глазам с небесной поволокой,
К губам с улыбкой неземной.
Ничем похвастаться не смею.
Никем с тобой себя не мню.
Лишь чувство тонкое лелею,
Лишь для тебя его храню.
К тебе одной,
Как будто к Богу,
Всю жизнь блуждал с чужой судьбой.
Теперь у неба голубого
Прошу увидеться с тобой.
Пусть всё в дыму
Войны жестокой,
К одной тебе лечу душой.
К тебе одной, такой далёкой.
К тебе одной, к тебе одной.
Шесть раз повтора «К тебе одной», шесть строк из девятнадцати, то есть добрая треть текста потрачена на мантру, но, на мой взгляд, мантры не получилось, поскольку остальные тринадцать строк не подтверждают шесть намерений «к тебе одной». Сантиметры сантиментов, типа «с небесной поволокой», удручающая словесная скромность «ничем похвастаться не смею» выливается в итоговое – НИЧЕГО ТОЛКОМ СКАЗАТЬ НЕ МОГУ. Не добавляет желания заворожиться текстом для рифмы притороченные к строке «не мню», а также подставные пустые эпитеты, типа «неба голубого» – сказать о небе что оно «голубое» – ничего не сказать, только растранжирить дорогостоящее место в кратком объёме текста, из девятнадцати строк коего и так шесть ушло на «мантру». Лучше бы автор «мнял» себя с кем угодно, но вместо губ «с улыбкой неземной» разглядел в любимой что-то осязаемое, вполне земное, а главное предметное, особенное, подсказавшее читателю суть облика и счастья той, к которой так шестикратно стремится автор.
25. Что любила она?
Он любил свой диван, сигареты, кота,
Суету голубей под расплавленной крышей,
Вид из окон на яблочно-спелый закат,
Над посадочным полем гравюрой зависший.
Что любила она? – Хаки цвет его глаз,
Раздевающий взгляд, никотина удушье,
В новом платье по кухне кружиться, смеясь,
И мечтать, в его буйные кудри уткнувшись.
Он любил крепкий кофе и стиль «Пикника»,
Молчаливые горы в тумане лиловом,
Ароматы «Картье» … Что любила она? -
Растворятся в Мужчине своем с полуслова,
Есть послушной голубкой с руки его хлеб,
Восходить в его сердце весенним рассветом,
Нарушая седьмой с упоеньем завет,
И лучиться от женского счастья при этом.
Мне кажется что вся великая русская литература падших и воспрянувших чувств, вся грандиозная лавина русской поэзии прошла мимо большинства «современников зияющей пустоты». Это трагедия всей нашей цивилизации. В жизни обывателей – есть диван и стишки, свадьбы и похороны, кредиты и кэшбэки, околопоэтические сайты и околопоэтические конкурсы выбора лучших из худших, есть огромная масса, поток сознания, который уже втиснули в столбики слов – в пятьдесят пять миллионов стишков, это только приблизительно, это только за последние десять-пятнадцать лет. Но суть обывательства даже не в «словах о диване», а в «диванной широте и глубине чувств»! Именно чувства «одеванились» настолько, что превратили искусство Глубины– в ремесло Оторочки – в ателье по пошиву галстуков из «Собачьего сердца», в словесные наборы упаковки ароматных жвачек. Удовольствие подменило счастье.
"Вечный обывательский характер. У него свои радости и свои горести. Никто и ничто не может отнять у него "его счастье". Пусть горит мир, но вот сейчас, в эту минуту, он вкусно поел или у него хорошо действует желудок - и это счастье отнять у него нельзя.. Если он горюет, то через час уже успокаивается. Ведь так много возможностей вокруг для "его счастья"!" (Г.М.Козинцев)
26. Генокод
***
Вырвав крылья как зуб коренной,
Прижигают
Рану йодом, кетгутом сшивая края.
А она всё равно соколят нарожает -
Непокорная горькому року земля!
Осквернили свинцом, оскопили булатом.
Наказали немой словно рыба прослыть.
Но она всё равно нарожает крылатых,
Причитая проклятья с молитвой навзрыд.
Хоть терзай, хоть калечь, хоть убей – не смирится,
Материнский сторицей исполнивши долг,
В высь накажет птенцам желторотым стремиться,
А не виться ужами у царственных ног.
И не биться челом у престолов подножий.
Непокорное темя впирая в зенит,
Восхищать, возрождать, вдохновлять невозможным –
Что ни бог, ни герой не сумел отменить!
…Перебили хребет. Превратили в амебу.
Обратили рабой. Но на уровне ген
Прорастает в потомстве упрямое небо,
Разрывая шаблоны, и ждёт перемен.
