*
Рисунки сделаны его на чём попало:
Картон, бумага папиросная, листы,
Что вырваны из ученической тетради
И книги переплёта оборот. Возникла мысль:
Делакруа, прям, самого рисунки.
Но нет! Хоть также выразительны... как будто,
Но содержание разнообразнее у них.
Рисунки сделаны карандашом, углём, и акварельная использовалась кисть.
Любил художник* живопись и только,
И только живопись он знал,
На жизненные все события художником взирал
И верил преобразить, украсить мир искусство лишь способно.
Он был художник-рыцарь и подвижник, был
Неумолимо требовательным и к себе, и ко другим
*
Он зрелым, ясным мастером являлся
Был скромен, прост и к людям добр.
Жестоко изуродован из-за болезни он остался,
А умер с кистью он в руках - сердечко вдруг разорвалось, когда расписывал во Кракове собор.
Он красоту ни разу не пытался
Загнать в свой угол собственный, ни разу -
Так ж в теоретическую сеть свою.
Он находил её, приветствовал, склонял пред ней свою главу
Повсюду, где б она ни пребывала.
И взгляд его, художника, настолько был широк -
Никто из самых нетерпимых, шумных и крикливых, ну, не мог
Возроптать - от футуристов и иных склонялись
Перед его талантом, чистой.
Его работы выполнены были иль волшебной кистью иль волшебным же карандашом.
*
Животворная сила и ясность любого рисунка;
Как б мимоходом что брошен, мазка;
То удивительно свойство, когда незаконченна линия будто
Закончена зрителем с чёткостью полной (испытывал сам);
Сиянье небес радостных словно -
Необязательно синих, падало что на картоны его и полотна;
Скульптурность изображаемых лиц;
Характеры, передаваемые иль позой, иль жестом скупым;
Портреты, где мужество черт, что порой до гротеска,
Оригинала правдивее были; мягкость тканей, волос,
Освещенья, листвы во движеньи и... праздничны очи, что, ой!
Вплотную к твоим ко зрачкам приблизились; вдруг на мгновенье
Одно, что возникла, стремительна вся зарисовка эпох
От карнавала Венеции до шествия сазандари с бубнами к Метехскому замку - это вот всё
*
Ошеломляло изрядно, и казалось при этом
Зело удивительно то, что тут же, рядом, на вас
Смотрел без улыбки с автопортрета
Мальчишка почти, высокий, худой - серьёзность в глазах,
Он - человек весьма юный. Делакруа, что художник,
Им очень любим, при работе, возможно,
Беседу вёл с ним с глазу на глаз.
Любил, понимал краску он и жизнь её на холсте точно так ж
Ван Гог как с Делакруа. Но вместе с тем покорил он
Великолепным реализмом всех тех,
Кто видел серию его карандашных портретов всех-всех
Солдат, офицеров Первого Кавказского полка, где служил он,
Когда был призван с началом Первой Мировой войны -
Простым солдатом в том полку он был.
*
Его на Рижском фронте полк сражался.
Под Двинском выдалось затишье раз зимой.
В период этот рисованью он предался:
Почти шутя, создал портретов серию - огонь!
От кашевара и до пулемётчика с «Максимом»,
От мухорных солдат с запаса - крестоносцев и до офицеров, кои были
Характеров различных и разных возрастов.
Огромная работа то была и виртуозная, и смелая при том.
Наш щедрый мастер раздарил сии портреты.
Когда б собрать из вместе разом все,
То, верно бы, они затмили естественностью и просторою те,
Которые во Эримитаже: «Герои 1812-го года» - галерея.
Во Эрмитаже - общество блестящее военных, да, аристократов лишь.
А у него: простые русские солдаты, толстовские крестьяне из «Севастопольских рассказов» во всей их детской простоте национального характера. Как говорится, разницу пойми.
*
По окончанию всех войн и революций
Он в Польше очутился. Да, он был поляк.
Но родом сам из Петербурга. А детство в Грузии
Провёл. В Москве он жил изрядно так ж.
