Сборник стихотворений 54

Марат Капашев Поэт

Александру Сергеичу наше с почтеньем
С пожеланием благ всех физкультурный привет.
Нету больше поэтов таких к сожаленью
И таких жизнелюбцев, к сожалению, нет.

А ведь придётся умирать –
Куда же деться.
Сбегутся бесы уловлять,
То, что дороже терцин.

Ах, бедная моя душа!
Ведь ты не стоишь ни гроша,
Цена-полушка,
А ты – не трезвый, не алкаш –
За миг вниманья всё отдашь:
«Послушай, друг, послушай».

На это другу наплевать,
И снова падаешь в кровать –
Как мало кислорода.
А в голове твоей туман,
Растительный совсем дурман:
Поэма или ода.

Себя ты мнишь, что Одиссей,
Рассудок шепчет: «Не косей» -
Обычнейший бродяга.
Ну, это – уж ничья вина
И слишком явственна она.
Здесь не нужна отвага.

Неофитам приветы всё с кисточкой,
Старожилам же просто привет.
И не надо ля-ля-я, мол, выскочка
И не нужен дурацкий совет.

Одиночества горькое палево.
Захлестнёт с головой тишина.
И души разгорается зарево.
И предельно конкретна вина.

И не выплывет рыбка из синего:
Что, мол, надобно, старче, тебе.
Горизонта далёкая линия
Уплывает подобно судьбе.

Всё же есть в пузырьке ещё горькая
И в заначке стерлядки звено.
И уходишь из дома ты зорькою,
Как когда-то задумал давно.

Жизнь впустую почти прожита:
Ни стихов, ни жены, ни детей.
В темноте загорится мечта
Фейерверком, фонтаном затей:

То медведицы огненной лапа,
То небесного рака клешня.
Скоро встретимся, мама и папа.
Наконец-то дождались меня.


             И туманятся лица у них,
Расплываясь на страшном ветру.
И слезинки дрожат, как огни.
Дай хоть слезы, я, мама, утру.



Сентябрь в разгаре бабье лето.
Кого благодарить за это?



Гренада, Гренада, Гренада.
О, где ты, Мальчиш – Кибальчиш?
Все реки текут куда надо
И в Волгу впадает Иртыш.



Что логос, что мелос – неважно,
Когда снизошла благодать.
И голос крестьянки протяжный
Тебя заставляет страдать.

Ты плачешь, открытый нирване,
Слезинки снимая рукой,
Далёкий от зла и обмана.
И весь просветленный такой.



Я – не Турбин, я – не гусар, Характер
Имею я совсем не боевой.
И, изучая пресловутый дактиль,
Я над собой смеюсь: «Пой, птичка, пой».



Я немощен, подл – увы! –
А не лучше ль сказать бы: «Ах».
Корявы мои стопы.
И столько скелетов в шкафах.

Чего мне от жизни ждать?
Я должен по всем счетам.
Но кто я: пророк иль тать? –
Не знаю того я сам.



Детей нарожать бы тройку,
Построить шикарный дом.
Солдат оловянный, стойкий,
Мечтой я своей ведом:

Что всё наладится в мире,
Исчезнет гнусь, чепуха
И жить, избегая лиры –
Спаси, мол, Бог от греха.

И, зная, что Он спасает,
Жить так же, как все живут.
Менада пляшет босая,
Совсем не считая за труд

Все стоны, выкрики эти –
Изрезаны в кровь ступни.
Когда мы будем при смерти
В молитве своей помяни

За это, о Матерь божья,
И их, но и так же нас.
За то, что к себе мы строже,
Хотя так смешны подчас.



Роди себе подобного. Надейся.
Его ласкай.
А ночь грядёт, чернее чем кореец.
Молись ласкар.

По неба сини ветер тянет баржу
Сердитых туч.
Я жажду рук и губ и тела жажду.
Прошу не мучь.