Этому стихотворению, на мой взгляд, не хватило мастерства и таланта сочиняющего его текст – образность грубо отёсанная, эпатирующая воображение, но не прививающая стиль чувства и речи: Фигуральность или краснобайство не знает «золотого сечения» или меры воздействия – лепит и обрушивает на голову читателя «гантели и гири» словесных «ужастиков», накопившихся, но не оформившихся в гармонию чувств авторов. В данном случае: читателю предлагается представить Землю с крыльями, которые вырывают «как коренной зуб», видимо, как в гестапо или в НКВД, без наркоза, или под наркозом, но долго и муторно; затем, бабахают «йод» и после, смилостивившись, зашивают рану, используя саморассасывающийся шовный материал... Жуткое дело – не в анатомических подробностях, а в подходе к самому понятию образности. Всё-таки «хирургу» не стоит браться за перо! Пытки продолжаются: «Осквернили свинцом», видимо, залили в «глотку» всё той же земли, «оскопили булатом» – не буду расшифровывать... Если даже принять «выдёргивание коренного зуба», с последующими «осквернением», «оскоплением» – то словесное издевательство над искусством поэзии в лице многотысячных «хирургов слова», которое явлено в наши дни, то всё равно, становится жутко от испорченности мыслительного аппарата, от самого факта что такой ужасный пыточный эксперимент над поэзией происходит каждый божий день на всём протяжении, уже впавшей в массовую кому, современности. И если наша несчастная «земля» всё таки будет жить, а «не биться челом у престолов подножий», своё «непокорное темя впирая в зенит», то скорее вопреки заботливым строкам автора, чем благодаря им и в благодарность им.
27. Тише
Тише,
прошу тебя, тише.
С лязгом железным по крыше
мимо чердачных окошек,
мимо испуганных кошек,
не ожидавших вторженья
в их неземное владенье,
мелким шажком семенящим,
с дрожью, в восторге щенячьем,
воздух руками хватая,
мы доберёмся до края –
самого краешка крыши.
Тише!
Ты можешь потише?
Только прислушайся –
слышишь? –
Город звучит по-другому.
Голосом вроде знакомым
шепчет, грохочет, щебечет
и затихает под вечер.
Свет фонарей в паутину
сплёлся и бабочек дивных
манит. И вьются, и бьются,
гибнут в немом безрассудстве.
Как же здесь сверху красиво!
Звёздным изящным курсивом
небо расписано тонко.
Глянь-ка, луна, как девчонка,
вспыхнув смущённо над нами,
спряталась за облаками.
Кажется, вот она, рядом,
но прикоснуться лишь взглядом
к этой кокетке сумею.
Век любовался бы ею,
сидя на краешке крыши,
спящего города выше.
Тише,
прошу тебя, тише.
Сердце колотится,
слышишь?
Панталончики, например, могут иметь броскую вышивку, которая может быть интересна: а) любителям панталончиков, б) любителям вышивки в виде цветочков. Я ни к тем, ни к другим не отношусь, поэтому заворожиться не смог от строчек этого стихотворения. Меня, осенённого открытиями русской поэзии, читателя, в данном случае не вдохновили на зачарованность громыхания по крыши, результатом коих явилась словесная тривиальность, типа:
«Свет фонарей в паутину
сплёлся и бабочек дивных
манит. И вьются, и бьются,
гибнут в немом безрассудстве»
Для лицезрения света фонарей с паутинкой в виде бабочек не обязательно выдумывать из пальца лазание по крыши. Зажмурься, глядя на источник света, и увидишь : и «бабочек», и даже их «гибель в немом безрассудстве». Но, главное, не продешевить, заигрывая с собственным воображением и привлекая к своей «плоской глубине» читателей, если, конечно, это не те, которые сами каждый день мастерят «пустое» из «порожнего». Эти, да, эти оценят! И располневшую до невозможности «девочку-луну», «вспыхнувшую» не как-нибудь, а «смущённо» тоже оценят и будут век любоваться этой «кокеткой»...
28. Душа просыпается
Как хлопья предрассветного тумана
Бледнеет сон и тает на весу,
Стихает зов усталого шамана,
И солнце робко смотрится в росу.
Светает сквозь ожившие ресницы.
Светает сквозь дрожащую листву…
А с неба уж насвистывают птицы
Проснувшемуся в сердце естеству.
Открыв глаза, зажмурится от света,
Осознавая приходящий день,
И вспоминая, что когда-то, где-то…
Нет, не ушла, а погрузилась в тень.
Потянется легко и без усилья
И локоны расчешет не спеша,
Расправит залежавшиеся крылья
И улыбнётся мне - моя Душа.