В Париже также жил. При этом от успеха
Не закружилась голова его. Он оставался собой прежним -
Был скромен и неприязнен к политической игре,
К попыткам поиспользовать искусство теми, коих цель
Была иль власть, иль шовинизм. Он резко
Дельцов поотстронял различных от себя,
Которые стремилися вокруг него создать
Националистический ореол великого, но польского лишь живописца.
Он думал: живопись - она всему доступна миру быть должна,
Содружество ж художников - суть боле значимая связь между людей, чем интересы нации, какой бы ни была она...
==
Она ушла, а я начал рассматривать рисунки, сделанные где попало: то на картоне, то на папиросной бумаге, то на листках, вырванных из ученической тетради, то на обороте книжного переплета.
Первой моей мыслью было, что Мария принесла мне рисунки Делакруа. Но нет! Они были так же выразительны, но, пожалуй, более разнообразны по содержанию.
Рисунки были сделаны карандашом, углем, сангиной и акварельными красками.
Я искал подпись автора, но неизвестный художник, видно, не любил оставлять свою фамилию на рисунках. Лишь кое-где он написал свое имя «Зига». Зига значит Сигизмунд. Мария была полька. Я догадывался, что рисунки принадлежат кому-то из ее близких людей.
Вскоре все выяснилось. Я узнал о существовании замечательного художника Зиги, или Сигизмунда Валишевского. Он был братом Марии. При меньшевиках он уехал из Грузии в Польшу, потом недолго жил в Париже и вернулся в Краков.
Там он стал главой молодых художников.
Он любил только живопись, знал только живопись, рассматривал все жизненные события как художник и верил, что только искусство способно преобразить и украсить мир.
Он был художником-рыцарем, подвижником и неумолимо требовательным к себе и к другим, зрелым и ясным мастером.
Он был скромен, прост, добр к людям и жестоко изуродован.
Из-за какой-то тяжелой болезни кровеносных сосудов ему ампутировали обе ноги. Остаток жизни он провел мучительно, лишенный возможности двигаться, но не потерял спокойствия.
Умер Валишевский как подлинный художник. Он расписывал фресками потолки в Вавельском замке в Кракове. Для этого его подымали на лебедке под высокие своды зала, и он писал весь день, лежа на спине.
В конце концов его утомленное сердце не выдержало такого напряжения, разорвалось, и он умер, не выпустив кисти из рук.
Он стал любовью молодой художественной Польши. Он никогда не пытался загнать красоту в свой собственный угол, в свою теоретическую сеть.
Он находил ее, приветствовал и склонялся перед ней всюду, где она существовала.
Широта его художественных взглядов была необычайна. Даже самые нетерпимые, воинствующие и крикливые футуристы и апологеты других столь же шумных живописных течений безропотно склонялись перед его талантом и его чистотой.
Я видел много работ Валишевского. Это было сильно выражено и выполнено (другого определения не нахожу) волшебной кистью и волшебным карандашом.
Ясность и животворная сила его рисунка, как бы мимоходом брошенного мазка, то удивительное свойство, когда незаконченная линия заканчивается нами, зрителями, с полной четкостью, сияние каких-то радостных небес – не обязательно синих, – падавшее на его картоны и полотна, скульптурность лиц, характеры, переданные скупым жестом или позой, портреты, где мужественный гротеск был правдивее, чем сам оригинал, мягкость тканей, волос, освещения, движущейся листвы и праздничные глаза, приблизившиеся почти вплотную к твоим зрачкам, вдруг возникающая на одно мгновение стремительная зарисовка эпохи от карнавалов Венеции до шествия сазандари с бубнами к Метехскому замку – все это ошеломляло и казалось тем удивительнее, что тут же, рядом, с автопортрета смотрел на вас худой, высокий и юный человек, почти мальчик, с серыми застенчивыми глазами.
Он любил Делакруа и, должно быть, работая, всегда беседовал с глазу на глаз с этим одновременно и трезвым и романтически настроенным человеком.
