Сборник стихотворений 55

Марат Капашев Поэт

Все люди в мире как люди.
Лишь я – поэт и изгой.
Но где же Господь добудет,
Чтоб был точно я, второй?

Чтоб пел и играл на дудке,
У плахи чтоб песню пел.
Чтоб горькою этой шуткой
Положил судьбе предел.

С Хароном в ладье уплывая,
Чтоб ручкою всем махал.
На Господа уповая,
В себя лишь верил, нахал.

Всходя по синим ступеням,
О белых ступенях пел,
Чтоб ангелом стал постепенно,
Но быть человеком смел.

И, в мире неся утраты,
Совсем не боялся утрат.
За всё вознося чтоб плату,
Хранил высоту заплат.

И в мир иной постепенно
Как все мы, люди, сходя,
Ценил метели мгновенья
И миги ночного дождя.

Чтоб плакали все берёзы,
Чтоб таяли все снега,
Когда поэтовы грёзы
Покинули берега.

И, хлынув вторым потопом,
Закончили в море свой бег,
Найдя Арарата подобье,
Причалить чтоб свой ковчег.



Стихия – всегда стихия
И лучших исходов не жди.
У нас за месяц впервые
Идут проливные дожди.

И сено, и хлебушек будет.
Не будет природа страдать
Дождь хлещет – вдумайтесь, люди:
Какая у нас благодать!


С годами успокоился
- Молчи, молчи, Егорка! –
Куда-то делись кореши.
Ни сладко и ни горько.

И сединой покрылся
Я с головы до пят.
И в чёрта – матерился –
И в бога душу мать.

Но укатали горки,
Но высохло жнивьё.
Молчи, молчи, Егорка:
Твоих нет соловьёв.

Твои побиты рати,
И голос  твой поблек.
Страшны ль твои проклятья
Кому-то, человек?

Но всё ж я жил на свете
И белый свет коптил.
И как случилось это,
Что он теперь не мил?

Длинны мои дороги,
А ночка коротка.
Простите, ради бога,
Седого дурака.


Одиночества горькое семя
Неприкаянный быт твой таит.
И в охапку не сложишь, в беремя
Все подарки твоих Данаид.

Почему так случилось, не знаю –
Но над песней душа не вольна.
Ты прости, ради бога, родная
И чужая уже сторона.


Я вам, браты, не президент Бокассо,
Чтоб хавать граждан на грядущий сон.
И вам заменит молоко и мясо
Ракетный крейсер в десять мегатонн.

Пускай об этом говорить неловко,
У сказок этих всех один финал:
Отца заменит СВД-винтовка,
А мать заменят с «Булавой» «Кинжал».

Не зря наш флаг полоску голубую
Имеет: в этом деле чемпион,
Прострелит акваторию любую
Великолепный комплекс «Бастион».

«Эс-триста», «эс-четыреста» нет равных.
В подмётки не годится «Пэтриот»
И это козырь, даже может главный,
Когда игра по-крупному идёт.

У нас есть авиация на диво:
И «Миг», и «СУ», и «Ми», и даже «ТУ».
И присмиреет тут же враг ретивый,
И прекратит мгновенно суету.

«Мочить в сортире» - мой девиз давнишный –
Врагов, друзей, короче всех подряд.
Где ГРУ играет, каждый третий лишний:
В ходу здесь пули, тесаки и яд.

Короче: ша! Все чтобы присмирели,
На круг выходит самбо чемпион.
И мир дрожит, и дышит еле-еле,
Грядущею бедой заворожён.

О Русь, ты стала пугалом для мира!
О этот пресловутый чемодан!
Мотив для боя? А к чему мотивы,
Когда приказ уже в Генштабе дан.


Года тебя не изменили,
И ты всё так же молода,
Как дерева в дорожной пыли,
Как с гор текущая вода.

И одиночеств крест тяжёлый
Который год уже несу.
Но свет высокий и весёлый
Не озарит твою красу.

О, как бы пасть в твои колени
И душу выплакать свою!
Но лишь смеётся мест тех гений,
Где я печали не таю.

Дождя стрелами хлещет ветер,
Бежит за шиворот вода.
О, я отдал бы всё на свете,
Чтоб ты, всё так же молода,

Навстречу шла, вся в позолоте,
Дождя слепого жемчугах.
Вся нараспашку, вся в полёте,
С цветов охапкою в руках.

