Сказы Земли Покровской

СКАЗЫ ЗЕМЛИ ПОКРОВСКОЙ

   Сказы – это не сказки! Это то, о чем люди сказывали. В сказах есть, и народные поверья, и художественный вымысел, и история народа, которую сохранили в устной форме сказители. Это не только наше наследие, но и наследие всего человечества. Сказы - это истории, в основу которых положены подлинные факты и, немного авторского вымысла.
   Мы предлагаем Вам, дорогие читатели, десять самых интересных на наш взгляд сказов бывшего Покровского уезда и уездного города Покров, связанных с ремеслами, старинными промыслами, фольклором, народными праздниками, верованиями и ярмаркой, наконец. Мы не ставили перед собой задачу написания новой истории, а лишь оживили забытые образы, для возрождения Вашего интереса к своей истории.
   Сказители – это странные люди, которые ловят в свои сети сказы, в бесконечности людских судеб, и переводят их на простой человеческий язык. Меня тоже относят к этой категории людей, и вдохновленный неугомонной командой проекта «Сказы земли Покровской», я предлагаю погрузиться в истории, о которых еще говорят в Покрове, пусть и не часто.
   Земля бывшего Покровского уезда, пропитана стариной, от древности, до подвигов первых русских князей и воинов времен нашествия Батыя, от походов первого русского царя Иоанна Грозного, до героев наполеоновских войн и подвигов времен первой мировой войны. Герои не перевелись и сегодня, просто осталось мало сказителей, которые могли бы воспеть их, подслушав истории из уст самого народа.
   Город Покров - центр большого уезда во Владимирской губернии на рубеже XIX и XX веков, в состав которого входили города Орехово и Киржач, часть Гуслицы и край Мещеры. Здесь жили трудолюбивые и умелые люди, которые любили свою землю, свой город и его живописные окрестности. Город жил спокойной и размеренной жизнью находясь в сотне верст от столицы, на Владимирском тракте - важной для России дороге из Москвы в Нижний Новгород, и далее в тысячи километров на Восток… В городе останавливались путешествующие, меняли лошадей для дальнейшей дороги, а благодаря этому, в Покровском уезде широко развивались промыслы. На бедной, практически непригодной для земледелия земле, появлялись артели и фабрики, набирали силу мастера сорока промыслов и ремесел. Люди тянулись к знаниям, а их детей обучали в двух гимназиях: мужской и женской, а также в городском мужском училище. В Покрове были: своя городская библиотека, больница, народный театр, гостиница и почтовая станция. Это купеческий город, поэтому центральные улицы были застроены двухэтажными домами лавочников. На всю Россию гремел торговый дом и мастерские мадам Эфес, только здесь изготавливали ленты для Георгиевских крестов, которыми награждали героев Российской Империи.
   Зимой на реке Шитке заливали каток: весь город катался на коньках, играл духовой оркестр, продавались калачи и сбитень. От Покрова до реки Вольги, вдоль современной дороги на Владимир, были выложены булыжные мостовые, стояли удобные скамейки, росли розы и шиповник. Покровчане любили гулять до Вольги и мирно отдыхать на этих скамейках. Вокруг города раскинулись чистые светлые леса, богатые грибами и ягодами.
Два озера, просто кишмя-кишили рыбой: Введенское, в центре которого молились монахи Веденской островной пустыни, и Черное, на пути к которому раскинулись Беляевские огороды. Огородник Беляев Яков Семенович обеспечивал овощами уездный город, да близлежащие деревни и села. Возил он товар обозами в Москву и Орехово.
   В историческом центре, на площади у реки Шитки, у Свято-Покровского храма, проходили ярмарки, где можно было услышать великое множество интересных историй, легенд и сказов. Рассказчики в точности знали: были ли аргуны-древоделы наследниками Аргуса, а фараоны-стеклоделы – последователями египетских фараонов. Здесь торговали жаровской керамикой и изделиями покровских ткачей. Можно было попробовать десятки видов настоящего мёда из местных пасек и множество сладостей на его основе. Нельзя было встретить на ярмарке лишь аргуновскую топорную игрушку, но рассказать о ней могли многие, так как плотники были вторые по численности населения, работавшего в артелях уезда, а владимирские древоделы-аргуны славились на всю Россию.