Он любил и понимал краску и ее жизнь на полотне не хуже Делакруа и Ван Гога. Но вместе с тем он покорил своим великолепным реализмом тех, кто видел серию его карандашных портретов всех без исключения солдат и офицеров Первого Кавказского стрелкового полка.
Во время Первой мировой войны Валишевский был призван в армию и служил солдатом в этом полку на Рижском фронте.
Во время зимнего затишья где-то около Двинска Валишевский, почти шутя, нарисовал действительно потрясающую серию портретов своих однополчан – от кашевара до пулеметчика и от мухортых запасных солдат-крестоносцев до офицеров всех возрастов и характеров.
Я видел только несколько уцелевших портретов. Что сказать о них? Это была огромная, смелая, виртуозная работа щедрого мастера.
Валишевский почти все эти портреты раздарил. Если бы они были собраны в одном месте, то, мне думается, могли бы затмить своей естественностью и простотой знаменитую галерею героев 1812 года в Эрмитаже. Там было представлено блестящее общество военных аристократов, здесь были простые русские солдаты, толстовские крестьяне из «Севастопольских рассказов» во всей детской простоте их национального характера.
Потом уже, в Польше, где Валишевский испытал трудный путь головокружительного успеха, он, вопреки многим даже сильным волей людям, остался верен своей скромности и неприязни к политической игре, к попыткам использовать искусство для целей властвования и шовинизма.
Он резко отстранил от себя дельцов, пытавшихся создать вокруг него националистический ореол великого, но только польского живописца.
Он думал, что живопись принадлежит всему миру и содружество истинных художников – более значительная связь между людьми, нежели общие национальные интересы.
Одно только упоминание имени Зиги в семье Зданевичей прекращало все споры, все распри и возвращало людям душевное равновесие.
– Зига – святой человек, – говаривала Валентина Кирилловна. – Он остался у нас заложником от времен Петрарки и Боттичелли.
Говорила она это просто, без тени аффектации. В ее слова можно было поверить, может быть, потому, что красочный мир Зиги был так же ясен, как «Примавера» Боттичелли.
Есть проблески сознания, удачные сравнения и удачные соединения как будто бы противоположных мыслей, которые нельзя объяснить, да и не надо объяснять: сердце понимает их, опережая разум.
—
Отрывок из книги
Константин Георгиевич Паустовский
Повесть о жизни.
Книга «Бросок на юг»
Глава «Каждому своё».
——
*- Зигмунт Валишевский ( 1 декабря 1897, Санкт-Петербург — 5 октября 1936, Краков) — Российская империя, польский художник и рисовальщик, входил в художественную группу капистов.
Зигмунт Валишевский начинал заниматься живописью ещё в детстве в 1907 году, в Грузии, у Николая Склифосовского. В 11-летнем возрасте он участвовал в художественной выставке «Волшебное детство».
Во время Первой мировой войны служил в русской армии.
Поселившись в Москве, был близок к движению Мир искусства.
В 1920 году уехал в Польшу и с 1921 года учился в краковской Академии изящных искусств у Войцеха Вейса и Юзефа Панкевича.
В 1924—1931 годах жил в Париже.
В 1930 году художник участвовал в выставке капистов в парижской галерее Зак. В том же году он неизлечимо заболел болезнью Бюргера (Endangiitis obliterans), одной из форм васкулита. Ему ампутировали ноги, угрожала также ампутация рук.
В 1931 году Валишевский возвратился в Польшу, жил в Варшаве и Кракове. В 1933 году женился.
Несмотря на болезнь, продолжал рисовать. В 1935—1936 годах занимался реставрационными работами в Вавеле. В 1936 году выполнил сценическое оформление оперы Перголези «Служанка-госпожа».
Валишевский писал преимущественно пейзажи, натюрморты, портреты и жанровые сцены. Несмотря на короткий творческий путь и тяжёлую болезнь, художник оставил после себя много работ — радостных, ярких, полных жизни и света.
Сестра Валерия — вторая жена писателя Константина Паустовского.