Шёл солдат со службы домой – попросту говоря, демобилизовался. И вот, когда до родимой деревни оставалось не более дневного перехода, решил он остановиться на ночлег в одном уездном городе. Зашёл в трактир при постоялом дворе, спросил себе пива с жареными пирожками, стал местечко высматривать. А поскольку трактир был небольшой, мест свободных мало, пришлось солдату подсесть за стол к какому-то очень грустному посетителю. «Дозвольте нарушить ваше уединение!» – бодро гаркнул солдат, на что печальник лишь вяло махнул рукой: дескать, садись. Перед ним стоял графинчик водки, из которого горемыка время от времени наливал себе стопочку, ронял в неё слезу и разом осушал, занюхивая ломтиком чёрного хлеба. Скучно стало солдату на это глядеть: больно жалостлив он был по натуре, а тут страдает душа христианская. «Что за напасть с тобой приключилась, добрый человек, – спрашивает он, – али помер кто?» «Как не помереть! – отвечал несчастный, – именно что помер. Купец Ожиреев на прошлой неделе преставился, уж такой завидный клиент, о каком только можно мечтать! А я, мил человек, похоронную контору держу и самолично изготовлением домовин занимаюсь. Одним словом, гробовщик я здешний. Обрадовался, дурачина, богатому заказу. Гроб соорудил – загляденье, из красного дерева: полированный-лакированный, блестит-сияет, аки яспис-камень. Сам бы в нём отдыхал! А наутро пришли заказчики, повёл я их в мастерскую, да так и обомлел. Стоит моё лучшее творение с оббитыми углами, искорёжено, исцарапано, ободрано и никакого виду из себя не имеет. Будто на нём всю зиму с ледяных гор катались. Натурально, скандал вышел. Клиенты вопят – «что ты нам подсовываешь? Разве можем мы в такую срамоту класть нашего досточтимого усопшего родича?» Вдова визжит: «он над горем моим надсмехается, старый хлам всучить хочет; да я его по судам за такое непотребство затаскаю!» Пришлось мне от них откупаться, неустойку платить, к тому же на материалы потратился – в общем, вместо заработка одни убытки. Дальше – больше. Стал я замечать, что и ранее изготовленные образцы продукции имеют механические повреждения, как то: сколы, царапины, трещины. Точно ими уже неоднократно пользовались, причём не по назначению. Кто в мастерской шалит, изделия портит, ума не приложу. Не иначе как завелась нечистая сила».
А у солдата деньги были на исходе, он и надумал к гробовщику напроситься, чтобы бесплатно переночевать, не тратясь на гостиницу. Вызвался он покараулить в мастерской, дабы доподлинно разузнать, что там по ночам происходит. Гробовщик обрадовался. «Только, служивый, проведу я тебя в мастерскую попозже, тайком, чтобы жена с тёщей не пронюхали. Они у меня шибко строгие и на расправу скорые; скажут, что я собутыльника привёл, вытолкают тебя взашей, да и мне не поздоровится».
Мастерская была пристроена к дому гробовщика и имела отдельный вход. Изнутри в неё тоже можно было попасть, пройдя жилые комнаты, однако гробовщик страшно боялся наткнуться на кого-нибудь из своих суровых родственниц и поостерёгся вводить нового знакомца в своё жилище. В сумерках подошли они к двери мастерской. «Обожди здесь, служивый, – сказал гробовщик, – у меня при себе ключа нет. Я пройду через дом и тебя впущу. Заодно осмотрюсь, где там мои хозяйки и чем занимаются. Даст Бог, готовятся уже ко сну. Тогда я тебе притащу с кухни какой-нибудь снеди и раздобуду тюфяк, подушку и одеяло. Не обессудь, большого комфорту не гарантирую, постелю тебе на полу. А хошь, устраивайся в гробу: ты человек военный – стало быть, храбрый и без предрассудков. Там тебе теплее и уютнее будет, потому как по полу дует, а в гробике ты в аккурате со всех сторон огорожен». (Насчёт предрассудков гробовщик, конечно, глубоко заблуждался, но ему как штатскому простительно). «Мне всё равно, – беззаботно отвечал солдат, довольный тем, что сэкономил деньги, – могу и на полу лечь. Только, пожалуй, ежели ночной тать полезет, об меня споткнётся, испугается и сбежит – не успеешь его ни поймать, ни выследить. А вот из гробика я смогу скрытно вести наблюдение за обстановкой». «Какое там наблюдение, ты, небось, сразу захрапишь и продрыхнешь до утра!» – усомнился гробовщик. «Никак нет! – энергично возразил солдат. – Я привыкши в карауле стоять, на часах чутко спать: от любого шевеления, коли надо, просыпаюсь: мышь мимо не проскочит, таракан не прошуршит!»