Шажок, другой - походкой угловатой.
Ещё немного и вернётся стать.
Моя Душа, рождённая крылатой,
Должна летать. Не может не летать.
Вся суть в последней строке: «Должна лететь. Не может не летать». Это «о» и «для» телесной, плоской или плотской душе рядового обывателя создано стихотворение, для человека успешно подменяющего тело – плотской или телесной душой, которая, по сути своего мироощущения, дерзновения и порыва ни чем от тела не отличается, и пишет себя «телесными словами»! И видит телесные сны. И обладает телесной поэтичностью, за пределы коей вырваться не может, поскольку не желает постигать искусство, но тратит жизненное время и пространство на среду обитания стишков и создание «телесов» для души. Телесная душа, получив глаза для зажмуривания, мозги для «осознания приходящего дня», ноги для «угловатой походки», руки для имитации крыльев, ничего не знает о душе как таковой, о поэзии жизни и поэзии слов. Меня лично такая «телесная душевность» совсем не завораживает.
29. В марте
В марте планета — плоская,
Суша на трёх китах.
Рифы Галапагосские
Грезятся в городах.
Райские где-то — верите? —
Крокусов берега.
Сонные ждут америки,
Сахарные снега.
Картой манят Меркатора
Тайные знаки звёзд
И паруса крылатые,
Кухонных шторок гроздь.
Этому произведению не хватает, на мой взгляд, поэта, который, уж если решился бы на короткое по количеству строк стихотворение, то непременно, сделал бы это, имея за душой выстраданный сильный мотив – некий яркий или даже необыкновенный «сгусток мысли», собственно, причину для появления строк. Краткость– сестра таланта, но родная, а не двоюродная, при которой даже краткое выглядит и является набором слов или сообщением, без которого так же «кратко» и легко можно обойтись.
30. Если б мы не летали...
... но глаза закрывая,
взлетаем с тобой,
поднимаясь над всем
и над вся.
Если падать,
давай,
будем падать в любовь,
бесконечные бредни
неся...
Если падать, то падать,
такая весна,
будто крылья нам нынче не впрок.
Если б мы не летали
в заоблачных снах,
то забыли бы древний урок,
как глаза закрывая,
сквозь ночь прорастать,
что трава через толщу земли.
Если б мы не умели,
обнявшись, летать,
то, наверно, бы
жить не могли...
Сослагательное наклонение данного текста – не добавляет, на мой взгляд, ему магии или волшебства. Напомню слова известного литературоведа Ефима Эткинда: «Поэтическое слово не повествует о действиях, оно воплощает эти действия непосредственно, оно принуждает читателя к сопереживанию, к соучастию». «Если б мы не летали в заоблачных снах» – это просто слова, вместо них нужен сам Его величество «заоблачный сон», хотя бы краешек его, а так остаётся только «сослагательность» притягательности поэзии. Гораздо лучше звучит : «прорастает травой через толщу земли». Но заворожённость в моём случает – это когда сказанное – действительно ЗВУЧИТ. То есть уже одним этим являет отличительную сторону поэзии, скажем, её отличие от прозы, и опраданновсть «столбика слов». Но звукопись, видимо, не входила в арсенал автора и оказалась немой. Не мой это случай заворожённости. Мне, например, важнее не «если бы... да кабы», а поэзия жизни, ЯВЛЕННАЯ в слове.
31. Отсчитаем и...
Осень - рыжая лисица...
Ночь - испуганная мышь...
Почему тебе не спится ?
Почему ты вся дрожишь ?
Месяц долькой мандарина
То светлее, то бледней -
Эх, Мариночка !..Марина...
Ночи стали холодней.
Нет вестей плохих в помине,
Но гостей не позову:
Догорят дрова в камине,
Превратятся вновь в золу.
Твой хочу услышать голос
С тихой просьбой о любви:
Всё в душе мертво и голо,
Ты мираж мой - визави...
Молоком туман прольётся,
Всё укроет на земле.
Гулким эхом отзовётся
Где-то колокол в селе.
Ухнет филин на опушке,
Вспыхнет зарево огнём:
Отсчитаем по кукушке,
Отсчитаем и...
Фамильярность охов, эхов и вздохов, типа: «Мариночка !... Марина...» настолько не присуща ни по манере, ни по стилю и поэтике, ни по облику и характеру самой Марине Цветаевой (если, конечно, речь идёт о ней), что режет мне душу и слух, сильнее заточенного ножа! "Презираю всякое любительство как содержание жизни" – эти слова Цветаевой можно было бы ставить поперёк абсолютного большинства текстов, упоминающих в столбик и всуе её, её путь в поэзии и гибель. «Ухнет филин на опушке». Но заворожить – частушке, не дано, она на дно – опускает высоту, выставляя простоту, свою, хуже воровства: жизнь – на раз, а смерть – на два...