Зачем так затянула ожиданья –
Концов нет и начал.
Но на тебя мои все упованья.
Прости, что замолчал.

Я гну глазами гневными, стальными
Луч золотой.
Как жаль, твоё я не запомнил имя.
Постой, постой.

Все будем одинаково в раю мы –
Нет веры, что в аду.
Прошу тебя, немножечко подумай.
Аргентум и латунь.

И заперта навек в грудную клетку,
Бьёт крыльями душа.
О, не микроб, не вирус, не креветка!
Так чем же хороша.

Уже зима, листвы нет даже палой.
Все мысли о зиме.
Я разыщу тебя, и буду падлой,
Коль это не суметь.

И, как птенца, в ладони согревая
Дыханием своим.
Пройду весь путь от края и до края.
Такой я пилигрим.

У вечности обнов всегда порядком,
Дивилась чтоб душа.
Не лебедь, нет – всего утёнок гадкий
Иду весь мир смеша.

О чём я, и с чего я это начал,
К чему еще приду.
Пусть эти строки ничего не значат –
Чего ж я жду.



Ненормированные дни
В ненормированную Лету
Стекают -  Господа вини
Ты за абракадабру эту.

За эту глупость, чехарду,
За это милости сиянье,
За эту страсть, за горечь ту,
Всему былому в оправданье.

И вот, когда пробьёшь с носка
И точно угодишь в девятку,
Тогда уйдёт твоя тоска,
Твои обиды и припадки.

Тогда ты совесть возымей
И вежливо скажи: «Спасибо»,
Что вынув из мильона дней,
Тебе на вечность дали ксиву.

За этот ветер в голове,
За этот холодок в лопатках.
И мудрой поклонись сове
За все наитья и догадки.

За одиночество ночей.
За то, что нас сейчас не двое.
За то, что я такой ничей,
За продолжение любое

Холодной этой тишины,
За то, что мне сейчас не сладко,
За все завещанные сны
И мирозданья неполадки.



Обманывай себя, обманывай других,
Носи для показухи власяницу.
До грамма разливая на троих,
Не смей невиноватому присниться.

Копайся в книжной затхлой чепухе,
От гнева сильных зарывайся в норы,
Мы все в одном повинны лишь грехе:
Мы – воры.

Воруем время, деньги и друзей,
Воруем драгоценности, любимых.
Из тех, из грязи вышедших князей,
Да – да, из тех из самых из родимых.

И вот когда сойдутся берега
Коцита, Леты и чего ещё там,
Ищи в себе и друга, и врага,
Своди, своди с самим собою счёты.

Но помни об одном сквозь тишину,
Сквозь эти нескончаемые споры:
С рожденья носим мы одну вину:
Мы – воры.


Несрочная весна. На тёмных тротуарах
Уже подсохла голубая грязь.
Ты – вечно юн, ты – навсегда нестарый –
Чего же ты не радуешься, князь?

Ты – князь весны, бесшумных ледоходов.
Ты – князь грачей – А где они, грачи?
Весна не выйдет никогда из моды.
О, не молчи! О, только не молчи!

Гляди: на ветках набухают почки,
Темнеет в лужах талая вода.
Так мило сердцу всё, всё так непрочно,
Так вспомнится потом через года.



Спасибо тебе за немилость,
За звёзд среди темени мзду.
Но память затянется илом.
А большего я и не жду.

Да что же мы все за слюнтяи!
Какие мы всё ж гордецы,
Что вовсе не ценим печали,
Совсем не хороним концы.

И думаем: в о;ное время.
Воздастся за зло и добро.
Как это смешно и неверно.
И как всё же нам повезло

И с веком, и даже с пространством:
Россия – ну чем не страна?
Но горя верней постоянство
И счастья надёжней вина.



Если б время замкнулось в круг,
А любовь лишь в печали кокон.
Среди ста неизбежных разлук
В медальоне б лишь твой был локон

Если б знали, что всё – абсурд,
Всё – лишь тлен, лишь смерть, безусловно.
Ты б свою сохранила суть,
И её повторяли б волны.