Гробовщик пробрался в дом благополучно, ни жены, ни тёщи не повстречав; из дома проник в мастерскую, отпер наружную дверь и впустил гостя. Постелил он ему матрасик в просторный новёхонький гроб, солдат туда влез и спать умостился, а гробовщик к себе пошёл, чтобы его не хватились и не задали ему трёпку.
Как минула полночь, дверь, ведущая из дома в мастерскую, заскрипела. Приподнял солдат голову из гроба, но старается сильно не высовываться, чтобы не нарушать маскировку. Из двери пробился слабый свет, и на пороге показались две женские фигуры с керосиновой лампой. Поставив её на верстак и открыв окно, дамы принялись выбирать гробы. Одна села в обитый бордовым бархатом, вторая – розовым глазетом; отстукивая такт по бортам своих «челнов», они запели:
– Стук-стук, совий пух!
Мчи, гробок, во весь дух!
Мчись, гробок, за ним – другой,
Путь покажет козодой.
При первых же постукиваниях гробы стронулись с места и приподнялись над полом, затем набрали скорость и вылетели в открытое окно. Солдат кинулся следом, чтобы поглядеть, в какую сторону они полетели, да ничего уже не было видно. Тогда он затворил окно, вернулся на своё лежбище и задремал.
Под утро, перед рассветом, что-то массивное с размаху грохнуло в окошко; рамы распахнулись, стёкла зазвенели, и два гроба совершили не слишком мягкую посадку посреди мастерской. «Бестолочь! Ты почто окно за нами закрыла? Я чуть не убилась, вон щёку осколками посекло!» – набросилась ведущая на ведомую. «Не закрывала я окна! – огрызнулась та. – Не иначе как наш дурак сюда ночью наведался или ветром створки захлопнуло». Продолжая препираться, авиатриссы небрежно передвинули использованные летательные аппараты с середины помещения ближе к стене и, прихватив свою керосинку, удалились. «Ну и ну!» – было самым приличным из междометий, пришедших на ум постояльцу.
Часа два спустя, когда полностью рассвело, хозяин мастерской явился на своё рабочее место. Солдат поведал новому приятелю о ночном приключении. «Вот на этих двух гробах они летали», — указал он на пострадавшие изделия. Гробовщик осмотрел повреждения и выругался. Обшивка была ободрана, товарный вид утрачен. Да ещё и выбито окно – словом, сплошное разорение! «Ты их, мерзавок, хорошенько разглядел?» – в сердцах спросил гробовщик. «Обе – язвы: высокие, поджарые и на морду ехидные; одна постарше, седая; другая помоложе, рыжая; на первой цветастая шаль, на второй – узкая юбчонка, обтягивающая костлявый зад, аж мослы выпирают» – описал солдат увиденное. «Э-э, да не мои ли это Семирамида Никитична и Аделаида Лукинична безобразят? – призадумался похоронных дел мастер. – Говоришь, старшая жаловалась, что ей харю стеклом попортило? А Семирамида-то к чаю вышла с пластырем на роже!» И порешили они с солдатом на следующую ночь остаться в мастерской вместе и выяснить правду, какой бы неприглядной она ни оказалась.