32. Незавещное
Спасибо жизнь за всё, за эту старость,
Где книги, звезды и заросший сад,
И память обо всем что мне осталось —
Январский зной, июльский снегопад.
За завтра, где смышлен хотя и молод,
И дням счастливым не видать конца,
И дети юны и послушны снова,
Внимая знаку каждому отца.
За прошлое поклон, за эту милость
Слова ценить не меньше чем дела,
За ту любовь, что к счастью не случилась,
За ту, что прямо к счастью привела.
За радость, что с бедой делила ложе,
За строки, что витали между строк,
За лишний день, что всех былых дороже,
Фортуною подкинут на порог.
За миг, что растянулся на два века,
За лжи бальзам и откровений яд,
Там явь как сон. Там ночь, фонарь, аптека,
Там книги, звёзды и заросший сад.
«..как это ни жестоко, я напоминаю Вам слова великого Пушкина о том, что на одних воздыханиях об ушедшей молодости не уедешь. Ваши стихи – стихи «для себя», не более того» (Александр Твардовский)
33. Geneva 2018
Я двум избранницам в любви клянусь
Я двум избранницам в любви клянусь,
Характером и внешностью несхожим.
Весне, не признающей слово «грусть»,
И осени, уныло-непогожей.
Не скрыть того, что я не однолюб,
Признания обильно расточаю,
Когда весны касаюсь тёплых губ,
Когда карету осени встречаю.
Да, я люблю и осень и весну,
Пишу стихи любовные, как школьник,
И не отдам другому ни одну.
Мне нравится любовный треугольник!
Здесь не трудно не обнаружить поэзии с добавлением слова «совсем». Если кто-то «пишет, как школьник», то и двойку пусть ставит сама жизнь, «как учитель словесности».
34. Хотелось бы...
Хотелось бы немного теплых дней,
Порадоваться солнцу безмятежно.
Чтоб небо было ярче и синей,
А лес стоял в сугробах белоснежных.
Чтоб крылья вырастали за спиной,
И воздух трепетал при каждом взмахе.
Хотелось бы, чтоб ты была со мной,
И прочь ушли полуночные страхи.
Молитвой душу вычистив до дна,
У Бога за грехи спросив прощенья,
Подняться высоко, где даль видна,
И там парить на крыльях восхищенья.
Очень много «крыльев» в конкурсных текстах и очень мало воплощённого в слове полёта этих самых «крыльев». Крылья «растут», но никак не вырастут. Нечем заворожиться мне в этом тексте. Не волшебных строк, эпитетов, словосочетаний и даже слово-не-сочетаний, нет даже признаков, «тени намёка» на попытку поделиться со мною, читателем, который, наверное, единственный на всей планете – читает все эти, в том числе это стихотворение, не чувствуется авторского желания и стремления – расширить свой и мой багаж художественности. Лес «в сугробах белоснежных» – это бланк с Ф.И.О. природы, а не поэтическое видение её облика и смысла. Воздух, который «трепетал при каждом взмахе» крыльев, которые ещё только «вырастали» за спиною автора – не впечатляет. Как он там «трепетал»... Даже Карлсон, с моторчиком за спиной, – вызывает движение, завихрение воздуха, не то, чтобы... «трепет».
35. Зачем...
В твоих глазах - нездешние огни,
На фото, где стоишь у нашей вишни.
Четвёртый год в душе моей дожди -
Амур ошибся с нами: третий - лишний...
Сейчас погаснет свет. Теней узор
Падёт в углу на выцветшие стены.
Печальная луна, немой укор,
И будто змеи мне сплетают вены…
Когда ждала в последний раз рассвет?
Мне ночь милей и ближе, и дороже -
Там в памяти застыл
твой силуэт.
Зачем ты научил любить, мой Боже?!
«Ваши стихи – ваше частное дело, – вот в чём беда.. Писание стихов доставляет Вам радость, освобождает Вас от груза невысказанных переживаний, облагораживает Ваши помыслы и желания в Ваших собственных глазах, но не более того». (Александр Твардовский)
36. Корабли
Над бухтою тихо восходит златая заря,
уткнулся там нос корабельный в прибрежный песок,
и просят напиться лежащие ниц якоря,
а ржавчина выела судну продавленный бок.
Палящее солнце к воде свои тянет лучи,
здесь бриги, фрегаты нашли свой последний приют,
разбитые мачты, обшивка скрежещет, кричит,
как туши огромных китов распластались и ждут...