   Самая большая ярмарка проходила в октябре на Покров. На неё съезжались мастера со всего уезда. На самой высокой точке города стоял величественный Троицкий собор, который, к сожалению, ныне утрачен, а точнее переделан в дом культуры. С транспортом для гостей ярмарки, да и всего Покровского уезда, проблем не было. Со времен царя Батыя, здесь были самые лучшие и самые быстрые в Империи ямщики. А лошадок обслуживали великолепные кузницы, в которых ковали железо потомки мещерских кузнецов-колдунов и русского былинного богатыря-кузнеца Козьмодемьяна.
   Так развернем же старинную карту Покровского уезда, на ней мы пометили десяток точек, где живут еще сказы, которые мы услышали во время экспедиций и встреч с удивительными людьми.

Ко-ро-ваево и погост Спас Железный посох

   Давайте найдем на старой музейной карте Покровского уезда, старинное село Короваево! Да, пишется оно на этих картах именно через две буквы «о», вот так - Ко-ро-ваево. Это сейчас село стало Ка-ра-ваевым, из-за «акающего» столичного произношения, а раньше на Покровской земле «окали».
   Чем село отличается от деревни? В селе в отличие от деревни есть церковь. В Короваево было аж два храма. Церковь Успения Пресвятой Богородицы с шатровой колокольней, и храм во имя святых апостолов Петра и Павла. Стояли они на красивом берегу реки Пекша.
   Село Короваево известно с начала XVII века как старинная вотчина дворян Кузьминых. В двух верстах от караваевских храмов находятся деревни Марково и Очеп. Две версты - это чуть больше двух километров, а точнее в версте – 1066,8 метра, значит: 2 километра и 133,6 метра от деревень до Короваева, не забудьте при случае проверить!
   Между деревнями этими сейчас дорога щебнем засыпана, а раньше по ней трудно идти было - одна глина под ногами. Чуть дождь, и путнику не пройти, и телеге не проехать.
   Как пройдешь Очеп, по правую руку будет стоять поклонный крест, на котором написаны слова: «1545-1552. Здесь началась Россия».
Чтобы понять, что же произошло в эти памятные годы, когда на Святой Руси правил первый русский царь Иван Грозный, нужно от креста идти полтора километра вперед по разбитой громадными колесами трактора дороге, зияющей колеями по колено. Когда колея помельчает, упрешься ты в огромную, одиноко стоящую березу с лестницей в небо, за ней и нужно повернуть влево. Здесь на железных четырех ногах-прутах блестит металлом православный крест, а ниже, на полсажени, на табличке из нержавейки с неровными, но старательно выбитыми буквами, можно прочитать текст: «Здесь стоял древний храм погоста Спас-Железный посох. Основан в XVI веке, взорван в 1955 г. Назван во имя спасения Ивана Грозного от татар».
   Храм тот знали еще с XVI века. Ныне здесь можно увидеть лишь гору битого кирпича, да куски искореженного металла, пронзившие, будто копья, святое тело разрушенного храма. Обвили сейчас это тело корни деревьев, толщиной в два мужицких кулака.
   В старых казённых книгах писали об этом месте, что: «Погост Спас-Железный посох при реке Пекше находится в 50 верстах от губернского города и в 32 от уездного», и что «по преданию, название «Железный посох» дано Спасскому погосту оттого, что царь Иоанн Васильевич Грозный приложил к местной церкви свой железный посох, который он обыкновенно каждый день носил в руках». А из уст в уста рассказывали местные жители Сказ о смелом и мудром царе Грозном, Иоанне Васильевиче, и о событии том достопамятном.
   По преданию, шел в тот день русский царь со своим войском в поход на Казань. Остановились они на ночлег на высоком берегу Пекши - там, где овраги древним городищем впиваются в тело реки. Место это было особым, сакральным, памятным для людей тысячу лет и больше. Жили здесь люди древней доисторической культуры. Но лопата археолога к этим местам не притрагивалась. Сила земли на погосте, по словам знающих людей, сравнима лишь с силой земли у Гроба Господнего в Иерусалиме.