Целый день солдату пришлось скрываться, а вечером он снова занял свой наблюдательный пост. Вскоре к нему присоединился и хозяин. Стали они ждать. После полуночи всё повторилось. Едва улетели на новых гробах – лиловом и белом – Семирамида с Аделаидой (а это были именно они), их возмущённый зять и муж забегал по мастерской, изрыгая проклятия. «Пилят меня, что я мало зарабатываю, а сами продукцию мою портят! У-у, подлые бабы! Ужо выведу я вас на чистую воду!» – негодовал он. «А давай их догоним и узнаем, куда они летают. Заклинание я запомнил», – предложил солдат. В другое время гробовщик, может, и сробел бы, но сейчас он слишком жаждал мести и охотно подхватил смелую идею. Сели они в гробики, постучали по ним и сказали:
– Стук-стук, совий пух!
Мчи, гробок, во весь дух!
Мчись, гробок, за ним – другой,
Путь покажет козодой.
Гробы дрогнули, однако не оторвались от пола. Сколько ни повторяли заклинание приятели, толку не было. «Здесь что-то не так, – сказал солдат. – Слова я запомнил точно, значит кроме них ещё нечто требуется». Огорчённые, два друга прикорнули, спрятавшись в гробах, но не оставляя мысли добиться своего. И когда ночные странницы по возвращении покинули мастерскую, солдат и гробовщик тщательно обследовали их транспортные средства и обнаружили в уголке каждого набитые совиным пухом мешочки. Солдат свернул кулёк из газетки, вытряхнул туда махорку, а в свой кисет высыпал содержимое одного мешочка, гробовщик же проделал ту же штуку со вторым, воспользовавшись в качестве вместилища собственным носком. А в мешочки Аделаиды и Семирамиды они напихали обычного курьего пуху. И вот что из этого вышло.
Ночью, по обыкновению, явились летуньи и, осмотрев белый и лиловый гробики, пришли к выводу, что те пока мало ободраны и на них можно слетать ещё разок. Сделали всё, как в предыдущие ночи, а гробы – ни с места. Семирамида Никитична, как всегда, первым делом напустилась на дочь, но и та в долгу не оставалась и за словом в карман не лезла. Переругиваться им обеим было привычно. Наконец, кое-как помирившись, нашарили они мешочки с пухом, развязали, но в полумраке не разглядели подмены. Пух и пух, а чей он – при тусклой керосинке не разберёшь. «Придётся идти на мельницу за новым. Этот, видно, застарел уже, коли не действует. Мы когда его заменяли в последний раз, не помнишь?» – обратилась Никитична к Лукиничне. «На русальной неделе», – отозвалась та. «Ну да, мог, пожалуй, и выветриться. Хотя прежде его хватало на дольше», – задумалась Семирамида. «Хватит рассуждать, мамаша – решительно прервала её Аделаида. – Эта ночь всё равно пропала, идёмте на мельницу прямо сейчас, чтобы не потерять и следующую. У нас осталось мало времени до конца срока». «То ли совы запаршивели, то ли Мельничный Хрыч нам пуху не досыпал, то ли разбавил его пёсьим либо кошачьим», – на ходу ворчала мамаша. «Скажите ещё – свиной щетиной! – съязвила дочь. – Видно же, что нет там звериных очёсов. Но скряга он известный, наверняка как-нибудь да сжульничал». Дамы удалились. Разумеется, похоронных дел мастер и его постоялец тоже направились к заброшенной мельнице.
А надобно сказать, что на окраине города стояла мельница. Некогда она и её хозяева процветали, но с тех пор как был построен мелькомбинат с паровыми машинами, дела у владельцев мельницы шли всё хуже и хуже. Последний мельник окончательно разорился и, поговаривали, помер не совсем своей смертью, связавшись с бесами, обещавшими ему помочь, но вместо этого приблизившими его погибель. Мельница постепенно разрушалась и в конце концов стяжала славу дурного места.