Я бы ждал: о когда твой час.
К тьме приникнув сердцем горящим,
Потому что живём лишь раз –
Все однажды сыграем в ящик.

Но и там только ты всегда,
Безусловно всеми хранима.
Шепчет звёздам ночная вода:
«До свиданья, до встречи, Марина»


В нашем суетном времени
Только парою строк,
Точно ангел беременный,
Разрешиться я смог.

Но и то за удачу
Благодарен судьбе.
И надежде тем паче,
И тем паче тебе.

Дай бог всякому люду
Жить хоть в парочке строк.
Первозданное чудо,
То, что жалует бог.

Вдруг сверкнуло в породе
Серой, пыльной, пустой.
Через тьму, через годы
В век не самый простой.

Можно выбросить стилос,
Можно вовсе не петь.
Раз уж чудо случилось,
То о чём мне жалеть.

Серебро опахала,
Золочёный доспех.
Пара строк – ведь немало,
Есть они не у всех.

Поднимаю штандарты,
Дую в дедовский рог,
Восклицая в азарте:
«Я сумел это, смог!»

Пусть серебряной речкой
Речь живая течёт.
Щит изрублен, оплечье,
Меч разбит – что ещё?

В этой схватке жестокой
Уцелеет лишь честь.
Весть я слышу с Востока,
Слышу ангела весть:

«Поднимайся в дорогу.
Выпей чарку вина.
Вас у бога ведь много,
А удача одна».

И живу я на свете,
Точно птица живёт.
Между жизнью и смертью,
Среди нищенских квот

На триумф, на победу.
Что ж: война так война!
И по дедов завету
Всё приму я сполна.



Глаза как у этого подлеца,
Рот как у этого подлеца,
Нос как у этого подлеца,
Бросившего меня на четвёртом месяце беременности.

Ну и ладно: чего горевать об этом.
Сейчас уже осень, а дело ведь было летом.
Сто лет как будто прошло.
А ничего из души не ушло.



Абай – казахский Пушкин,
Абай – казахский Гёте,
Абай – казахский Байрон,
Абай – казахский Данте,
Абай – казахский Шиллер,
Абай – Шекспир казахский,
Абай – Гомер казахский,
Абай – казахский Абай!



Скорбим о доле самой наилучшей.
О самой наихудшей не скорбим.
Зане всем правит в этом мире случай.
Любой из нас бродяга, пилигрим.

И посох взяв, и плащ накинув ветхий.
Уходим в ночь, уходим в темноту.
И нищета – как выразились метко –
Поэтов друг докажет правоту

Всех тех, всех тех, кто остаётся дома,
Кто кофе пьёт и кушает омлет
Кто спать ложится, чувствую истому
И улыбаясь: почему бы нет?



Неужто я паду
На дальнем рубеже.
В зелёную звезду
Я превращусь уже.

И сорок тысяч лет
Сиять мне той звездой,
«Да» превращая в «нет»,
В нелепый звук пустой.

И в крошеве планет,
В дурацком кураже
Одной из ста комет
Не сбыться мне уже.



Десяток стихов написал –
И точка. На том успокоился.
Как там? Чемодан и вокзал.
Навек расставанье – для троицы.

За кромкою быть бытия.
Мять снега налипшего хлопья.
Гадать же: твоя – не твоя –
Последнее дело, холопье.

Ушла – потому не твоя.
Душе не осилить вокала
Ветров, снегопада, нытья,
В загуле разбитых бокалов.



Кому топор с теслом.
Кому *** с веслом.



Четыре года как умер собрат.
Сиренью слов захлебнулся.
С тех пор мы что-то твердим невпопад,
Словесный ищем неведомый клад.
Мы ищем, а он не вернулся.



Родились зачем-то мы на свет.
Белый свет и белая берёза.
Родились для счастья -  разве нет?
Но родились и для горя тоже.