   Так вот, стали русские воины здесь лагерем, разбили царский шатер в месте, с видом на Пекшу. Сидит царь в уединении, думу думает. Вдруг откуда ни возьмись, появились злодеи. Это татары-лазутчики тайно пробрались к царскому шатру, на жизнь государя покусились, тело его и душу загубить хотели. Трое душегубов хотели неожиданно наброситься на царя, и одолеть. Да не тут-то было. Первый из них споткнулся о медный таз. Загрохотал тот, как набатный колокол. Обомлели лазутчики. Но не дрогнул царь. Был он статью высок, мышцей силён, движением проворен. Набросился Иоанн Васильевич первым на растерявшихся злодеев, со своим железным посохом. Из двух татар, дух-то он сразу выбил, а третьего хорошо поколотить успел, до того, как подоспели «рынды» с топориками да бердышами – охранники, то бишь, по древнерусскому.
   В честь своего великого спасения велел тогда Иоанн Грозный гулять день и ночь и войску, и жителям ближайших деревень. Славно пировали, царя и Бога восхваляли, а на утро глядь, спохватились: царского посоха-то и нет! Целый день войско этот железный посох искало. Бродил в поисках и сам великий царь со свитою. И вот аккурат в том месте, где сейчас поклонный крест стоит у деревни Очеп, посох-то и нашелся. Люди говорят, что воскликнул тогда грозный царь Иван: «Здесь началась Россия»! Это так воздал он почести Господу Богу, который вложил в его руку посох, чтобы защитить первого русского царя от врагов. Можно сказать, что Иоанн Васильевич, здесь второй раз на свет родился! Царь – наместник Бога на земле. Коль родился здесь первый Царь, знать и Россия здесь началась!
В честь этого, гуляли ещё день, и гуляли ночь. А на утро Иоанн Васильевич велел на месте, где Бог его чудесным образом спас, заложить церковь в честь Преображения Господня. А в церковь эту посох как царский дар приложить для памяти людям, что никакая злая вражья сила с русским человеком не справится, ибо с нами Бог, во дни и нощи и всякий час. И пошел Иоанн Грозный с такими словами и мыслями на Казань, и обрёл государству своему земли и подданных, а себе - славу вечную.
   Сейчас на городище, близ церкви – старое кладбище. Окружает его овраг, который прозывается местными жителями «Оврагом заблудших». На дне оврага бьёт родник. Видит путник здесь ухоженные могилы: и недавно почивших земляков, к Богу ушедших, и старые надгробия их предков с почти уже не читающимися надписями. Местные жители свято берегут это место, где покоятся души прадедов и прапрадедов.
   Таково сказание о месте чудном, о месте славном, о погосте Спас Железный посох, что недалеко от села Караваево. И пока мы помнить будем сказы эти, будет земля родная процветать и силу давать. И никакие враги нам будут не страшны!

     Сказ об Аргунах, и их наличниках

     Слово «аргун» происходит от названия старинного села Аргуново, которого на современных картах вы уже, не найдете. Сегодня это урочище с одинокой колокольней, оставшейся от разрушенного в 50-е годы прошлого века Никольского храма. А когда-то большой колокол колокольни весил 400 пудов, это между прочим – четыреста пудовых гирь, каждая по 16 килограммов!
   На старой музейной карте Покровского уезда, от уездного города Покров, до больших сел Аргуново и Никольское всего 17 верст. Сейчас это расстояние, до заброшенного урочища Николо-Аргуново, чуть меньше 25 километров. Это двадцать пять-тридцать минут спокойной езды на автомобиле.
