Сборник стихотворений 51

Марат Капашев Поэт
Пусть было узнать тебе лестно:
Порою ломается сталь
Молчанье дороже чем песня
И радости выше печаль.

И копит бесценное время
Обиды и горести впрок.
И на произвольную тему
Сюжеты плетёт свои рок.

Но всё же мы властны отчасти
Над тихим течением рек.
Пусть даже ломаются мачты,
Пусть гибнет порой человек.

Но все осиянно закатом:
И клятва, и песнь, и навет.
Как воин, закованный в латы
На солнце горит минарет.

И мы понимаем отчасти
Хоть это в короткий свой век,
Что честь всё же выше, чем счастье
И море вместительней рек.

А юность уже пролетела,
От злющей надежды устав.
И клонятся вниз иммортели,
Сухими и ломкими став.

А юность уже помахала
Рукой на прощание мне.
Любить пустослова, бахвала -
Да разве ж такое в цене

Когда-то и где-то бывало?
Ответ: никогда и нигде.
И клонится ива устало
К прозрачной бегущей воде.

«Родись счастливым, не родись богатым» -,
Во все твердили люди времена.
А я хотел быть ветреным, поддатым
И путающим чьи-то имена.

А я хотел быть зверем, но с берлогой,
Хотел быть птицей в небе голубом.
Читай всё остальное в некрологе.
Судьбы уже захлопнулся альбом.

Только воля, и только покой.
Только снег и холодное небо.
И до смерти подать уж рукой
Никогда точно в мире и не был.

Но и так - всё равно благодать
Небу, зелени, Богу – осанна!
Мы пришли, чтоб любить и страдать
И за все заплатить без обмана.

Знали всё же: на что мы идём.
И какая великая жалость
В этом небе до капли родном.
И как синька с опалом смешалась.

И родные мне люди навек
И минуты огромного счастья.
И по кругу безудержный бег
И улыбка твоя хоть отчасти.

Искупленьем за чью-то вину,
За проклятые губы Иуды.
И за ту, за девчонку одну,
Чьи глаза никогда не забуду.

Всё пусть будет, и всё пусть уйдёт.
Ни над чем в этом мире не властны
Ни занозы страданий, ни мёд
Чьей-то нежности; мы не согласны

Иль согласны - неважно совсем.
Всё равно нам маячит разлука.
Для чего нам дается Эдем
И его искуплением муки?

Все равно никогда не поймём -
Что нам в мире жестоком понятно?
Мы родились и, значит умрём.
И не будет дороги обратной.

Это всё насовсем, навсегда.
Наш конец - это чьё-то начало.
И горит Вифлеема звезда
Как эмблема любви и печали.

На скрижали судьбы попадёт не любой,
И кому они нужны скрижали?
Вскрикнет скрипка, заплачет надрывно гобой.
Понимаю и это – прижали.

В горле воздух комком, задохнусь от тоски,
От любви, от обиды, печали.
Ну а ты потираешь ладонью виски
Или жмёшь удивлённо плечами.

Слишком разные видно мы всё же с тобой.
И на разных родились планетах.
Вскрикнет скрипка, заплачет надрывно гобой,
Но не это волнует, не это.
 
Что-то давнее, видно, забыто в судьбе.
С кем-то, с чем-то былая вендетта.
Ты - маэстро на скрипке, игры на трубе
И не ведаешь в пенье секретов.

Почему же потерянно гнусь над тобой -
Магистрал голубого сонета?
Вскрикнет скрипка, заплачет надрывно гобой
И душа навсегда не согрета.

Видно в мире так мало отныне тепла.
Прибывает везде энтропия.
Много гадов и трусов, иного трепла,
Но поэтов, зато потравили.

Ничего, ничего говорю не умрём.
И живём мы, авось, не впервые.
Расширяется мир и души окоём
По законам всё той ж энтропии.