Туда-то и пустились среди ночи жена и тёща гробовщика, а также он сам со своим новым приятелем (что потребовало от них крайней осторожности: Семирамида и Аделаида периодически озирались, пробираясь к городской окраине спящими, еле освещёнными улочками, так что двое друзей едва успевали замереть в тени деревьев и заборов).
Посетительниц встретил Мельничный Хрыч, при жизни бывший последним владельцем мукомольного заведения. Разглядеть его солдат и гробовщик не могли: что-то длинное, высотой чуть ли не с мельницу, чёрное и бесформенное, как сгусток тьмы, в свисающих и шевелящихся на лёгком ночном ветру лохмотьях, маячило на пороге. Глухой голос проговорил:
«Кто сюда пробрался? Стой!
Клич?» «Сова и козодой!» – отозвались дамы.
«Мой тревожите вы дух
Для чего?» «Совиный пух
Нужен для полётов нам».
«Лишь за жемчуг пух отдам».
«Вы, батенька, всё расценки повышаете, а в прошлый раз нам пуху не доложили, иль некачественный подсунули: у него подъёмная тяга раньше сроку ослабла. Между тем, как вам хорошо известно, пух нам потребен для общего дела, а не забавы ради», – пробурчала Семирамида.
Мельничный Дух торжественно продекламировал:
«Пух из мельничных сов
Даст – ручаться готов! –
Взлётной тяги любому корыту.
Мне мошенство претит:
Если гроб не летит,
Значит, груз превзошёл габариты».
Далее между ними состоялся следующий диалог:
«Габариты всё те ж,
Но хватало допрежь
На полгода совиного пуха.
Либо пух нехорош,
Либо мало кладёшь,
Аферюга!» «Замолкни, старуха!
Я вам пуху не дам!»
«Оскорблять знатных дам?!
Я Лесному пожалуюсь Деду!»
«Чёрт с тобой, так и быть!
С вас – жемчужная нить.
И закончим на этом беседу».
Аделаида, недовольно сопя, порылась в ридикюле и что-то передала в лапы сотканного из мрака существа (что – разобрать издали и впотьмах было невозможно).
Мельничный Хрыч принялся скликать своих сов:
«Совушки, сюда, сюда!
Вас ждёт славная еда!
Я припас для вас на ужин
Сотню розовых жемчужин.
Вы ж не откажите в пухе
Этой скаредной старухе!»
Семирамида взъерепенилась и ринулась было на Хрыча с кулаками, но тут послышался шелест крыльев, и Аделаида одёрнула мать: «Спокойно, мамаша! Не отвлекайтесь. Поквитаться с ним мы всегда успеем, а сейчас нам нужен пух и ничего более!» Семирамида скинула с плеч шаль и вместе с Аделаидой они растянули её за четыре угла. «Мы сами соберём пуху, сколько нам надобно!» – с вызовом заявила Аделаида Хрычу.
Нам неизвестно ничего заслуживающего внимания, что случилось бы с четырьмя вышеозначенными лицами на обратном пути. Итак, одна ночь миновала, настала другая. Летательные аппараты Семирамиды и Аделаиды, заправленные свежим пухом, резво устремились на волю, как птички из клетки, а солдат с гробовщиком, не мешкая, тоже взяли набитые похищенным совиным пухом кисет и носок, заняли места в своих «аэропланах» и произнесли заклинание.