Израиль, Россия -  родные
Для русского слуха слова.
И мы понимаем одни ли,
Что в них наша слава жива.

В далёкой пустыне Синая,
И в мхами заросшей Твери.
Мы эти слова повторяем,
Мы эти слова говорим.

Я – тоже сын России,
Я – тоже сын Руси.
Хотя и не крестили,
Но нежили в горсти

Твоих болот, туманов
И зимних холодов,
Бессовестных обманов,
Сирот твоих и вдов.

Поэтому по праву
Стакашек подниму,
Поэтому на славу
Тебя я обниму.

Узнай меня, Россия,
Узнай, ведь я – твой сын.
Кого бы не спросили,
Такой я – не один.

Нам имя – легионы,
Твоей мы плоти плоть.
Бьём за тебя поклоны,
Спаси тебя, Господь.

Вдали за кромкой синего тумана
Жила девчонка – карие глаза.
Не знала ни печали, ни обмана,
Жила беспечно, словно стрекоза.

О ней лучами пело солнце утром,
О ней шептала юная трава.
А я, не очень смелый и не мудрый,
Для восхваленья где найду слова?

Я не был в Ташкенте, в Джаркенте.
Загадкой сплошной Самарканд.
И с севером связан плацентой,
Хоть этому вовсе не рад.

Когда-то пять копеек на метро
Вполне хватало для поездки дальней
И три ещё копейки на ситро
Червонец для гульбы исповедальной.

Теперь на это тысячи клади,
Ещё не хватит -  как смотреть на это?
На всё, что позади и впереди,
Для плачей неприкаянных поэта.

Мы доживём до Страшного Суда,
До схода всех в провал Иосафата.
И будет литься чёрная вода,
И хлынет огнь, жестокий и крылатый.

Тогда, страдая, к богу возопим.
Уже не будет рядом с нами бога.
Лишь фейерверк огня, лишь чёрный дым,
Одна для всех последняя дорога.

Здравствуйте. Вот и свиделись,
Всем горячий привет.
И бересклет, и жимолость.
Жимолость и бересклет.

Это, наверное, нервы.
С улыбкой отчаянной: «Please”.
И тамариск, и верба.
Верба и тамариск.

Стихи не лучше чем проза.
Как суша не лучше марин.
И розмарин, и роза.
Роза и розмарин.

Живём с размахом, разгульно.
С охотой выходим на «бис».
И барбарис, и багульник.
Багульник и барбарис.

Отдай мне, чего не жалко
Жизнь – это сплошной лабиринт.
И гиацинт, и фиалка.
Фиалка и гиацинт.

И напоследок скажу я:
«Туз пик на десятку не лёг».
И василёк, и туя.
Туя и василёк.

«Своя рука – владыка» -,
Недаром говорят,
Поскольку, поелику,
Не требуя наград

Вершит она расправу,
Творит свой правый суд.
В сияньи высшей славы,
Как истины сосуд.

В Корее – все Кимы,
В Китае – все Ли.
Люблю я, вестимо,
Одну Натали.

В Британии – Джоны,
В Германии – Гансы.
Скажи мне, влюблённый,
Живёт кто в Провансе?

В Киргизии – Джаны,
В Иране – ханум.
Люблю, как ни странно
Наталью одну.

Наташа прекрасна
На все времена.
Так выпей, несчастный,
За деву до дна.

В Корее – все Кимы,
В Китае – все Ли.
Не любит, вестимо,
Меня Натали.

Не было детей, жены не было.
Никогда я не был под–шофе.
Девушки других парней любили.
В как Дунай широких галифе.

Огня не хватает стихам.
Задора, сердечного жара.
А муза к обидам глуха,
А в горе немного навара.

И думай, как быть, если нет.
Всего настоящего в сумме.
Ты слышишь, ты слышишь, поэт,
Тревогою дышащий зуммер?

Промашка, видать по всему.
И надо-то было немного.
Фиаско всегда одному.
Как меч, как вина, как дорога.

Нигде почти что не был,
Почти что не любил.
Зачем коптил я небо? –
И это позабыл.