Мы не знаем состава чернил,
Ни Шекспира, ни Данте, ни Гёте.
Но, какой бы козёл ни чернил,
Мы не скажем с усмешкой: «Ах врёте».

Промолчим, промолчим, промолчим,
Ибо знаем: себе же дороже.
Если кто-то сначала чернил,
А потом вдруг тебя же по роже.

Антрацитом сияла нам ночь.
Звезды искрами гасли на сколе.
Ничего никому не пророчь,
Если враг твой сильнее тем боле.

Ах, молчанья ромашковый луг,
Соглашательств пустых серенады.
Только в сердце надежда: «А вдруг?»,
Голос разума сразу: «Не надо!»

Отражаясь в холодном трюмо,
Корча злые и дикие рожи,
Мы не можем, не можем, не мо…
Ах, Наташа, ах Коля, Серёжа.

Почему, почему мы молчим.
Ишь какие нашлись Мандельштамы.
В антрацитово-чёрной ночи
Учим те же предательства гаммы.

Отражает бесстрастно стекло
По-овечьи покорные лица.
Сколько тысяч веков утекло,
Что дороже молчанья синица

Нам не ведом грядущего миг.
И что скажут потомки когда-то.
Но испуганно смотрит двойник
Из стекла - пусть ума не палата,

Но я верю: прорежется крик.
Баснословных агоний, истерик,
И шатнётся беды материк
Наших честных Австралий, Америк.

Я уже не пытаюсь писать шедевры.
Я понимаю: время шедевров прошло.
Я смотрю в потолок, что пытается быть под «евро»,
И улыбаюсь: что на него нашло?

Время всему. Время великого часа.
Время всему: время великой любви.
И на домбре играет казах - прекрасно
Всё-таки рад, что мир не стоит на крови.

И одиночество, хлеще всех одиночеств
Вдруг подхватит тебя девятой волной.
И на вопрос в анкете: ты счастлив? конечно прочерк
Хоть и не скажешь, что счастье прошло стороной.

Где-то звенели гитары, и бились стаканы.
Где-то шуршали, стекая к подошвам, шелка.
И не считаешь ты старость злом и обманом -
Все унесёт и уносит жизни река.

Всё-таки жив, и счастливей, может, ушедших.
Будет пусть пухом - не прахом - для них земля.
И никому на земле не даётся вечность.
Даже если дашь по ней кругаля,

Всюду одно и тож: живут и уходят люди.
Всюду: синее небо - белые облака.
И кусочком черняшки накрыта с водкой посуда.
Как и было раньше и будет во все века.

Оглянусь на прожитые годы:
Было всё балбесу трын-трава.
И не славят, лапушку, рапсоды -
Не найдут, наверное, слова.

Музыканты не найдут мелодий,
Катится под горочку трамвай.
Нынче грусть у молодых не в моде,
А девиз один: «Давай, давай!»

И дают. Но более капусту.
А сказать по-нашему: хрусты.
Чтоб на том им свете было пусто,
Не спалось чтоб, господи прости!

Читай чувак, читай чувиха:
Сюжет весьма закручен лихо.
В нирване, в трансе ты уже.
Ведь автор - Пьер де Бомарше.

И что севильский нам цирюльник -
Ведь умер он давно уже.
Но за других не дам и трюльник,
А тут блестящий Бомарше.

В минуту тяжкую кручины,
Когда погано на душе,
Чтобы забыть беды причину,
Читай творенья Бомарше.

Ведь есть Сервантес, есть и Гёте,
Шекспир - красавчик вообще
Клянусь Парнасом, вы соврёте,
Не помянув де Бомарше.

И он, и он в ряду с Гомером,
И с Данте, с Байроном, с Толстым.
Примите, я прошу, на веру,
Что Бомарше неповторим.

А лучше книжечку возьмите
И сядьте тихим вечерком,
Чтоб разбирать сюжета нити,
Конечно, балуясь чайком.