Но въедливо в плоть им врезается гнусная ржа,
маячат обломки разбитых флагштоков и рей,
раскручены ванты, у паруса нет крепежа,
им больше не ждать моряков и не видеть морей...
Но... мысли как чайки уносятся прочь от земли…
качается небо над самой моей головой,
а там в купоросе небесном плывут корабли,
флотилия мчится и всех увлекает с собой.
Сразу бросается в глаза и в уши – замусоренность текста – избыток лишних слов и несуразностей – мешает возникновению контакта восприятия с словесностью: «тихо восходит заря» – громко восходить заря не может по определению, слово «тихо» лишний довесок, не добавляющий заре художественности; далее, «лежащие ниц якоря» – ниц, значит, лицом, лбом к земле, к поверхности, у якорей, в этом смысле, как ни положи – будет «ниц», для них «ниц» лишнее слово; «солнце свои тянет лучи» – ну, конечно, не чужие, «свои» – мусорное слово; «обивка скрежещет, кричит» – дублирование, достаточно чего-то одного; «туши огромных китов» – кит воспринимается уже как нечто огромное, ему «добавлять прилагательное «огромный» излишне; «въедливо...врезается...гнусная ржа» – перебор, об оном и том же, да ещё обвинение естества ржавчины в «гнусности», выглядит смешно; «маячат обломки разбитых» – если обломки, то значит, разбитые части чего-то по определению, «разбитых» – лишнее слово, «над самой моей головой» – над не самой, но моей головой или над самой, но не моей головой? «Самой» – мусорное слово в большинстве случаев; «...плывут корабли, флотилия мчится...» – если плывут, то все, если мчится флотилия, то и корабли тоже. Обилие словесного мусора приводит к тому, что о заворожённости не может быть и речи.
37. Тополиный пух
Белое облако мягким ковром
Расположилось на плитах бульвара.
Снежная россыпь под летним теплом,
С ветреным вздохом летит мотыльком
И оседает на край тротуара.
Нежная лёгкость в разгаре жары.
Зимняя сказка на летнем подворье.
Белые хлопья среди мошкары,
Облаком пуха под визг детворы,
Тёплый июнь возвращают в зимовье.
И по бульвару гуляя вдвоём
В белом пуху тополиной метели,
Мятый пиджак поправляя на нём,
Молча она пожалеет о том,
Что тополя, как и он поседели.
На двадцать втором году Третьего тысячелетия, когда за спиною и перед глазами каждого читателя, пусть даже на время решившего заделаться писателем, непрестанно осуществляется громада явленного богатства русского языка – торжество глубин, образов, ракурсов огляда, нюансов и высот всей предшествующей каждому желанию что-то написать Русской поэзии, поэзии нескольких столетий – априори не достаточно выписывать школьным почерком «прописи общеизвестного», напоминая о схожести пуха и снега, а так же о том, что «тополя, как и он поседели»...Автор, либо годами не читает ничего, кроме стишков, либо читает, но не понимает в чём заключается смысл ЛЮБВИ И УВАЖЕНИЯ к поэзии и поэтам – не в том, конечно, что время от времени, что-то писать в рифму и столбик или, например, ходить в музеи, класть цветы на могилы поэтов и поэзии и т.п. Но прежде всего в том, чтобы не унижать Поэзию примитивом от замысла до исполнения, не завешивать картину Поэзии школьными рисунками слов, на которых «с ветренным вздохом летит мотыльком» неуёмная неумелость обольститься чем-то во истину новым и прекрасным и неумелость воплотить обольщение в слове. Поменять зиму с летом, снег с пухом местами – не порок, но и не случай причастности к высотам и глубинам, к бездне пропасти очарования поэзии.
38. Не зовите
Не зовите меня в свой заброшенный сад,
Где под яблоней – стол колченогий,
Где собака и кошка по-дружески спят,
Растянувшись на тёплой дороге.
Не зовите меня в свой запущенный быт,
Где углы заросли паутиной,
Где, дождями простуженный, ставень скрипит
Одинокой своей половиной.
Мне привычнее нынче дорог кутерьма.
И пока я свой мир не разрушу.
Не зовите меня – я приеду сама,
Когда осень запросится в душу,
Чтобы с тёплым дождём на террасе грустить,
И купаться в грибном аромате,
Чтобы с «бабьим» теплом в свою душу впустить
Красоту неземной благодати.