   Находится урочище на левом берегу реки Киржач между деревнями Плотавцево, Цепнино и Барсково, это сейчас Петушинский район Владимирской области. Здесь, на теле холма из красной кирпичной пыли, зияют железные ребра Никольского Храма, сложившегося вовнутрь после взрыва. У входа в одинокую часовню, использованную нынче, как ориентир для грибников и охотников, встречает заблудших путников огромный камень - волновик, записавший на своем теле, подобно компьютерному диску, информацию, еще времен Ноевого ковчега и Вселенского потопа. Он, как бы предлагает прохожему прочитать страницы Ветхого завета.
   Место это было центром Аргуновской волости, где большинство мужчин – аргунов-древоделов занимались отхожим промыслом. Каждый год, они оставляли свои дома и уходили на заработки, кто в Москву, а кто и на Каспий, в саму Астрахань. Назад они возвращались к Петрову дню на покос, потом лишь на Козьму и Демьяна, к началу санного пути, а кто и на Рождество, так что связи с землей мужики не теряли. Однако, Владимирская земля, большей частью - это сыпучий песок, перемешанный с какой-то мертвой, серою пылью, болота. Одним словом - не пригодная для обработки земля. Вот и становились крестьяне – аргунами, которые ценились не только во Владимирской губернии, но и во всей России!
   Могли они и сруб на совесть поставить, и символы правильные на наличники нанести, и традиции знали, те что отцы и деды передавали из поколения в поколение.
   - Наличник - это исключительно русское изобретение, больше такого элемента в украшении фасада Вы нигде в мире не встретите, - рассказывал своим пяти внукам дед Павел, мастеря новый наличник для соседки Матрены. Мальчишки разглядывали славную аргуновскую резьбу. Их дед Павел по здоровью не мог ходить с артелью на заработки. Но, руки его были крепки, а поэтому брался с охотой за работу древодела по месту.
   - Окна - это «око», или глаз жилища, главный орган чувств дома, оберег семейного очага. На фасаде, «на лице» избы, вырезаются символы, в которых заложено и семейное счастье хозяев, и здоровье их детей, а также крепость и тепло дома во всех его смыслах. Наша аргуновская резьба – она глухая, не прорезная.
   Дед Павел, семидесятилетний аргун-древодел, любил своих внуков безгранично, и желал передать им свое мастерство сполна:
   - Вот те - «картуш» - солнышко, а вот две «валюты» по бокам – это две набегающие волны. Мир наш существует в трех ипостасях. Первая - небесный мир Богов, или правь, то, что находится над окном, вверху. Его называют очельем, лобанью. Вторая ипостась - земная жизнь, или явь - средняя часть наличника, по бокам от окна. И, наконец третьей был загробный мир, или навь, то, что мы видим под подоконником, внизу. Солнце находится на небе, светит на землю, согревая все сущее. Его место – в очелье, может оно размещаться и в «земной» части, так как имеет прямое отношение к хорошему урожаю и сытой жизни. Это все – очень старые символы. Есть и христианское изображение солнца, так называемый «Христос в Силах» – крест в мощных солнечных лучах, в максимальной силе и полном могуществе. Его режут и в православных храмах тоже.
   Дед Павел вырезал сбоку на наличнике, еще один символ – виноград:
- Это пища духовная, знак святого причастия, кровь Христова, которую православные вкушают в виде вина в храме. У нас эта ягода не растет, но я видел такую в Евангелии. Если Вы посмотрите вниз, под подоконник, то попадете в загробный мир, в царство Матери Сырой Земли. В центре его овал, украшенный резьбой в ромбик. Кто-то в шутку назвает его фруктом заморским - ананасом. Ромб - это символ тверди земной, место упокоения предков, память о которых является неотъемлемом частью традиций живых. Без памяти об ушедших, не будет внуков и правнуков. А вот ромбик с точками - это уже засеянное поле. В самом низу наличника, на полотенце, капельки, направленные вниз. Это есть кровь предков, на которых стоят все последующие поколения. Вот подрастете немного, и расскажу я вам внучки, как настоящие аргуны дома ставят. Ведь, мало поставить дом – его нужно защитить от злого глаза и недобрых людей, что и делали наши предки.  Со знающими традиции и заговоры мастерами, соседи старались не сориться. Ведь каждому придет время, срубить новую избу, для себя, или своих детей, и украсить ее лицо, обращенное на улицу, наличниками. Вот и может тогда мастер нахулиганить, даже отомстить обидчикам, вставив под конек длинный ящичек без передней стенки, набитый берестой. При ветреной погоде, дом так завывал, что, слыша этот плач и вой, крик и вздохи, горе-хозяевам мерещилась не маленькая фигурка домовенка, а стая чертей с дьяволом во главе, либо простодушные люди считали, что из старого дома к ним ходит, сжившийся с семьей, доброжелатель - домовой и, подвывая, просится в новый дом, напоминая о себе, мол, не почтили его перевозом на новое место, а обзавелись соперником. После таких «хитрых» приемов, за вознаграждение, аргуны предлагали изгнать домового, и всю нечисть за одно.