Прибавьте света, ноги пледом
Укройте, а теперь вперёд
За славным Бомарше – поэтом,
Который если и соврёт,

То не моргнет при этом глазом,
И хохочите до утра:
«Ах, он – разбойник, ах, зараза!
Как пробирает до нутра!»

Когда-то навек дорогая –
Печали и нежности атом.
Теперь же лишь только ругаю
И крою по-русски я матом.

Теперь я тебя презираю,
Как хитрости пошлый образчик.
Да нет: я совсем не играю -
Сам бог для меня не указчик.

А просто исполнились сроки.
И кануло прошлое в лету.
Что сердцу былые зароки,
Когда в нём и мизера нету.

Не бездари, но также не герои.
На этом белом свете мы живём,
Забыв Элладу и забыв про Трою,
И что сгорает вещий Илион.

И где-то в самом уголке сознания
На вещность обретающий права,
Горит огонь - предвиденье изгнанья,
И где твоя седая голова

Найдёт приют - не ведают и боги,
Сивилла не расскажет в вещем сне
О всех твоих обидах и тревогах
В чужой, ко всем жестокой стороне.

И сам не рад совсем пустому дару
На чёткий ритм нанизывать слова.
Уж я - седой и бесконечно старый,
Но кружится от счастья голова,

Когда найду и что-то зарифмую,
Когда упрусь совсем не в пустоту.
Не верю хоть действительность иную,
И этой ничего не предпочту.

Не будь занудой говорят.
Не будь занудой.
Гертруда снова выпьет яд -
Не пей, Гертруда.

А Гамлет к мщенью устремлён,
Будь смелым Гамлет.
А в голове рапиры звон -
Она не ранит.

Условность это - как и всё
В миру - условность
Всё пёстрый фараон, серсо,
Театр огромный.

И каждый здесь играет роль.
У всех ведь роли.
Тот шут, а этот – злобный тролль,
Не дрогнув бровью

Вонзает шпагу, палачу
Дают секиру.
А если скажешь: «Не хочу»,
Смешают с пылью.

У каждого на свете роль
И цель благая.
Чтобы донести до сердца боль,
Как попугаи,

Мы репетируем её
С утра до ночи.
«Не пей Гертруда питиё»,
Прошу я очень.

Но, догадавшись обо всём,
Лишь жмёт плечами…
И выпьет - дело вот ведь в чём:
Маша мечами

Картонными, привыкли мы
Что всё - лишь сцена.
Лишь этим заняты умы,
Всенепременно.

Рождённому придётся отвечать
За то, что он на этот свет родится.
Но ангел ставит светлую печать
В надежде: суждено благому сбыться,


Что будет среди юношей гайсать
И дев лобзать в пурпурные их губы,
Но демон ставит тёмную печать,
И похоть гасит ангельские трубы.

Меж ангелом и бесом мы живём,
Во что-то веря, что-то прорицая
И светлая печать горит огнём,
И тьмы полна нечистая, другая.

Единожды придя на этот свет,
Единожды шагнём за линию покоя.
По истеченьи многих - многих лет
Вдыхая запах мяты и левкоя.

В огне холодном грянувшей беды,
В руках свечи огарочек сжимая.
И забывая прошлые следы
В прошедшем октябре, в прошедшем мае.

И верю: ни единожды душа
Поклонится всевышнему светилу.
Не радуясь, не плача, не ропща,
Забыв свои рожденья и могилы.

И каждый раз по-новому блеснёт
След мураша среди травы увялой
Кто разливает это нам вино? -
Едва ли Бог, и ангелы едва ли.

Ну кто ж тогда? Быть может сатана,
От едкого презренья одичавший.
Ведь нету горше этого вина
Напиток этот - изо всех горчайший.

Если любите всерьёз,
Получается курьёз
Если любите немного,
Будет всё о’кей, ей-богу.

Все упирается в деньги:
Счастье, радость, беда.
Готов продать свою душу.
Купите её, господа!

Фунты, доллары, лиры,
Драхмы, в небе звезда.
Лишь дерьмо золотое в сортире
Доступно - и то не всегда.