Ал закат и зелена вода.
И земля -  хоть мажь на бутерброды.
Так черна. Но счастье и беда
Ходят парой при любой погоде.

Потому не верю чудесам.
Ничего на свете мне не ново.
Всё я сам; и песню создал сам,
Каждое рожденное в ней слово

Вот и думай: как на свете жить
И какому богу поклоняться.
Вот и думай: стоит ли тужить,
Если вписан каждый день твой в святцы.

А пока как азбуку учи:
Зелена вода, земля поката.
Прямо в сердце солнца бьют лучи.
Как Адаму били в грудь когда-то.



Москва слезам не верит.
Казань слезам не верит.
Назрань слезам не верит.
Норильск слезам не верит.
Уральск слезам не верит.
Бишкек слезам не верит
Ташкент слезам не верит –
Никто слезам не верит!



Рукописи не горят.
Рукописи не горят.
Рукописи не горят.
Рукописи не горят –
Чёрт побери, ещё как горят!



Какие сны когда-то нам не снились.
Какая в небе не плыла луна.
Как не клялись любить мы до могилы
Как этому не верила она.

И вот прошло лет сто, а может тыщу.
Стою облокотясь на парапет.
И улыбаюсь: за любовь не взыщут.
Вот весь спокойной радости секрет.



Как быть? Что делать в этом мире? –
Всё сикось-накось, на авось
Ах да, ещё у нас есть лира.
И песен самых лучших горсть.



Стеченье диких обстоятельств,
Души и радости развал.
И я стоял среди предательств,
И я тебя не отстоял.

И что-то исторгало слёзы,
И наступили холода.
Стоял я, как маркиз де Поза,
А за спиной была беда.

С той ночи минули столетья.
И я о многом позабыл.
Мы оба были словно дети.
Любила ты и я любил.

Никто, наверно, не представит
Такого горя как тогда.
И был я тот, была ты та ведь
И быстро протекли года.

Всё кончено, и всё забыто.
И сердце, словно горя ком
Кому сказать: «Ах, извините!»
И слёзы вытереть тайком.



Всё снились сны нелепые, дневные.
В них жизни суть была обнажена.
С кошмаром их действительность роднила
Как не роднит придумка ни одна.



Друзья мои разъехались по свету,
Любимые по семьям разошлись.
Я говорю с улыбкой: «счастья нету»
И добавляю: «Такова вся жизнь»



Есть шанс на какое-то счастье,
Какой-то возвышенный миг.
Но только, что делать с напастью:
Увы! – я – глубокий старик.



Пушкин – наше всё и наше знамя,
Наш мудрец и он же – наш повеса.
Задушил бы голыми руками
Эту сволочь подлую – Дантеса.



И Англия, и Франция, и Дания.
Всё – в магазинах и всего полно.
Сбылися наконец-то ожидания:
Ешь манго, пей заморское вино.



Годом ранее, годом позже
Я б тебя всё равно разлюбил.
Знать, мы встретились в день непогожий.
И кого бы я в этом винил?

Разбежались пути-дороги.
Разлучила людская молва.
Ах ты, девочка-недотрога.
Я заветные прятал слова

И тебе не сказал их – скажу ли
Я кому-то в неведомый час.
Никого те слова не вернули.
Никому те слова не указ.



Забытая навеки и подавно
Не нужная на свете никому.
Как славно ты молчишь, как врёшь ты славно,
В ладоней заключённая тюрьму

Горишь ты спичкой и не прогораешь.
На ледяном безжалостном ветру.
Как ты сильна, как ты слаба, товарищ,
Как ты свою надежду отоваришь
В пустом киоске, рано поутру.



Стихов хороших очень мало.
Их не хватает за глаза.
В них мягкость тёплая опала,
Янтарь, рубин и бирюза.

Стихи – души моей услада,
Моя обида и печаль.
И лес в минуту листопада,
В минуту ожиданья – даль.