Стишок – хороший или плохой – это всегда известное об известном. Поэзия – это другое. Это, либо известное о неизвестном, либо неизвестное об известном. То есть, одно из двух: либо рассказать известное всем, но ТАК, чтобы предстало своей таинственной (неземной) стороной или обликом; либо рассказать неведомое, но не с помощью голимой фантастики, а через правдоподобие, то есть через поэтические детали, известные всем и каждому, но неведомые, незримые в своих, найденных поэтом, смыслах и характеристиках. Вот если умеешь создать одно из этих двух «либо», тогда получается «любо». Тогда есть чем заворожиться – то есть, приостановить в себе наблюдателя – исчезнуть, как куколка и возникнуть бабочкой в мире бабочек – на совершенно другом уровне бытия – стать всем! – стать всем тем, на что ранее лишь смотрел со стороны и с большей или меньшей густотой красок раскрашивал в стишках. Я понятно говорю? Кто-нибудь слышит, понимает меня – из завсегдатаев околопоэтических мест обитания? Надеюсь что так.
Я предлагаю свой экспромт на тему данного стишка:
Своё стихотворение я назвал
«Не зови!»
Я – заброшенный сад, острый остров углов:
Дрожь поодаль - паук с паутиной.
В волоокую даль поволок свой улов
Дальний Бог иль пастух с хворостиной.
Прикасанье руки к моим скрежетам, ишь,
Как давно я окну не подмога –
Ставня, стало быть, воем столярки молчишь
Т и ш и н а – в н и ш е н а ш е г о бога.
Я за – брошенный сад! Не вернулась, не жди –
Умерла, вагонетки толкая...
Слишком в красной косынке выходишь в дожди,
Босоногая, кто ты такая?
39. Мы только дети
Благодатна земля Россия.
Но повсюду, куда не пойдёшь:
— Настя, Настя, Анастасия, —
колосится густая рожь.
Летний полдень лучист и звонок.
В соснах ветер береговой.
— Оля, Оленька-оленёнок,
не увидеть тебя живой.
Прячет неба глаза сырые.
— В чём, скажите, моя вина? —
бьёт родник. Или крик Марии…
Ей в ответ — только смерть одна.
Золотой одуванчик скошен.
Колокольчиком на ветру
рассыпается смех Алёшин:
— Ночь наступит — и я умру.
Только Ганина помнит яма
грузовик, Поросенков Лог…
Помнит имя твоё, Татьяна —
хрупкий маленький ангелок.
Помнят воды былой Исети,
храм, возвышенный на крови…
Плачут свечки: «Мы только дети
беззаветной Твоей любви».
На мой взгляд, это слишком детская, неумелая, не отточенная в слове и смысле попытка увековечить память. Общие словечки не к селу не к городу, типа: «Благодатна земля Россия» «Летний полдень лучист и звонок», «Золотой одуванчик скошен» – придают стихотворению стиль частушки, вместо реквиема получается «скорбь школьницы на уроке истории». «Хрупкий маленький ангелок», «Оленька-оленёнок»... Мне неудобно, даже стыдно перед детьми Николая Второго, утончёнными, взрослыми, вдумчивыми, которые получили такие детсадовские строчки, безусловно, как и во всех стишках, «от всей души» и с высокой степенью неумения воплотить «от всей души» в слове. Надо трогать строчками так, чтобы не за счёт уменьшительно-ласкательных суффиксов и фамильярности «Алёша», «Оленька», но проникая в суть обликов своих героев, возвышая дух, а не уменьшая слово до размеров словечек.
40. Ноктюрн
Шар земной — коврига хлеба
из всевышней чайханы,
и плывёт в кадушке неба
золотой карась луны.
Там, где ночи чёрный кочет
звёзды-зёрнышки клюёт,
гороскоп судьбы пророчит
к тайне вечности полёт.
На насест порхнёт зарница,
и как ангел во плоти,
полетит душа-жар-птица
в бездну Млечного Пути.
На живой картинке лета,
на подносах расписных
любо видеть в искрах света
краски сумерек земных.
И чарует, как плацебо
утешающий гипноз,
натюрморт ночного неба
на холсте июльских грёз.
Нет, «утешающий гипноз» данного стишка я тысячекратно предпочту художественному правдоподобию искусства поэзии – явленному в тясячах стихотворений многим поэтов разных времён. Нет, правда, стоит заглянуть в Есенина и Бунина, чтобы отказаться вежливо от «ковриги» и «кадушки» автора, от петушиного насеста звёздного неба. «Натюрморт» надо бы назвать этот текст, а не «Ноктюрн». И ингредиенты натюрморта во мне лично заворожённости не вызвали.
41. Там, где колдует тишина
Там, где колдует тишина
Среди снегов и сонных елей,
Где бледноликая луна
Рождает дивные виденья,
Я замираю не дыша
И на тропинке, в лунном свете,
Как-будто на другой планете
Преображается душа
И слышит, как в прекрасном сне
Чудесной музыки звучанье
И постигает мирозданье,
И Бога видит в вышине.
