Который день пуржило. За окном повизгивало, поскрябывало, стонало, бормотало, не слышно чьих-то окриков, редкий скрип дверей заглушался непогодой. В такой снежно-ветряной разгул следы заметаются сразу, можно заблудиться в знакомых местах. Но вот установлен санный путь, в округе посветлело. Мороз крепчал, холод в открытую дверь входил первым, а уж потом в заиндевевших одеждах – люди. В одну из зимних ночей тёмная фигура метнулась на крышу хлева и исчезла в испуганном блеянии, мычании, петушиных криках. А через некоторое время эта же фигура, отягощённая ношей, размашисто шла к лесу. Волк! Голод пригнал его в деревню. Наутро ахали, охали, думали, как крышу укрепить.
Морозный декабрь уже перевалил за середину, все ожидали Рождества. Деревья стояли с обвисшими ветками, с них осыпалось снежное крошево. Сараи и домишки порой заметало до половины, а постройки в ложбине – по самую крышу, так, что из дому нельзя было выйти. Приходили соседи, освобождали от заноса дверной проём, с кряком раскрывались двери – и жизнь опять продолжалась в повседневных делах: расчищали коридорчик в снегу до хлевов, прокладывали путь к сараю с дровами. Начинали хлопотать возле печи. Движки, вьюшки, заслонки - всё ставилось в нужное положение, пламя уже вздымалось к своду печи. Для разных целей ставились в печь чугунки разных размеров: воды нагреть, картошки напарить для животных, себе еды наварить. Мелькали ухваты, отполированные женскими руками, освещение шло от керосиновой лампы. Так, без особых премудростей, начинался каждый день в сельской глубинке с осенних холодов и до наступления тепла. Вечером, когда все собирались с работы и школы, растапливали голландку. Металось пламя по сухим дровам, обугливая полешки, иногда с треском вылетал уголёк; весело начинал пошумливать на плите чайник. После ужина кто за вязанье, кто за газеты, кто за карты с пришедшими соседями. К нам приходили Брюшковы дядя Коля и тётя Маруся, Терёшкины, Ладыгины, Воробьёвы, Егорчевы(мои крёстные родители) и другие. В карты играли допоздна, пока лампа не начинала коптить, т.к. проигравшие всегда хотели отыграться. Игравшие парами подавали тайные знаки друг другу, какие карты к ним в руки пришли. Эти намёки уже не были ни для кого тайной. Старшие мои братья Виктор и Владимир всегда смеялись, когда отец наш, Иван Николаевич, оповещал соседа Москвичёва: «Давай, Егор Ильич, по червям ходи», - а потом только и тайный знак показывал. На возмущение такой откровенностью мало обращал внимания. При проигрыше в паре с отцом доставалось и соседке тёте Поле Москвичёвой, и особенно моей матери, Прасковье Лукьяновне. До самого сна отец выговаривал матери с чего надо было начинать «Паночке», чтобы не быть «дурой». «Сам ты дурак, - парировала мать.- Играй тогда один!». Играя в паре со мной, он сердился, что я не обращаю внимания, какие карты вышли, а какие остались на руках, или - почему рано шестёрки в ход пустила, а надо было подумать головой, придержать – глядишь, и «погоны» бы у проигравших были, а для нас – высший класс игры. Отец не любил проигрывать. И также играли в «домино», где были свои нюансы, приводившие одних игроков к смеху, а других – к выяснению причин проигрыша партии. А ещё мне запомнилась книга со сказками и загадками - прямо целое сокровище: по краям страниц был узор, где-то летели птицы. Мне она казалась такой красивой! Я читала её вслух, отец растолковывал мне загадки, разбивая их на части, просил делать выводы из сказок. Когда все укладывались спать, становилась слышна мышиная возня в подполе…
Кое-где только-только обнажались пригорки, а природа спешила нас порадовать: лучисто-жёлтые лепестки цветов тянулись из подтаявшего снега на мохнато-лапчатом хрупком стебельке – подснежники! Дни стали длинней, и появились новые дела: копали канавки для талых вод, отводя сток в огороды, чтобы погреба не затопило, да и другие строения. В овраге под глубоким рыхлым снегом зарождался ручеёк, и неприметно, несмело прокладывал себе путь. И вот уже набрав силу, он устремлялся по наклонной, сливаясь с другими, к небольшой речушке, не утихая ни днём, ни ночью. И нет способа остановить этот процесс обновления неизменный в веках. И ярость обрушившейся грозы с гулкими раскатами грома, свободно гуляющими по оврагам и содрогающими крыши домов, показывает мощь природы. В низине, затопленной мутным потоком, остаются листья, подгнившие ветки, и всякие прочие наносы - это со временем даёт возможность для появления других растений. Условность небытия одних - способ возрождения других. Ничто не проходит бесследно…
А после весенней распутицы огородами, полями, сельскими тропами шли спешно заботы. Как во всякий возраст у человека свои обязанности, так и во всякий сезон – своя работа. Природа сурова и безжалостна, и надо успевать в её ритм. И жители маленького посёлка муравьями несут свою нелёгкую ношу. Труд на земле – это ежедневная молитва людей – молитва Жизни!