Но всё равно придут, как дети,
И всё перевернут вверх дном.
Стихи о жизни и о смерти.
А остальные – об ином.



Извечная вражда былого с настоящим.
Хорошего с плохим извечная вражда.
Как шумный водопад, на сотни верст гремящий,
И этот водопад не смолкнет никогда.

И, вглядываясь вдаль, гадаю я что будет
И думаю о том я, что произошло.
Ни Богу, ни тебе сей опыт неподсуден.
И благо ли добро, и худо ль было зло?



Когда уехал Кадамбаев,
То к нам приехал Турсунбаев.
Лапшу нам вешал Жилкибаев,
Салазки гнул Кулагинбаев.
И был какой-то Жейлитбаев.
Но всех был круче Назарбаев.



Я вижу свет в конце тоннеля.
Скажи, ты веришь в это, Неля?



Евгений уехал на дачу,
Владимир ушёл на тот свет.
Кого я стихом озадачу,
Кому передам я привет.

Всё реже и реже собранья
- Парад коньюктурных планет.
 Всё слишком навскидку, случайно
И, может быть, главного нет.



Какая жара в июне,
Какая жара в июле,
Какая жара в авгу;сте.
И как в январе не жарко.



Хорошо иметь библиотеку.
С полки снял что надо, прочитал.
Книга – собеседник твой и лекарь.
Это я – Капашев – вам сказал.



Ударила молния в сердце. –
Татарская злая стрела.
Как сон, как любовь иноверца,
Как зимняя серая мгла.

Сто раз я давал обещанье:
Забыть навсегда, разлюбить.
Была в ней какая-то тайна,
Чего бы могло и не быть.

Но было, жгла сердце досада,
Истома сердечная, тьма.
Что надо, чего и не надо,
И то, что сводило с ума.

Но годы пройдут, всё излечат,
Надеялся слабый умок.
То было ли счастья предтеча,
Иль бездна, всесильный амо;к. –

Не знаю, и знать не желаю,
Ну, что же: была так была.
Я тою же страстью пылаю,
Навек закусив удила.



Лишь руками коснулся страницы,
Вспыхнул яркий огонь наяву.
И запели пернатые птицы,
Заструились дожди в синеву.

Дрожь прошла по усталому телу.
И по нему гуртом облака.
И печаль моё сердце задела.
Та, которой века и века.



Русские – это русские,
Казахи – это казахи,
Евреи – это евреи,
Узбеки – это узбеки,
А татары – это татары.



Желаете знать правду: я – волшебник.
Ищу везде волшебные слова.
Желаете знать правду: я – кочевник.
Кочую там, где есть разрыв-трава.

Я – вечный странник, одинокий путник.
Я заблудился в облачной стране.
И ничего не надо мне, по сути.
А значит: всё, по сути, надо мне.

Стоит мир на слонах и черепахах.
И космогоний сих не обновить.
Я – труженик, в поту моя рубаха.
И труд подённый – Ариадны нить.



Рука золотая, нога золотая. –
Не зря же девчонку за них и хватают.

И впалый, и медный, и плоский живот.
Как будто простёганный страстью шевьот.


Парнишке кричим: « Ну чего ещё надо.
Ведь сохнет красотка. Люби до упада.»

И важно ответил парнишка: « Ну нет.
Люблю не её – дорогую Нинет».

Рука золотая, нога золотая.
А счастья, как видим, на всех не хватает.



Разлука – испытание для сердца.
Разлука – испытанье для любви.
И месяц в небе плыл единоверцем.
Хотя ислам поднялся на крови.

Мне снился рот, вишнёвый и горячий,
Мне снился сноп её ржаных волос.
И просыпался я, от слёз незрячий,
И знал: разлука навсегда, всерьёз.



Денег нет, а мечтаю порой:
Миллионом весомым разжиться.
Против Гобсеки встали горой:
Своего им обидно лишиться.