Гробы послушно поднялись в воздух и выпорхнули через открытое окошко. Пилотирование солдат и гробовщик освоили быстро. Осуществлялось оно посредством того же постукивания. По какому борту постучишь – в ту сторону летучий гробик и повернёт; колотишь быстрее – он увеличивает скорость; стукнешь в переднюю часть – задирает нос и набирает высоту, а по дну топнешь – снижается. Полная луна вышла из-за туч, и на фоне её голубоватого диска солдат с гробовщиком отчётливо увидали впереди два тёмных стремительно несущихся продолговатых предмета, перед которыми смутно угадывались очертания некрупной птицы – очевидно, это и был путеводный козодой. Забарабанив что есть мочи по бортам и тем увеличив скорость до предельной, преследователи почти нагнали ведьм, но дабы не быть обнаруженными, притормозили на некотором расстоянии от них и стали держать безопасную дистанцию. Семирамида с Аделаидой, по счастью, погони не заметили, ведь им даже на ум прийти не могло, что кто-то их выследит.
Посреди тёмного леса возвышался холм. У его подножья, ломая ветви деревьев, приземлилась первая пара гробов, а с некоторым интервалом и чуть поодаль – вторая. Семирамида Никитична и Аделаида Лукинична грянулись оземь, превратились в белую выдру и рыжую куницу и исчезли в холме.
Гробовщик с солдатом тоже осторожно приблизились к холму и смогли различить при свете луны вход в пещеру. По обеим его сторонам стояли часовые – перепончатолапые, членистоногие, чешуйчатокрылые грифоны с аркебузами, арбалетами и алебардами, которыми они преградили путь чужакам. «Трепещите, гнусные людишки! – грозно возгласили стражники. – За то, что вы дерзнули вторгнуться в заповедные пределы, вы подлежите съедению!» Солдата с гробовщиком спасла от неминуемой гибели лишь скорость реакции, быстрота ног и то обстоятельство, что грифоны не могли покинуть свой пост, ограничившись лишь пусканием струй пламени из клювов вдогонку беглецам. «Её-моё, прям огнемёт!» – мрачно заметил солдат, уворачиваясь от жгучих плевков и дёргая за руку напарника, чтобы и тот не зевал.
Делать нечего. Не став дожидаться в кустах выхода Аделаиды и Семирамиды, друзья повернули восвояси, дабы первыми очутиться дома и не вызвать у дам подозрений. Но крепко запала им дума проникнуть всё-таки в пещеру и тайну разгадать. И решили они переодеться зверями.
А у гробовщика был старый друг (и почти коллега) Кундриков, работавший бутафором-реквизитором в местном театре. К нему-то и обратился гробовщик с необычной просьбой – впрочем, до поры до времени не посвящая Кундрикова в подробности. Познакомил он театрального работника с солдатом, посидели они втроём, отметили встречу; гробовщик и говорит – так, мол, и так, житья нет от моих баб, вот хотим припугнуть их маленько, зверями вырядиться: не снабдишь ли нас шкурами аль ещё чем-нибудь подобающим?
«А зачем вам шкуры, – отвечает Кундриков, – если у нас готовые костюмчики имеются? Для балета, понимаешь, «Спящая красавица». Я как раз намедни им бошки починял. Один изображает кота, другой – волка, и оба страшенные: всякий струсит, увидавши такое. Я их вам, пожалуй, одолжу, но только чтобы завтрева ни свет ни заря вы их возвернули, а то у нас утренний спектакль для ребятишек. Коли костюмов хватятся, сразу на меня подумают, будто пропил. С работы турнуть могут, а мне без театру – никак. Оченно искусство обожаю». Договорились; притащил Кундриков костюмы – оба тёмно-серые и пугающего вида: как раз то, что нужно.
С вечера обрядились друзья: солдат – волком, а гробовщик – котом, стали походить на нечисть лесную; залегли в мастерской, а когда Семирамида с Аделаидой улетели на ночное сборище, отправились тем же путём. Захватили с собой прочные верёвки, фляжку святой воды и на всякий случай гранату, что солдат на память о службе сберегал.