Поэтому обращаюсь
К Господу: «Помоги!»
Хоть паинькой быть пытаюсь,
Но портят меня долги.

Поэтому такой желчный,
Поэтому сволочной.
Толкнул бы и путь я Млечный,
И даже тёщу с женой.

Но старые, кто их купит.
И давят долги, долги.
Мне в лом толочь воду в ступе.
О, Господи помоги!

Если вы не осьминоги,
Вытирайте чище ноги.
Ну, а если осьминог,
Вытирай все восемь ног.

Какие козырные масти
Нам дарит на счастье гроза.
Мы ею довольны отчасти
Она как - не можем сказать.

Но брось свою жалкую лепту
На ночи вороньей алтарь.
Режь мантию ночи на ленты
Мой княже, король, господарь.

Мне скоро будет шестьдесят.
И как-то вдруг взгрустнется: осень.
Но те ж созвездия висят,
Что и висели в двадцать восемь.

Ещё крепка моя рука,
Ещё быстра моя походка.
Хоть кажется, прошли века,
Но в шторм моя стремится лодка.

Ах, это время - не унять!
И от печали ускользая,
Мы всё пытаемся понять:
Когда ж настигнет нас косая.

Не с грустью это говорю:
Так будет - знаем изначально.
Пардон, месье! Мадам, адью!
Гоните мыслей рой печальных.

Уносит времени река
Людей, событья - знаем чётко.
И в небе синем облака
Плывут, как в океане лодки.
...

По знаку, по свистку мы поднимаемся,
Чтоб также по свистку в постели лечь.
Мне кажется: мы просто дурью маемся.
Дуреем по чуть-чуть - о том и речь.

Никто не расколдует нас обратно.
Я в коже человечьей манекен.
На сердце, на душе проступят пятна,
И нечисть заберёт навеки в плен.

Но до поры на людях мы красуемся,
Нас дёргает за нитки кукловод.
Беречь мы землю нашу обязуемся,
Геенну также и небесный свод.

Но скоро покидают нас в корзины
И ширму сдёрнет щуплый человек.
Вздохнет: «Устал сегодня я, Марина
И так устал, как будто бы навек».

А что о нас? Картонные паяцы,
Мы может никогда не устаём.
Мы можем вечность плакать и смеяться.
Поём и плачем, плачем и поем.

Но боже! До чего мы одиноки.
И как же надоел нам Кукловод!
Быть может, рвёмся от того до срока,
Что он за нас две вечности живёт.

Я в поисках чего-то лучшего
И малому остатку рад.
Как Пущин, посетивший Пушкина,
Верша приятельства обряд.

Стояли ели в белом инее,
Мела угрюмая пурга.
Сливалась с горизонтом линия,
Где вместо чёрного снега

Снега, снега над всей Россиею.
Везде снега, снега, снега…
И Пушкин Александр разинею -
Минута встречи недолга.

Ещё Дантес был за границей,
Натальи Александр не знал.
Она могла ему лишь снится,
Как снится девам первый бал.

Он был горяч, и няня пела,
Как дева за водою шла.
Зима, угрюмые метели,
И в сердце острая игла.

Предчувствием всего, что будет,
Чему и места не нашлось -
Об этом всём пусть Бог рассудит
И наше русское «авось».

Кому будет лучше - не знаю.
Откуда ты только взялась
Девчонка шальная, смешная? -
Зачем мне, скажи, эта связь?

Ведь я - как стрела на излёте,
Как пуля, но в самом конце.
Ни духа уже и не плоти,
Ни гордой печали в лице.
...

Весна, как свежая рана,
Саднит ещё, кровоточит.
Так дико порой и странно,
Что сердце ещё стучит.

Тебя я в прошлом столетье
Оставил - теперь забудь.
Мы были с тобой, как дети.
Или наивнее чуть.