Пишу свои дастаны,
Свистит в них пустота.
И в них одни обманы.
Не эта, и не та.

Прошла моя планида
И жар моих Итак.
Глотая соль обиды
Живу я; мол, ничтяк.

Всем говорю, но в этом
Так много клеветы.
И песнею неспетой
Уходишь в море ты.

Надежды белый парус,
Седеет голова.
И всё, что мне осталось
Слова, слова, слова…

«Свобода приходит нагая»
Она – подруга ногая.
Так есть и будет от века.
Свобода – подруга чучмека.

Что-то там прозвенело вдали.
Ветра свист, бубенцы и метели.
Сердца жгучий огонь утоли
Ты волшебной мечтой: неужели.

Неужели настанет весна.
И ручьи побегут по низинам.
И столетняя наша война
Торжеством нашим станет отныне.

Мы – поклонники Беллоны.
Не кати на нас баллоны.

Хочу вина и шоколада.
И даже женщин мне не надо.

Стихи мои ушли куда-то.
Быть может, даже навсегда.
Стоит недвижим воин в латах,
Течёт прозрачная вода.

И кажется так будет вечность.
На ветвях ив седая мгла.
Не ждёт нас никакая встреча.
Всего скорей, уже была.

Она давно, во время оно,
Где юность резвая шумна.
Где я стоял, навек влюбленный.
Она, навеки влюблена,

Ждала единственного слова,
Такого важного: «люблю».
И облетают листья снова
Желтей купюр, что по рублю.

И голову свою не посыпая пеплом,
И жизни радуясь, на свете ты живёшь.
Так мирно, хорошо, так складно, так нелёпо,
Как в складки пеплума забившаяся вошь.

Бог держит впроголодь поэтов.
Средь всех широт, средь всех стихий.
Они, благодаря за это,
Поэмы пишут и стихи.

Пусть умирают в подворотнях,
Среди канавы ледяной.
Незримый ангел и бесплотный,
Проникся этою виной.

И в рай определил поспешно
За эти дивные слова.
Сияют пусть во тьме кромешной
Как света, счастья острова.

Был молодой -  стал старый.
Когда-нибудь умру.
Булатову гитару
Я слышу поутру.

Она источник веры,
Достоинства залог.
В ненастный мир и серый
Её отправил Бог.

Чтоб все мы утешались
И верили в добро.
Чтоб верить больше в жалость
И меньше в серебро.

Всё в мире повторимо.
Хотя и на авось.
И мой поэт любимый
Подарит песен гроздь.

Как кисти винограда
В той песне нам дарил
И будет мир, отрада,
Любовь, покой и мир.

И всё-таки Россия.
Печальный тусклый свет.
И всех давно простили,
Кому прощенья нет.

Печальные поляны,
Печальная луна.
И песня как ни странно,
Увы, на всех одна.

Имеем что в итоге?
Ах, батюшка, мой свет!
Россию помнят боги.
А, может быть, и нет.

Всё те же сосны, ели.
И смутная вина
Всё та же неужели
Родная сторона?

Закончились орехи,
Закончилась хурма.
Попеть бы, но не к спеху.
Поём мы задарма

Закончились конфеты,
Печенья больше йок.
Но бродим мы по свету
По тысячам дорог.

Мы – барды, менестрели.
Бродяги во плоти.
И то, что недопели.
Мы допоём в пути.

Закончились орехи,
Закончилась хурма.
Но носит песни эхо
Весёлое весьма.

И кажется, что с нами
Поёт весь белый свет.
Мы столько песен знаем.
Конца – им – края нет.

Ведь кончились орехи,
И кончилась хурма.
Кто верит: путь не к спеху
Пускай сойдут с ума.

А нам мила дорога,
И радуга -  дуга.
И звёздная берлога,
Полярные снега.

Баюкает нас ветер,
Целует дождь в лицо.
Вот так бы жить до смерти,
А надо что еще?

Лишь новые дороги,
Неторные пути.
Пускай их очень много,
Мы все должны пройти.

Какого *** облака
Плывут по небу голубому.
И льдом покрытая река
Озноб нам дарит, не истому.

Какого *** города
Огнями в темноте нас манят
И одинокая звезда
Своей печалью нас дурманит.