Из-за таких страхов, новоселье в старину справлялось с таким же торжеством, как и свадьба: с посторонними гостями и подарками, с приносом хлеба-соли и с самыми задушевными пожеланиями. Перед строительством дома, и до его возведения, исполнялось множество обрядов: от жертвоприношения курицы, или барана, во время укладки первого венца избы, до укладки туда же, или под подушку окна, золотых, или серебряных монет. Деньги, шерсть и зерно были символом богатства и семейного тепла, а ладан – символ святости дома. Окончание строительства отмечалось богатым угощением древоделов и всех участвовавших в работе.
   Дед Павел устал немного, присел на табурет, оглядел свою ребятню, и продолжил:
    - Я рассказал не самые страшные истории. Бывали сказы и по громче.
Нас же, аргунов, топор одевает, топор обувает, он же и кормил, поэтому «знающие» и «общающиеся с тем миром» древоделы, жестко наказывали обидчиков. Один наш мастер, не получил должную оплату на Орловщине. Так он, достраивая хату, стал приговаривать: «Дому не стоянье, дому не житье, кто поживет, тот и помрет», и бревна тесал не вдоль, а поперек, а в завершении всего - напустил червей. Стали черви точить стены и, едва успел хозяин помереть, как развалилась и хата его.
   Внуки напряглись, прижались друг к другу. Дед улыбнулся в усы и продолжил:
   - Обидел как-то заказчик хорошего древодела, не доплатил по жадности, да еще обвинил мастера, чуть ли не в воровстве. Так тот аргун, вместо символа роженицы, богини Берегини с руками, направленными вверх к Богу и солнцу, которая должна была молить Всевышнего о счастье этому дому и охранять семейный очаг, вырезал богиню смерти Марену, с опущенными к сырой земле руками. Через какое-то время, все жители нового дома слегли со страшной неизлечимой болезнью. А семьи в то время были большие. Заказчик тот, хозяин дома, совсем отчаялся, и в церковь побежал свечки ставить, и к батюшке местному за молитвой, и к «бабкам знающим» за советом. Ничего не получается. Вечером в субботу, постучался в дверь этого дома путник. Пустил хозяин его на порог, даже воды налил, что раньше никогда не делал из-за скупости, да рассказал, про свою беду. Выслушал его путник, и сказал, что может помочь ему, но для этого хозяин должен пообещать, что по утру, на воскресной службе в Никольском храме в Никола Аргунах поставит свечку Николаю Чудотворцу, а потом он должен пойти к древоделу, и заказать новые наличники по двойной цене, да поклониться ему до сырой земли, чтобы зла не помнил. Испил путник водицы, да и ушел в сторону реки Киржач. Почесал хозяин свою седую бороду, а затем худую голову, а и сделал по утру все, как ему путник велел. Делать нечего. Поставил он в Никольском пределе Аргуновского Храма свечу восковую, самую большую и дорогую, глядь на икону, а с нее тот самый путник на него очами смотрит. Перекрестился бедолага три раза, упал на колени, а потом спохватился, да бегом к древоделу. Поклонился ему заказчик до сырой земли, просил зла не таить, и предложил сделать наличники новые по двойной цене. Растаяло сердце мастера. Простил древодел обидчика, да смастерил наличники, лучших в округе никто не видывал, с солнцем, которое зовут аргуны: «Христос в Силах». В тот же день родственники пошли на поправку. А когда древодел наличники поменял, о болезни уже никто из них и не вспоминал. Вечером другого дня постучался кто-то в дверь нового дома. Открыл хозяин дверь, а на пороге стоит древодел с мешком подарков для всей семьи заказчика, и с иконой Николая Угодника. Да и наговорил аргун заговор тайный, который теперь навряд ли кто вспомнит. И все с тех пор в этом доме было ладно. И дети выросли, и внуки, и правнуки в добре и здравии. И многие из них историю ту помнили о аргуновских наличниках, и детям своим передавали.