Лучше бы «колдовство тишины» и рождённые луною «дивные виденья» автор попытался воплотить в слове, а не просто упоминал их в тексте. Сам-то автор «замирает не дыша». А читателю – не шиша! У него там «чудесной музыки звучанье», а мне предлагается поверить – не Слову, воплотившему в себя колдовство тишины, – но лишь на слово автору, что так оно всё и есть. Там где колдует автор – в тексте тишина пустоты отсутствия поэзии.
42. О душе
Залатанная несмело,
Трещит по заметным швам.
И снова иголку в дело…
Зашитая — пополам
распалась.
Гнилые нитки
Отчаянно непрочны,
Как блики твоей улыбки
В раздробленных снах ночных.
Заштопала, рвётся снова
Из тела… легко и зло.
Безумствуя, вновь готова
Рассыпать своё нутро.
Я злюсь на неё, чужую…
Свою, но не ко двору…
Раскованную, шальную,
Затеявшую игру.
Она мне в глаза смеётся,
Показывает язык.
Заштопаю, снова рвётся,
Зашью, и стихает крик
Ночного её уродства,
Дневного её пути,
Со старой увижу ль сходство?
Получится ли спасти…?
Борьба мастерицы по шитью со своею разорванной, непрочной, заштопанной душой – находится за пределами моего представления о таинственном и прекрасном очаровании поэзии. «Гнилыми нитками» сшито приглашение в поэзию в этом стихотворении. Чем здесь можно ЗАВОРОЖИТЬСЯ? Тем, разве что, как душа автора «показывает язык»? Телодвижения авторской души не стоят потраченных на чтение минут, хочется скорее выбраться на свежий воздух жизни из этого «ателье по фигуристой штопке залатанных душ».
43. Никуда не спешить...
Никуда не спешить…
Улетаю в мгновенье.
Дай, Господь, для души
Свой бальзам – просветленье!
Одинокой тропой…
Я нектар Твой вбираю.
Помоги мне, Господь,
Не вернуться из рая!
Там церквей купола
Золотятся сильнее,
Там сгорает дотла
Маска сбитого змея…
Там берёзы листок
Зеленей изумруда.
Благодати поток –
Несравненное чудо!
Чистый воздух звенит...
Сотрясаюсь до дрожи
И взлетаю в зенит!
Не вернуться бы, Боже…
Райские кущи автора не произвели на меня магического действия. Не о таком «рае» мечтаю, не к такому «раю» держит путь поэзия. Это рай стишка – глубокий как лужа, в котором, как на съезде КПСС или Единой России – только анонсируют «благодати поток» и «несравненное чудо», но ничего не являют такого художественного, необыкновенно сотканного из слов и звуков, чтобы так же как автор, «сотрясаться до дрожи». Профанация обещаний и намерений приводит к необходимости изменения названия – вместо «Никуда не спешить» – «Некуда спешить».
44. Пока поэзия живёт
Как непременный атрибут: перо, чернильница, бумага,
И духа русского отвага (как позже это назовут).
Горит нетленная свеча, бросая тень на своды арок.
Пусть свет её не слишком ярок,
Но, безусловно, горяча...
Что возбуждает вдохновенье в столь поздний час,
Когда в мгновенье проходят целые года!
Да, что года?
Летят столетья, запечатляя лихолетья России славной,
Времена великих странствий и открытий, земных законов бытия,
Отсеяв правду от вранья,
Ты излагаешь ход событий.
А может, росчерком пера начнёшь своё повествованье
О мудрости глубоких знаний и силы духа торжества.
Иль с божьей помощью Христа`
Опишешь тайны мирозданья
Там, где любовные желанья особый шанс, один из ста.
И ты напишешь о любви хоть пару фраз, хоть пару строчек.
Их, завершая многоточьем, запрячешь истины свои.
Слух ловит каждый звук в тиши.
Скрипит перо, ложатся строки...
И в этот миг столь одинокий, с тобою рядом ни души.
Но всё же кто-то в тишине шепнёт: «Пиши, не расслабляйся,
Твори, безумствуй, наслаждайся, пока поэзия живёт!
Она с тобой не навсегда, она приходит если хочет,
С тобою плачет и хохочет или болтает без стыда.
И с ней вдвоём, из года в год блуждаешь в лабиринтах мыслей.
Но свой ответ о смысле жизни, как выход, вряд ли кто найдёт.
Пускай она в тебе поёт, пусть даст собою насладиться!