Какого *** я сижу
И вам пишу вот эти строки.
Что на земле творится -  жуть!
Кому адресовать упрёки?

Я по-английски ухожу,
Как на замок сцепивши зубы.
Совсем прощенья не прошу
За этот стих, нелепый, грубый.

«Миру – мир» -, сказал Дамир.
А потом пошёл в сортир.
О чём-то долго плакал
И между делом какал.

Время года: весна или, может, лето.
То, что мильоном поэтов мильон раз воспето.

Или, может быть, осень, но это неважно.
И в рифмы вплавь бросаешься ты отважно.

И веришь, как Моисей в сотворение чуда.
Но чудо хрупче в шкафу стеклянной посуды

И оно разбивается несомненно.
И ты бросаешься вниз или режешь вены.

А потом больной, с перевязанными руками
Читаешь Кафку, Пруста или Мураками.

И думаешь, что прекрасное подешевело.
Или, гуляя набережными Куршавеля,

Глядишь на цветы, гладишь деревья руками
И, сочиняя стих, нежнее чем оригами,

Всё-таки веришь в то, что возможно чудо.
И сидишь на скамейке часами важный как Будда.

И говоришь, усмехаясь: «Время течёт незаметно»
И куришь, куришь, выплёвывая дым как Этна.

Или грустишь. Грустя, поёшь о разлуке.
И теплеешь душой, вспоминая о друге.

И думаешь: жизнь чёрт- те на что похожа,
Все впечатленья за день, за месяц итожа.

Сто лет пройдут, как миг один.
Как миг один сто лет.
Своей печали господин,
Тоски своей клеврет

Ты станешь гирю выжимать
Обиды и забот.
И вскрикнет Бог: «Едрёна мать!
Куда плывёт твой бот?»

А мне откуда знать: куда?
Куда-то он плывёт.
И смерти чёрная вода
О вечности поёт.

О том, что были холода.
И что опять грядут.
И вплыла блёклая звезда
В сияющий сосуд.

Нежненько трону струну –
Самый тишайший аккорд.
Что же я этим верну.
Месяц прошедший и год?

Что улетит в облака?
Что я на землю верну?
Тронет легчайше рука
Пылкой гитары струну.

Всю жизнь по тем же я плачу счетам.
И искупленья жду я всё по тем же.
И ничего я богу не отдам.
Ни на брегах Невы, тем более на Темзе.

И совершая тот же пируэт,
Всё то же я злосчастье проклинаю.
И говорю я то же: «Нет, нет, нет!»
Как будто ждёт меня судьба иная.

На шаг сегодня ближе к вечности
Я стал, непризнанный поэт.
И где-то в выси, в бесконечности
Имею я авторитет

Там рукоплещет мне архангел.
И Бог,  слезинку уронив,
Растроганный, «Морока с вами» -
Вдруг скажет, явно загрустив.

И грянут хоры серафимов
И первозданной синевой
Заблещет твердь, и всё во имя
Её, гармонии живой.

Ни разу не писал сонетов.
За этот грех Аллах меня прости.
Изгой среди всех сбывшихся поэтов,
Свой мавзолей построю на кости

Всех первенцев я муз благоуханных,
Столь щедро источавших аромат,
Что стал я жертвой вкусовых обманов,
Совал свой нос везде я невпопад.

Но музы всё-таки меня простили.
Чело моё увенчано венком.
И, чтобы вы, собраться не грустили
Шлю вам от всех непишущих поклон.

Враньё и лесть, поверьте, не обуза.
Для творческого нашего союза.

Когда-то девочка Наташа
В одном со мной училась классе.
Увы, теперь я стал постарше.
Как говорится, влился в массы.

Я ем супы, котлеты, каши
И только изредка омлет.
И вспоминаю о Наташе,
Которой было десять лет.

Женщина беременна ребёнком,
И земля беременна зерном.
Всё висит на волосочке тонком
И мечтает только об одном:

Дай ребёнку моему родиться,
Дай колосьям золотым взойти.
Пусть чему положено случиться
И должно пусть то произойти.

Был бы я совсем счастливый,
Если б ел черешни, сливы.

Руки мои несильны;,
Голова моя неумна;.
Ни друга нет, ни жены
Да и чем помогла бы жена?