    Встал дед Павел со своей табуретки, развел свои огромные натруженные за семьдесят лет руки:
    - Айда за стол, баба Катя, ведать уже заждалась нас на ужин, - и повернувшись к иконе Святого Николая-Угодника, перекрестился три раза двумя перстами, - Так, спаси и сохрани нас Святой Николай Мирликийский Чудотворец от болезней и сор, и пошли благополучие в дома наши!
 

   Сказ об Аргуновской игрушке

   Сказывают, что владимирские аргуны происходят от самих аргонавтов, «кои с Язоном ходили искать золотое руно». Корабль аргонавтов «Арго», построил плотник Аргус, в честь того и село своё волостное мастера плотники – древоделы назвали Аргуново. В начале XV века, в жалованной грамоте Василия II Успенскому монастырю, Аргуновскую волость, называли «Оргуновской». От Аргунова до Успенского монастыря 10 км.
   Местные аргуны были мастерами уникальными и хозяевами хорошими. Заказывали они себе сибирку, кафтан такой короткий, обычно синего цвета, сшитый в талию, без разреза сзади и с невысоким стоячим воротничком. Надевали вернувшиеся аргуны красные рубахи и кожаные сапоги со скрипом. Могли мастера-древоделы себе это позволить, так как занимались отхожим промыслом в двух Государевых столицах: в Москве и в Петербурге.
   Аверя начал учиться плотническому ремеслу в 13 лет, когда поехал в Москву с батей и дядькой, чтобы кашу варить для аргунов-артельщиков, по ходу присматриваясь к тайнам, да приемам этого ремесла. До восемнадцати лет он был на хозяйских харчах, то есть на полном обеспечении, и получал сначала один рубль в неделю, а затем ему прибавляли из года в год. Когда Авере заплатили 5 рублей, батя похлопал его по плечу, и объявил, что теперь сын стал настоящим аргуном -древоделом. Малец и правда старался все эти пять лет. Освоил и специализацию краснодеревщика, и паркет клал отменно, и дом срубить мог по аргуновски «от основания, до конька», и знал, как резать правильно символы на наличниках. Желал он стать хорошим мастером, чтобы и дом свой был «железом крытый», и детей десяток, обученных грамоте, и чтоб деньги водились для семьи, и для благих дел. А то может хорошо и артельщиком стать – доверенным и ответственным служителем артели плотников.
   До того, как уйти с отцом на отхожий промысел, Аверя учился в Санинском училище, Аргуновской волости, которое находилось в четырех верстах от приходской церкви в селе Аргуново. С детства помнил Аверя, как они с мамкой встречали батю на железнодорожной станции «Усад». Здесь аргунов ждали подводы. Лошади мирно ожидали вернувшихся домой древоделов-отходников. Только из Санино их бывало до двухсот подвод.
   Каждый год, с 15-го августа все мужское население Аргуновской волости, начиная с пятнадцати лет, и до того возраста, пока старость не заставит покинуть артель, поднималось и уходило на отхожий промысел.   