Вот прилетают они на место. Гробики поглубже в зарослях запрятали, верёвки и прочий инвентарь в них уложили, сами к холму на четвереньках пошли. Стражи пещеры их и пропустили, человечьего облика не усмотрев и человечьего духа не учуяв. А внутри уже веселье в разгаре. Освещена пещера светляками и гнилушками: свет неяркий, но в драгоценных камнях дробится, разбрасывая отблески, а самоцветов повсюду полным-полно. Стены изумрудами изукрашены, пол рубинами вымощен, потолок хрустальный. Саламандры и ящерки шныряют, золотые змейки играют, в уголках свиваются, колечками катаются. Всяких тварей видимо-невидимо: и зверей лесных, и птиц ночных, и духов болотных, и жаб холодных. А посередине на троне сидит главный бес – Лесной Дед в железной короне и дерновой шубе, у которой с изнанки сыплется чёрная земля и бледные корни трав, как горностаевые хвостики торчат. Вьются у Деда одесную – белая выдра, ошуюю – рыжая куница. Спрашивает Лесной Дед: «Когда же вы мне обещанную душонку скормите? Награжу я вас богато, будете мне помогать править лесом и всеми моими нечистыми подданными, а которая из вас более сведуща в колдовстве, станет мне женой и здешней королевой». У выдры и куницы аж глаза разгорелись. «Скормим, батюшка, скормим! Дай нам ещё малый срок, мы его, голубчика, по миру пустим, доведём до ручки, чтобы наложил на себя ручки, попадёт его душонка прямиком в твою утробу!» «Сроку вам даю до следующего полнолуния, иначе лишу вас и милостей своих, и дара колдовского. Не видать вам подземных сокровищ и власти верховной над нежитью чащобной!» – прогудел Лесной Дед. Заегозили-залебезили выдра с куницею, завели льстивую песнь:
«Вот Медведица бредёт
Рожки съесть у месяца;
Упадёт совсем доход –
Муженёк повесится!
Мы завялим в свете звёзд
Душу обречённую:
Станет словно воблы хвост,
Иль треска копчёная.
Снимем душеньку с крючка,
Поднесём на золоте:
Кушай, батюшка! Сладка
Вяленая в холоде!»
Гробовщик толкнул солдата локтем в бок: «Вишь, чего замышляют, извести меня хотят! Чтобы я, как Мельничный Хрыч, разорился и сам себя порешил. Ну так нет же, не дождутся!»
Тут они потихоньку выскользнули из пещеры и мимо грифонов, на четвереньках, рысцой потрусили к оставленным в кустах гробикам. Перво-наперво вознамерились они лишить коварных Аделаиду и Семирамиду средств передвижения. Подобрались к брошенным теми на полянке гробам, обмотали их верёвками и крепко-накрепко привязали каждый к своему гробику. Грифоны дёрнулись было в их сторону, дабы воспрепятствовать готовящемуся угону, но солдат плеснул в них святой водой из фляжки, и оба грифона окаменели, превратившись из уродливых существ в причудливые изваяния. Ночь же, между тем, кончалась, время близилось к утру, и две ведьмы в любую минуту могли появиться из пещеры.
Над входом в пещеру нависал валун, выступавший одним боком из склона холма. Солдат изловчился и закинул гранату прямо на этот выступ (сами же они заранее укрылись в ложбинке). Раздался страшный грохот, валун обвалился и закрыл вход навеки, а чтобы нечисть не нашла лазейки с помощью колдовских чар и навсегда осталась жить в своём подземном царстве, не имея возможности выходить на поверхность и пакостить людям, солдат и гробовщик выплеснули на камень остатки святой воды. Тут они спохватились, что уже светает, а им нужно в срок вернуть костюмы Кундрикову. Поглядели друг на друга и ахнули: костюмы грязные, в шерсти запутались репейники и мох – как отдавать театральное имущество в таком виде? И времени уже в обрез. Кое-как почистились, репейники из меха выдрали, пылищу выколотили, опять оделись (потому что другой одёжи у них при себе не было). Сели в гробы, заклинание сказали, по бортам постучали. Да только теперь ведь у каждого гробика на буксире был второй – насилу взлетели.