Годы мои велики,
Доходов, именья – швах.
Если бы было четыре руки,
Был бы о двух головах,

Тогда бы и спрос другой,
Другой была бы стезя.
А так нарушают покой
Одни сплошные «нельзя»

И поэтому я – пилигрим
Музы со мной не нежны.
То Дальний Восток, то Крым.
И все мосты сожжены.

Что помню я? – Два-три свиданья.
Как тушь стекала из-под век.
Всё это Бога назиданьем
И получил ты, человек.

Чтоб задыхаться через сотню
Мгновеньем пролетевших лет.
И, проклиная фею-сводню,
Рыдать и восклицать: «О, нет!»

Но всё уже ушло в анналы,
Где Дарий, Цезарь, чепуха.
Навеки ставшее баналом:
«Пусть камень тот, кто без греха…»

Я заперт Богом в сердца гетто.
Такая выпала скрижаль.
Хоть брутто легок я, хоть нетто.
И ничего уже не жаль.

Владимир Леонидович, простите.
За то, что Ваших не любил стихов.
Теперь Вы -  там, теперь Вы – небожитель
И Ваших ангелам не счесть грехов.

Да, пили, ссорились, порой бузили.
И к оппонентам были не правы
Но был Пегаска Ваш саврасый в мыле.
И не сносить Вам было головы.

За то, что век прошёл, за тот, что грянет,
За славословья все, за все слова.
Господний ангел всё простил заране.
А там хоть вовсе не расти трава.

А всё же жил я не напрасно.
В сиянье плещется душа.
Есть горсть стихов совсем прекрасных.
В кармане есть два-три гроша.

Иду спокойный, величавый.
Курю дешёвый «Беломор».
Ни деньги, не нужны, ни слава.
Взяв на рапиру, на измор.

Свою судьбу, я рад отчасти
Тому, что всё-таки живой.
Но есть стихи, хотя нет счастья,
Есть синева над головой.

Умереть – не встать, как говорится.
Умереть – не встать.
Уплывают в лету ваши лица.
Шевелится гать

Из живых, богами сочиненных.
Верить как богам?
Это было всё во время о;но.
К нашим берегам

Прибивает чьи-то стоны, вопли,
Нежные слова.
Ведь не все в той жижице утопли.
Чья-нибудь жива

Нежность, ласка – умоляю бога:
«Что-нибудь верни».
Впереди – последняя дорога,
Считанные дни.

И, когда заплещет в небе чёрном
Алая заря.
Помолюсь богам, скажу с поклоном:
«Жили мы не зря»

Кровью сердца крася небосклоны,
Плача и не злясь.
Вовсе счастья не стригу купоны,
Презираю масть

Чёрную и красную – любую,
Никогда не лгу.
Золотом подков коней обую
Там на берегу

Пусть всегда струится с небосвода
Алая заря
Я скажу в любые наши годы:
«Жили мы не зря».

Утром гудел трактор.
Чистил зимнюю трассу.
Во сне я о чём-то плакал,
Хотя не сказал бы, что плакса.

Сон из времён допотопных,
Когда я был пионером.
Теперь не помню подробно
И лишь усмехаюсь: нервы.

Во сне я о чём-то плакал
И мял сырую подушку.
Был сон для мальчика лаком,
Для взрослого же ненужен.

И снова серые хлопья
Последнего снегопада
Налил я и выпил стопку –
Мне больше не было надо.

Пора бы уже ставить точку
В конце этой жизни, увы.
Но всё это только цветочки,
И нам не сносить головы.

Холодное скучное лето,
Почти что без снега зима.
На радость наложено вето,
И сходит пусть каждый с ума.

Как может – он может немного,
Билетик счастливый в руке.
На вечную эту дорогу
И ангел махнет вдалеке

Крылами – прости, человече.
За всё, человече, прости
И гаснут зажжённые свечи.
И меркнет душа взаперти.

Остались одни междометья.
И только простые слова.
Как жаль, что тебя я не встретил.
А всё-таки знаю: жива.

Как жаль, что тебя я не встречу.
Лишь ветер холодный в груди.
И гаснут усталые свечи.
И нет ничего впереди.