Боюсь любви, когда мне шестьдесят –
Что я могу предложить этой дуре?
Я – как спартанец, прячущий лисят.
Как Леонид я – вождь трёхсот, в натуре.

Ну что ж, осталось только умереть,
Но доблестно, умно и безупречно.
А той девчонке не со мной сгореть,
Плывя в нирвану, счастье, бесконечность


Магнитная звезда притягивает взоры
Людей, зверей, комет. Магнитная звезда
Летит моя душа в Галактики просторы,
Чтоб кануть камнем в ней навеки, без следа.

Пульсирует огонь, и золотое пламя
Пространство искривив, стремится в никуда.
И королей былых пылает орифламма.
Для новых городов и новых стран беда.



Весна. Обилье талых вод.
И солнца яркого обилье.
Был так удачно начат год,
Но все удачи те забыли.

Теперь лишь помнят про беду,
Про сглаз, про чёрные начала.
Тех бед я мимо проведу,
Туда, где яхты у причала.

Где ярко-синяя волна
И кружева ажурной пены.
Где если чья-то есть вина,
То искупается мгновенно.



Да ведь была любовь – была, а не казалась.
Горячая и чистая любовь.
Осталась от неё в душе лишь только малость –
Средь кучи барахла сияющая новь.

Мне с нею доживать, отлично это знаю.
Живу я кое-как, случайно, на авось.
А как же ты живёшь, что думаешь, родная?
И этого тебе, быть может, не нашлось.

И ты свою судьбу беспечно разбросала
Охапками цветов на скользкий тротуар.
Того, что у меня – увы, конечно, мало.
Но ты юна навек, а я навеки стар.

Поэтому прошу не сниться мне ночами,
Чтоб просыпался я, мятущийся в поту.
Полвека уж прошло, полвека за плечами.
Ну, чтоб мне полюбить не эту, и не ту.

Да, у тебя двойник. Была любовь вторая.
И тоже отошла, как отблески зари.
И соло на трубе последнее играя,
Нот сыплю серебро на утра алтари.



Видимо нельзя иначе
Было жить и выжить в те года.
Были восхваленья, были плачи.
И висела на плечах беда.

Сталина хвалили, пели гимны.
То ль шедевр выходит, то ли штамп.
Но один, и гордый, и наивный,
Осип был Эмильич Мандельштам.

Он один тирана припечатал.
Та печать осталась на века.
И погиб, и мир от горя плакал.
Шли к Владивостоку облака.



Мне хочется сказать о лете
Простые тёплые слова.
Шептать их так, как шепчет ветер,
Когда струится синева.

Когда трава полна покоя,
Звенит кузнечик на лугу.
Сказать хоть что-нибудь такое,
Как я, к несчастью, не могу.



Немного же нужно для счастья.
Былинке степной, сироте.
И кони кауровой масти
Летят над землёй, в высоте.

Волнуется нежное пламя
В трубе завиваясь жгутом.
А всё, что не с ними, не с нами,
Оставим уже на потом.



Не ради твоей золотой ****ы,
Не ради твоих светлокарих глазок.
Молюсь я весь день от звезды до звезды,
И больше ничьих я не слушаю сказок.

Не ради твоей лебединой шеи,
Не ради твоих золотых волос.
Готов я до моря вырыть траншею,
Наполнив отборным жемчугом слёз.

Не ради твоей, красавица, груди.
- О как прекрасен впалый живот! –
Готов одеть в соболиную рухлядь
Всех, кто в мире подлунном живёт.

А когда я умру и ты, дорогая
- Ты тоже станешь добычей червей –
От страсти напрасной своей догорая,
Скажу: «Ты – первая, всех первей»

Луны Ятаган, повисший на небе,
Солнца живительный яркий круг –
Всё это ты, моя белая лебедь,
Единственный мой прижизненный друг.