Я всё, что есть, разбазарил,
Выставив всё на торга.
Теперь я больной и старый
И жизнь мне не дорога.

А что о тебе я знаю?
Вопль сердца: забудь, забудь!
Твоя ли, моя вина ли -
Да что там - не в этом суть.

Киваю приснившейся тени:
Прости, если сможешь, прости.
И сыплется струйкой мерной
- За жизнь бесславную вено -
Песок из моей горсти.


Она была с приветом дама,
Но я любил её упрямо.

Ведь жест галантности – привет.
В нём ничего плохого нет.

И, к слову, ведь и я - с приветом,
Как все - кто числится поэтом.


Живёт счастливый человек,
Людей врачует, пишет песни.
Душой белей, чем первый снег,
Не зная подлости и лести.

И это в горестный наш век
Почти избранничества мета.
Живёт счастливый человек,
Весь полон тишины и света.

Где-то там, на краю Ойкумены,
Драгоценная, дорогая,
Куришь план, или режешь вены
С надцатых этажей сигаешь.

В общем, время проводишь не хило,
Потрясая собой округу.
Я пишу единственной, милой,
Восхищаюсь тобой, как другом.

Ну, а то что мы не совпали
Ни во времени, ни в пространстве,
Здесь имеет значенье едва ли.
В постоянном поиске странствий

Я кручу свою Одиссею -
Догадайся, кто Пенелопа? -
А потом, когда облысею,
И сойду с ума от потопов,

От пожаров, землетрясений,
Ну и что там ещё случится?
Я приду к тебе за спасеньем
Точно Ромул и Рэм к волчице.

Грянусь оземь, и принцем стану:
И колени твои лобызая,
Я прощу тебе все обманы,
Ничего себе не прощая.

Потому что в поступках не волен -
Как-то вывезет нас кривая.
В общем, корчась от слез, от боли,
Всё постыдное забывая,

Я скажу тебе: будем вровень,
Встретим вместе, что ни случится.
Потому что ты – рак, я - овен
Тот, который не каждому снится.

Он был из тех, вослед идущих -
Он был у лидера дублёр.
Не ждал от бога райских кущей,
Не заикался как суфлёр.

Своя манера и поставлен
Был голос чётко у него,
Он был всегда, но был неявно
Желая может одного:

Идти в потёмках, но потёмки
Вдруг кончились, и он воскрес.
Совсем не думал о потомках
И не богат был, словно Крез.

В своё предназначенье вера,
Но ритм, манера рифмовать.
Так состоялася премьера,
Когда премьерою назвать

Мы можем, вышел он из тени.
Высок, сутул, подслеповат
Да, не титан он, да, не гений,
Но светит в свою сотню ватт.

Что в плане жизненном? Женатый,
Любитель кошек и собак.
Ни перед кем не виноватый.
Мы возвращаемся, итак,

К началу, вышел он из тени –
Не бог, не гений, не апаш.
И в это высшее мгновенье
Был небом взят на карандаш.

Самое светлое в этом мире:
Ангел небесный играет на лире.
Самое тёмное в этом мире:
Ударом меча разбитая лира.

Мне скоро будет шестьдесят -
Такая для кого-то драма.
Созвездья в темноте висят -
Миров далёких криптограммы.

И кто над пропастью во ржи
Кричит, зовёт родную душу.
Не море ржи, а море лжи
И ночи занавес так скушен.

Но все равно иду по ржи,
Колосья спелые лаская.
«Ты кто? Ты кто? Ответь, скажи…»
Но мне никто не отвечает.

И в общем, этому я рад -
Не жду я на вопрос ответа.
Звезда крупней, чем виноград
Мерцает над боярским летом.

Запах крови почувствуют
Молодые волчата
Под хрустальною люстрою
Тень волненьем объята.

Ничего не решается,
Ничего не возможно.
Можно просто отчаяться,
Чертыхнулся безбожно.

Одиночество каплями,
Как вода снеговая.
Карты были все краплены.
День опять убывает.