Но ты улыбаешься, плачешь,
Куда-то по снегу бредёшь.
Затем, что не можешь иначе,
Уже никого ты не ждёшь.

Пистолета нет, чтоб застрелиться,
Заколоться чтобы, нет стилета.
И кругом чужие, злые лица.
И болит, болит душа поэта.

Холодно в твоем, о боже,  мире.
Как и все на свете прозябаю.
Брошена в позорном бегстве лира
И судьба годится мне любая.

И когда заплачут серафимы,
Светом ослепительным сияя,
Я спрошу: «Единственно любимый,
Разве доля не была иная?

Разве в этом мире разноцветном
Не нашёл ты синей, жёлтой краски?
Песню – несчастливости примету
Ты вручил мне всё же без опаски.

И она мои сгибает плечи,
Спину мою выгнула дугою.
И пылают голубые смерчи
Под моей безжалостно ногою»

Вся жизнь – мгновение одно.
Виски седые и сутулость.
Кружит, кружит веретено.
И вот оно как обернулось.

Что в сотнях ликов твой лишь лик
Я видел, в радости и в горе.
И дарит мне то сердолик,
То яшму вспоминаний море.

Выносит огненный янтарь,
Выносит камень полосатый.
И я тебя люблю как встарь.
Как в те года любил когда-то.

Жили-были, горевали,
Пили красное вино.
Были счастливы едва ли.
Было это так давно,

Что уж и не вспомнить это.
И не важно, чья вина.
От рождения до смерти
Всем дороженька одна.

Крест простой и деревянный,
Из железа городьба.
И не вспомнят, как ни странно,
Люди грешные тебя.

И его, и тех, и этих.
Всем забвение одно,
Хлещут землю ливня плети,
Продолжается кино.

Зиме не рад. И лету.
И лету и зиме.
На снег наложив вето,
Листву держа в уме,

Мы каемся как боги,
Премного согрешив,
Имея зной в итоге,
И все дела решив.

Толику только света
Для близкого храня.
И помня лишь приметы
Бушующего дня.

Родиться, чтоб вновь умереть.
И снова, и снова родиться,
Чтоб стать патриархом на треть,
Посмертных демаршей традицией.

О, Господи, но для чего
Нужна подневольная тяга.
В конце чтоб узнать: итого
Ни родины нету, ни флага.

Чтоб в небе немарком кружить
Какой-то железною птицей.
И свет хоть кому одолжить.
И тьмой никогда не гордиться.

Весна догоняет не осень,
А сердце сжигающий зной
Тяжелый, тягучий, белёсый,
Висящий над всем пеленой.

Летит одичалое время.
Летит, закусив удила.
И бьётся одна только в темя
Мыслишка: ты всё же была.

И в этом всему оправданье:
Кипучему лету, зиме.
Но в сердце осталось страданье.
Его одолеть не суметь.

И маешься, жжёшь сигареты.
И водочку русскую пьёшь.
И знаешь: не будет за это
Совсем ничего и «хорош»

Ник то в свете белом не скажет –
Живёшь ты всему вопреки.
И чтоб ни случилось – всё лажа.
От ночи шальной до строки.

Родные все во тьме пропали.
Там за последнею чертой.
Рукою лишь махну им. Vale.
А что осталось? Лишь отстой –

Все лучшее уже во мраке.
Вне дрязг, вне склок, вне суеты.
Ах, где же ты, моя Итака?
Ах, Пенелопа, где же ты?

Объясни, объясни, объясни.
Мне не снятся хорошие сны.
Все кошмар: топоры, гильотины.
Неприглядная в общем картина.
И за что же такое мне счастье
Вороной и караковой масти?
Всё кошмар: топоры, гильотины.
Неразумна я словно детина.
Нет, бы снились мне сосны, берёзки
На глаза набегали бы слёзки.
И душа бы моя веселела.
Вкупе с нею, конечно, и тело.
Наливалось всё силой певучей.
Но ведь в мире всё частный лишь случай.
И чем хуже берёз гильотина?
Как червонец не хуже алтына.
Я смеюсь: мне такое везенье
Словно в неба лазурь вознесенье.

Дожил до старости
Уходят силы.
И в этом радости
Как мало, милый.

Кучу пряников съел во сне.
Это было давно, по весне.
...