Кусочек сала съел.  –
И небо засияло.
Я б и сплясал, и спел –
Вокальных данных мало.

Я б джигу и кадриль.
Жеманный романсеро
Сдал прошлое в утиль –
Ему, мол, мало веры.

Но всё равно душа
Пленяется старинным,
Не стоит что гроша,
Но всеми так любимо.



Научаюсь смотреть сквозь пальцы
На дела и делишки других.
Но поэзия числится в святцах.
В этом нет никаких

И – надеюсь, не будет – сомнений.
Чистота, высота!
Осеняют поэзию гений
Всех былых вместе с тенью Христа.



Горячие финские парни,
Горячие шведские парни,
Горячие норвежские парни –
Чем суровей природа,
Тем лучше человеческий материал.



Полная миска гречневой каши –
Предел вожделенья для Миши и Маши.
Но есть ещё компоты, борщи –
Ты лучшего яства себе не ищи.



Сколько женщин прошло мимо рук,
Сколько счастья и горя потеряно.
Но надеется сердце: а вдруг? –
Сроки жизни как будто немеряны.

И выходит на небо луна.
Не корю её за опоздание
Может, тоже кому-то верна,
Хоть несносное, в общем, создание.

Иногда засыпаю с трудом,
Но рождается строчка тягучая
             И не скажешь ведь музе: пардон.
              И её и себя долго мучаю.

Такова у меня се ля ви.
Говорю это вам не с иронией.
Это не объясненье в любви,
А надежда на то, чтобы поняли.

Оценили. Сказали, что хват,
Что в стихе его слышна мелодия.
А по жизни не то, чтобы гад,
Но гадёныш как будто бы, вроде бы…

Остальное доходит с трудом,
Остается лишь только поэзия.
Для кого-то, наверно, облом,
Для кого-то и что-то полезное.

Как перчатки, менял города.
Как рубашки, менял настроения.
Стих не густ, к сожаленью – вода.
И влияний чужих наслоения:

То в нём Бродский, то Слуцкий видны.
То в нём Блок, Гумилёв иль Ива;нов. –
Слишком много случайной родни
И совсем уж никчёмных романов.

Но на сердце зато благодать:
Накипь схлынет, останется золото.
Значит, стоило жить и страдать.
И не всё было зелено-молодо.



Какое-то странное чудо
Я в ваших словах нахожу,
Что, может быть, я и забуду,
Но только «когда» - не скажу.

Какое-то странное бремя,
Надежд ваших странная суть –
Излечит их, может быть, время,
Ещё не проторенный путь.

Но что расскажу вам словами
Я, стоя на том рубеже,
Где клён полыхает как знамя,
И роща уже в неглиже.

Осеннее пёстрое бремя,
Природы извечная дань.
Не знаю, настанет ли время,
Как Лазарю крикнуть чтоб: «Встань!»

И всё повторится сначала,
Но раньше придут холода,
Чтоб тёмную лодку качала
С морозного неба звезда.



Овечья жизнь даётся нам по праву.
Как грешным ад – так нам овечья жизнь.
И прикипела огненною лавой
Нам к сердцу без поправок, укоризн.

Ночного неба тишине внимая,
Лаская кротким взглядом облака,
Мы в двух шагах от подлинного рая,
Но всё же до которого века.

И Богу ближе чья кандидатура?
«Нет, не моя» - , смеюсь, шальной пророк.
И так плотна, густа небес текстура,
Как будто камнем выстлал небо Бог.



Жизнь прошла, лишь крохотный огарок
Остаётся от судьбы свечи.
Ты – разиня, умник, перестарок –
Спрячь от жизни будущей ключи.

В ней-то уж, конечно, отыграюсь,
В ней-то буду точно на коне.
И гнетёт к себе, былому, зависть,
Горе поднимается в цене.



Эмоциональный народ – итальянцы.
Импульсивный народ – испанцы.
Взрывной народ – сербы,
Несгибаемый, непобедимый.
...