Остаётся последнее:
Мысли все о дуэли.
«Стих бы кончить намедни мне» -
Но без бога, без цели

Жизни парусник движется.
Значит дело к итогу.
Отметая облыжное,
Собираться в дорогу.

Милльоны лет стираешь пот с лица.
Твоё лицо измучено страданьем.
Нет бога-сына, духа и отца.
А нечто есть, что вовсе без названья.

Воскликнешь ты: «О, как я одинок!»
А надо бы: «О как мы одиноки!»
Ну вот судьбы исполнился зарок -
Всегда как исполняются зароки.

И ослепляет свет, не темнота.
Вверх смотрят опустевшие глазницы.
А в памяти не вера, не мечта,
А то, что в бесконечности двоится.

И эта бесконечность - сон дурной.
Не будет никогда ему названья.
И Лот вдруг станет лоттовой женой
То бишь столпом, оставшимся в изгнанье.

«Удачи всем охотникам» - кричу -
«Удачи бесконечной рыболовам»
А кто-то крутит времени пращу,
А вместо камня - сказанное слово.

Не сказанного нету вообще.
И втуне все забытые преданья.
И всё – вотще, и этот сон - вотще
Без спроса, без стыда, без оправданья.

Верхотура опасна лишь тем,
Что с неё сковырнуться несложно.
А казалась бы: нега, Эдем,
И комфорт, и уют всевозможный.

Гурий прелести, музыки мёд,
Достиженье почти что нирваны.
Ну, а вникнешь коль в суть: не гребёт
И не тянет, как это ни странно.

Хватит умственных мастурбацией,
С подлым «я» своим своим тет-а-тет.
Лучше мне «цыганочку» сбацай,
Ливерпульский поставь квартет.

Чтобы мне мурлыкал Джон Леннон
Непонятно о чём, о ком.
И, мелодии чудной пленник
Вытирал я слёзы тайком.

Я мучился, не знал покоя
В жестокой плавился тоске.
А всё же хоть одной строкою
Останусь в русском языке.

Мы шли по свету, ели брашна.
И свет с горчичное зерно
Врывался в очи, и протяжно
Ему молились все равно.

Зане мы знали: свет от бога,
А также всякая еда.
И жуткую вполне дорогу
Сладила полночи звезда.

«После туалета мойте руки» -
Помните об этом кобели и суки!

Благословен и этот день,
И эта тропка полевая,
И покосившийся плетень.
Заря как рана ножевая.

И вечер будь благословен.
И этой тихой ночи звезды.
«Душа не жаждет перемен» -,
Скажу я и стихом и прозой.

Что это счастье на земле
Бродить, все запахи вдыхая.
Подснежник на тугом стебле
И травка первая тугая.

И всё цветёт как в первый раз
В сырой прохладе первомая.
Всё душу радует и глаз,
Сияньем юным обнимая.

Скажи, кого благодарить
За эти первые цветочки.
За это счастье в мире жить.
Как травы в нём живут, листочки.

За то, что по утрам роса,
За то, что вечером закаты.
И птиц весенних голоса
В просторе негою объятом.

Всегда завидовал спортсменам,
Тем, кто садиться на шпагат.
А сам я толст, такие гены,
Хоть ем капусту да шпинат.

Заря пылала точно знамя
Непобедимого полка.
Ты шла со мною рядом Аня.
Ты рядом шла, в руке рука.

И ветру подставляла плечи
И пламя рыжее волос.
«А было что до нашей встречи?» -,
Себе я задавал вопрос.

И по наитью, озаренью
Я целовал твои уста.
И был лишь первый день творенья,
Земля безвидна и пуста.

В одиночестве рад переплюнуть
Всех, кто этому вовсе не рад.
Тёмной кровью набрякшие руны
И звезда в миллионы карат.

Что гадать: ты последний иль первый? -
Становлюсь в этот призрачный ряд,
Где, как струны натянуты нервы,
Рыщет в поисках выхода взгляд.

