Совсем один усталый и далекий,
Пророк остался в смуте грозовой,
Я снова говорю о позднем Блоке,
О бунте, о безумье мировом,
Что понял он и почему остался,
Как погубил тот Соловьиный сад,
Где все забыв, отчаянно метался,
И понимал, что не придет назад.
Он был далек от пьяных комиссаров,
Но так пытался логику понять,
И в даль смотрел печально и устало,
И грелся на Дворцовой у огня.
Его уже не помнили в Париже,
Все те, кто отвергал излишний пыл,
И адмирала в ярости я вижу,
Предательства он Блоку не простил.
И победи Колчак, он был расстрелян,
А так задушен просто в грозный час,
Метались люди, жутко выли звери,
Он дотянуться смог тогда до нас.
И в музыке заклятий воскресая,
И погибая в суете страстей,
Он в двадцать первом веке возникает
Один противу всех, всегда ничей.
Напрасно мы умирить пыл старались,
Ярятся адмирал, выл комиссар.
Они его отторгнуть попытались,
А он тогда отчаялся, устал.
И был все дальше, становясь все ближе,
И понимая он, что исхода нет,
Не мог он жить в Москве или Париже,
Вот и ушел от нас в расцвете лет