Едва не задевая верхушки деревьев, отягощённые двойной нагрузкой гробы летели очень медленно. В отчаянье убедился гробовщик, что завернуть домой, оставить там изделия, переодеться в нормальную одежду и снести Кундрикову костюмы он уже никак не успевает. Но и друга подвести нельзя! «Летим прямиком к театру!» – скомандовал гробовщик. «Вот это правильно: сам погибай, а товарища выручай!» – одобрил солдат его решение, на данный момент единственно верное.
В театре шла подготовка к утреннему представлению. Кундриков задумчиво курил в форточку, поглядывая на улицу – не несёт ли приятель взятые напрокат костюмы. Смутное беспокойство за казённое имущество и свою театральную карьеру шевелилось в душе реквизитора, отражаясь на сумрачном челе его. Между тем, два солиста характерных танцев – Китоврасов и Летайко – коим долженствовало изображать тех самых Серого Волка и Кота-в-Сапогах в третьем действии «Спящей красавицы», обыскались своих звериных облачений. Хотя времени до третьего действия оставалось предостаточно, нервный Китоврасов, чуя подвох и вредительство, схватил за грудки костюмера Якова Васильича и принялся трясти его что есть мочи. «Я-я их К-кундрик-кову д-давал в-в п-починк-ку д-для р-рем-монт-та ихних-х г-голов!» – заикаясь от сотрясаний, с трудом вымолвил бедняга. Бросив Васильича, характерный солист ринулся на розыски Кундрикова.
И не он один искал реквизитора. Приблизясь к театру и заметив раскрытое окно, гробовщик и солдат, по обыкновению, влетели в здание через него. Но внутри оказалось такое множество комнат, лестниц, зеркал, переходов и закоулков, что с непривычки немудрено было растеряться. Как тут сообразить, где Кундриков? «Ку-у-ундриков! Ку-у-ундриков!» – стал зычно возглашать гробовщик, ввергая в ужас обслуживающий персонал. Билетёрши, гардеробщицы, буфетчицы, капельдинерши вжимались в стены, ахали, судорожно крестились, иные же падали в обморок. К счастью, детишек в коридорах и фойе не было – публика успела расположиться в зрительном зале, ведь спектакль уже начинался. Носясь по театральным лабиринтам, два летуна на гробах каким-то непостижимым образом очутились в помещении, примыкающем к сцене, из которого, собственно, и можно было на неё попасть. Впрочем, они о том не подозревали, а просто летели себе всё дальше и дальше в надежде обнаружить где-нибудь Кундрикова и вернуть ему театральную собственность.
В означенном помещении за сценой ожидали своего выхода балетные, задействованные в первом действии. Там же толклись и два характерных танцовщика – Китоврасов и Летайко – одетые во что попало, и жаловались коллеге – Голубой Птице – на пропажу костюмов, понося на чём свет стоит Кундрикова, который предусмотрительно исчез. И тут в воздушное пространство над ними ворвалось звено из двух пар гробов, в пилотах коих солисты балета моментально опознали Серого Волка и Кота-в-Сапогах. С истошным ором «Держи вора!» танцовщики кинулись каждый за своим костюмом. Проворно подпрыгнув (благо, оба были крепкие профессионалы, даром что не премьеры), они вцепились: Китоврасов – в летательный аппарат, пилотируемый солдатом в волчьей шкуре, а Летайко – в транспортное средство гробовщика, одетого котом. «Нет! Казённое имущество мы вправе передать только реквизитору Кундрикову лично в руки, а вас мы знать не знаем!» – отбивались солдат и гробовщик от посягательств решительно настроенных артистов балета. Авиаторы неслись, куда глаза глядят, пытаясь выжать из аппаратов максимальную скорость, однако подъёмной силы совиного пуха явно не хватало для того, чтобы тащить, кроме пустых гробов на буксире, ещё и Китоврасова с Летайко. По инерции летательные аппараты всё-таки достигли сцены, однако над центром её сорвались в крутое пике и, потеряв управление, грохнулись среди феечек, собравшихся богато одарить новорождённую принцессу Аврору. (Лишь каким-то чудом никого не зашибло). С гробов, как спелые груши с дерева, посыпались и покатились висевшие на них полуголые солисты Китоврасов и Летайко. (Кстати, этимологическими изысканиями установлено, что, ударившись об сцену, они произнесли несколько слов, в дальнейшем получивших, вследствие этого случая, научное название обсценной лексики). Замешательство их, впрочем, длилось доли секунды. Мгновенно вскочив на ноги, оба пустились вдогонку за Котом и Волком, которые выпрыгнули из своих аэропланов и попытались скрыться за кулисами. Зрительный зал неистовствовал. Дети визжали от восторга, родители исступлённо хлопали и свистели. На шум и крики прибежал пожарный, сверкая каской и громыхая сапожищами похлеще Каменного Гостя. Подобного фурора местный театр не знавал с момента основания!