Ты пишешь новые страницы…
Пока поэзия живёт…
Прочитав первый катрен от «как» до «ход событий», кроме авторской попытки притянуть к стишку уже избитую всем, кому не лень, строку Блока – ничего завораживающего не обнаружил: какая-то нарисовалась в тексте «нетленная свеча», у которой не свет, а тепло важно, как у батареи отопления. «Столетья», «лихолетья»... уже завершается второй катрен, а мне всё скармливают предложения самому, дескать, вне этого стишка, найти и «описать тайны мироздания». Чем тогда занимается текст? Он, как опытный политработник из штаба – призывает, вопрошая: «а может росчерком пера... начнёшь...опишешь...напишешь», затем, понукает меня бездельника: «пиши, не расслабляйся, безумствуй, наслаждайся...». Спасибо за совет, конечно, но я пришёл в это произведение не за методическими указаниями и призывами, а с надеждой на встречу с поэзией, которая, бывая разной по форме подачи материала, по степени глубины и охвату целостности, всё же всегда тем и занимается, что ЯВЛЯЕТ МНЕ ТАЙНЫ МИРОЗДАНИЯ, а не агитирует за них. как это делают стишки! Даже «лабиринта мыслей» не досталось. Вместо него, «пустые жесты над пустыми кастрюлями».
45. Крылатая душа моя, прости
Как хочется немного тишины...
Прислушаться и стать чуть-чуть счастливей -
Без чувства неискупленной вины,
Без самол;тных на ладонях линий,
Несущих нас куда-то далеко
(Куда не важно, просто друг от друга),
Без т;плых окон в буре городской,
И без дождя, входящего без стука,
Без этих встреч случайных vis-a-vis,
Когда краснеют беспардонно щ;ки,
Без нежности и даже без любви,
Без сердца, что умеет тихо ;кать,
Чтоб чувство беспокойное в груди,
Как будто солнце в январе, остыло...
Крылатая душа моя, прости
Желание навечно стать бескрылой...
«Без» в тексте предостаточно. А вот «с» – дефицит. Мне показалось, для полного счастья этому тексту не хватает оказаться – БЕЗ слов. Так как те слова, которые присутствуют с приставкой «без» всё равно ничего не являют, кроме очевидного факта – автора «без попутал», ему нечего сказать – ни себе, ни людям, а если и было что, то осталось БЕЗ воплощения в слове.
46. Предзимье
Предзимье - глухая пора,
В кюветах заклекшие комья.
А то, что утратил вчера -
Декабрь напророчит спросонья...
Иное хочу увязать,
Суровой доверившись прозе:
Как в детстве топор полизать
Учили меня на морозе...
Не месяц на небе - ладье,
Скользит - опечаленный пастырь,
Хрустальная грань бытия
Ломка и ознобка до спазмов.
Живое зовет и манит.
Так тянутся к первенцу - сыну...
А смутная блажь холодит:
Уйти, заблудиться и сгинуть!
Ранимое сердце - стучи,
Ты вызнало сущность глагола...
“Все сущее сгибло в ночи”, -
Ветла проскрипела из дола.
Кто рыщет во тьме по полям,
Сгребая в охапку дороги?
В снегах поседеть ковылям
Еще не нагрянули сроки!
Еще в индевье крутояр,
Остатним теплом не остывший,
Как тот атаман Кудеяр
В папахе заломленной - дышит...
Не знаю как кого, но меня не вдохновляют к заворожённости – ни «заклекшие комья», ни «ознобка до спазмов», ни ветла, которая «проскрипела из дола», ни «в индевье крутояр», ни «атаман Кудеяр»... Пусть всё что содержит текст достанется в полной мере – автору и всем желающим. Я скромно и сдержанно поблагодарю и откажусь от таких словесных даров...
Что ж, завершилась вторая серия «Марлезонского балета» или знакомства с текстами лонг-листа Кубка «Избы-Читальни»... Какие
выводы?
1. Тексты с 24 по 46 – я бы так же, как и предыдущие, двадцать три стихотворения, не рискнул причислять к поэзии.
2. Для всех текстов характерно – обещание чего-то интересного, прекрасного, таинственного – и нулевое воплощение этих обещаний. Заворожиться мне лично не удалось ни единого раза, ни в единой строке, ни в одном стихотворении.
3. Хорошо, конечно, что кроме как авторы друг друга, никто или практически никто из собственно читателей или любителей, тем паче, ценителей поэзии – контент околопоэтических сайтов – не читают. Но всё-таки жаль, что поэзию сегодня настолько не уважают и игнорируют.
4. Все рассмотренные мною стихотворения, как мне кажется, нельзя «улучшить», их, желательно, переписать заново, а ещё лучше, «переписать в стол» и задуматься авторам о своих творческих возможностях.