И молись неизвестному богу,
Ставь друзьям в поминанье свечу.
В этом мире осталось немного
Из того, что хотел и хочу:

Из цветка золотая росинка,
Под подошвою голой стерня.
Ты - монада вселенной, пылинка
И мохнатый комочек огня.

Тёмной ночью, в горячий ли полдень
Ты порхаешь как призрачный свет.
И великие Тор или Один
Шлют с тобою живущим привет.

Пусть стальные изрублены латы,
Кровь из ран убегает, журча.
И живём все под древним проклятьем.
Тёмной властью чужого мяча.

Я - матрица тёмного неба,
Я - матрица светлого дня.
У бога, как нищие хлеба,
Прошу золотого огня.

Мохнатый и рыжий комочек,
Как память ушедшего дня.
Прошу я, ругайте не очень
За эту нескромность меня.

За то, что былиночка света
Качаюсь на жутком ветру.
За то, что сбылася примета
И мне умереть поутру.

Но всё-таки плачьте и пойте,
Браслетами страсти звеня.
И пусть голубые, как сойки,
Ветра приголубят меня.

Но время, рождается время
Великих и страшных идей.
Но день умирает по лемме
Средь злых и прекрасных людей.

И мы доверяемся свету,
Луч каждый любовно граним,
Как быстро кончается лето,
Как плохо мы нежность храним.

Бог - это компьютер с памятью 1 000 000 000 000 000 000 000 000 000 мегабайт .

Когда ушел твой друг пригожий,
Когда сгустились смерти мгла,
Я жил на свете, был я тоже,
И ты, сестра моя, была.

С печалью проводила друга,
Предала прах его, огню.
И скоро заметёт всё вьюга,
Сровняв могилки на корню.

Ну, что же, такова природа,
Таков нездешних далей снег.
Не эпитафия, не ода,
А дань тому, чему вовек

Знать, не дано угомониться,
Отдаться грусти не резон.
Ну такова душа традиций -
Тех далей залетейских сон.
...

Сублимация полной была бы,
Если б не было женщин совсем.
Но плывёт этой жизни кораблик
В разрешённый богами Эдем.

Сколько радости в этом и грусти.
Никогда! Навсегда! Насовсем!
Пусть мы были не так уж искусны,
Не оставили вовсе поэм.

Но изгиб этих бёдер и ручка
Упоительно так холодна
На чело набежавшая тучка.
И пьянее любого вина

Это встреча и вновь расставанье.
Никогда! Навсегда! Насовсем!
Между нами лежат расстоянья
И распахнутый настежь Эдем.

Я много девок закрутил -
Я буду сниться им до смерти.
Но под конец я закутил.
Хотите верьте - иль не верьте.

Я был как опытный гусар
В чаду гулянок и попоек.
Но я устал - я так устал,
Что стал как пушкинский попёнок:

Любому вере я балде,
И как неслыханное диво,
Стихи читаю я везде
Простуженным речитативом.

И вот судьбы моей итог:
В полгода или год загнулся.
И бог сказал: «Ну как ты мог.
И ведь ни разу не запнулся».

Я эту роль сыграл на ять
Там было всё: и грязь, и чудо.
Царевна и цыганка – ****ь,
Ещё какая-то паскуда.

И это был всему конец
И подведение итогов.
Кричали дружно: «Молодец!»
Все те, кто понимал немного.

Из слухов, реявших вокруг,
Солёных шуток, разговоров
Ах, сами знаете, мой друг,
Растут как, из какого сора

Все мира лучшие стихи
Как Пушкин сказал ноэли
Но если б за мои грехи
Конец мне выпал на дуэли

Я ничего б не пожелал
Ещё; от сотворения мира
Поэт – бряцающий кимвал,
Колеблемая ветром лира.

Ну всё я стих закончить рад.
Сознаюсь честно: он затянут.
Вот так-то, мой читатель - брат
Послушаешь - так уши вянут.