Осталось рассказать немногое. Спектакль имел оглушительный, фантастический успех и получил главную театральную премию как лучшая балетная постановка столетия. В газетах печатались миллионы восторженных рецензий. Посему Кундрикова не наказали и с работы не выгнали, Китоврасов же с Летайко его не побили, а напротив, зауважали. Со временем он стал директором театра. Солдат и гробовщик повторяли свой фокус с летающими гробами в каждом представлении «Спящей красавицы» – отныне столь эффектным способом появлялась злая фея Карабос. Использовался сей новаторский художественный приём и в некоторых других балетах, а также практически во всех операх ради увеличения сборов и приобщения широких масс к высокому искусству. Рационализаторская идея в полной мере себя оправдала. Публика повалила в театр с огромным энтузиазмом. Ещё бы! Поглазеть на летающие гробы мечтал любой гражданин – даже тот, кто дотоле не переступал порога театра. Иной раз купить билет стало и вовсе невозможно. Правда, совиный пух постепенно выветрился и утратил тягу, но к тому времени столь выдающиеся умельцы, как гробовых дел мастер и его друг, преискусный бутафор-реквизитор Кундриков, сумели сконструировать хитроумный механизм, позволяющий настолько правдоподобно имитировать полёт, что зрители не замечали ни малейшей разницы. Китоврасов и Летайко дослужились-таки до премьеров и больше не танцевали зверей, но исключительно принцев.
Сделавшись директором театра, Кундриков назначил гробовщика своим заместителем и главным сценографом, а солдата – главным режиссёром и хореографом-постановщиком, ибо тот блестяще знал ружейные приёмы, в бытность же свою в армии являлся отличником строевой подготовки. Кордебалет у него по струнке ходил, любо-дорого смотреть! А сам он отсчитывал за кулисами: «Ать-два, ать-два!» Одним словом, очень ответственно, душевно и с огоньком относился к вверенному ему коллективу и к порученному делу. Все трое прожили долгую, счастливую жизнь, внесли заметный вклад в культуру города и оставили яркий и незабываемый след в мировом искусстве.
2022-2023
__________
Примечание. Меня всегда удивляло, почему в балете "Спящая красавица", причём в разных постановках, Кот в сапогах неизменно очень страшен. Они с Серым Волком почти одинаковы -- что мастью, что устрашающим видом. Но если Волк и должен иметь пугающую внешность, то отчего Кот в балете вечно смахивает на нечистую силу, для меня загадка. А что он таки смахивает, легко убедиться по фото.
Иллюстрация: Белая Кошечка и Кот в сапогах, "Спящая красавица", 3-е действие. Мариинский театр.
*****
30. IV. 2023
Подписывайтесь на канал "Союз пера и левкаса"! Ссылка внизу страницы.