Сердцебиение, а значит я живой!
И в небесах напоминая точку,
вспоров осенний воздух голубой,
лечу к заветной цели в одиночку.
Я послан в мир десницею судьбы,
наполнены стремлением и гены
грядущего быть голосом трубы,
сулящим неизбежность перемены!
Но в чем она не ведают пока
ни стать крыла, ни грация, ни сила,
неблизкий путь ведет за облака,
под боком у небесного светила.
Уверенно смотря по сторонам,
величественно, гордо облетаю
то облако, похожее на храм,
то птиц неповоротливую стаю.
Неукротимый, сердцем пилигрим,
вперед лечу, не замечая ветра,
маршрут змеится, тайною храним,
нет надо мною власти геометра.
Пускай несут два царственных крыла
над радостью, безверием и болью,
надеждами людскими из стекла,
богатствами и несусветной голью.
Но невзначай я начал примечать,
как нехотя мне солнце салютует:
из-за чего так можно осерчать?
Моя природа бурно негодует!
И в тоже время сумеречный лес:
склоняется в услужливом поклоне,
таит в себе он пиршество чудес
в отличие от солнца в фаэтоне.
Гляжу, река, сокрыв невинный лик
под маскою, бахвалится, чернея,
а рядом поле, жалкое, как крик
вороны белой с глазками халдея.
Вот город на приземистом холме,
предвидя перемены, нос повесил,
он светлое предпочитает тьме,
уверовав же в злое, стал невесел.
Но я по прежнему не ведаю о том,
во что мои потуги обратятся,
и двигая размашисто крылом,
угадываю: плакать иль смеяться?
Сейчас решится чья-нибудь судьба,
случится голод или вдоволь хлеба?
Чудная тишь иль лютая борьба?
Настал необратимый миг Талеба!
Изрядно потускнел небесный свет,
откуда то дыхнуло вечной тьмою,
наполнился предчувствиями бед
мир пуганый сумою и тюрьмою.
Я ж вглядываясь в зеркало реки
(мучительно и сладостно мгновенье!),
испытываю миру вопреки
хоть скрытое, но всё же облегченье!