   Если добираться до Санино не на подводе, то пешком нужно было дойти сначала до деревни Киржач, что на старинных картах зовется: Усад Киржач. От деревни этой, названной по имени местной реки, нужно было идти дальше, через Гнездилово, где избы люди гнездами строили. Здесь дома парами стояли на высоких песчаных гривах, чтобы в разлив реки Киржач, не было их подтопления. Затем путники добирались до деревни Ветчи. Здесь старики говорили, что к востоку от нее, на правом берегу Киржача стояло селище древнее. А к северу от деревни, на левом берегу реки славяне укрепленное городище поставили еще до Батыевого нашествия. Напротив, городища, через Клязьму, на правом ее берегу находилась деревня Воинова гора, где говорят битва большая была с татарами. Пало много там русских воинов, да и городище само разрушено было до основания. От деревни Ветчи до Санино идти 9 километров. Всего от станции «Усад» нужно было пройти около двадцати трех верст. Расстояние это пролетало одним мигом, и это понятно, если ты полгода ждешь отца, а потом идешь с ним рядом держась одной рукой за рукав, а другой прижимая к сердцу подарки из самой Москвы.
    Батя необычно «акал», а мамка, надев подаренный платок-шалетку, смотрела на него влюбленными глазами, как на Бога. Когда аргун уезжал в Москву, то перенимал там московскую «акающую» речь, желая походить на богатых городских заказчиков, и ехал в свою родную «окающую» деревню «поакивая». Москва кому мать, кому мачеха. Аргуны-отходники говорили, что их владимирская речь «сера», однако считали себя чужими и в столице ходили по-простому, «не щеголяя». Зато у каждого на селе, у того мать, у другого жена, берегли красную рубашку, да синий халат аргунов к возврату.
   Вот и батя, возвращался из Москвы домой на Петров день к сенокосу, или на Рождество, наряжался в береженную одежду, и щеголем шел к обедне в сельскую церковь, где увидят его люди свои, знающие аргуна и по имени, и по рождению.
   Потом и Аверя возвращался так в свою родную деревню, надевая в церковь, или на свадьбу московскую обновку - сапоги со скрипом, часы на цепочке, или что иное, что удалось в Москве прикупить. Плотники из Никола Аргунова, чай все губернии исходили с топором за поясом и сапогами на плечах, привозя домой всякий раз «целковиков по сто», а, может и, государственную тысячу рублей. Это были большие деньжищи.
   Самое крепкое, что помнилось Авери, была отцовская игрушка, которую он по приходу в избу мастерил каждый раз топором на коленке из щепы. Потому и называлась игрушка эта топорной. Резал батя ловко мужика в высоком цилиндре, то в сюртуке, то в пальто, а то и в шубе бобровой с тростью. Затем мастер ловко брал, то что было у него под рукой: золу, белила, глину какую, и красил, приговаривая: «Вот Барин-купец московский в пальто полу-немецком с воротником, с тростью ангельской, и в высоком цилиндре «шапокляк», что из заграницы привезен и на пружинах сделан. Сложишь его - в блинчик превращается, а ударишь изнутри кулаком, он - «кляк», и раскрылся.
   Аверя, и его братья с сестрами с любопытством следили за работой отца, а потом разглядывали батины поделки, как музейные экспонаты. Учились по ним городской жизни. А батя приговаривал: «Нате вот, дети, играйте! Это вам от папки»! Аверя с детства мечтал делать «как отец» топорные игрушки для детворы, а когда вырастит, то может и дело свое открыть по изготовлению аргуновской игрушки, да на ярмарках её продавать.
    Аргуново считалось «поповским селом», селением с церковью и домами притча. Здесь была земская народная школа, волостное правление, чайная, трактир, а крестьянских домов не было. Славилось Аргуново своими ярмарками. Здесь проходило по пять ярмарок в год: на Николая чудотворца в мае и декабре; на Апостолов Петра и Павла в июле; да две в августе, на Ильи Пророка и на 10-ю неделю по Пятидесятнице.
   Аверя тоже ходил на ярмарку с родней полакомиться, и всегда, в своем детском воображении, представлял здесь собственную лавку с резными поделками, с его поделками. Любимым ярморочным лакомством для детей были разноцветные пряники. Их привозили торговцы в наволочках и называли «тюшня», что созвучно словам: «тюшка» и «тюшенька», как пташка, пичужка. Вообще лакомств в торговых шатрах было не счесть, лишь бы денег хватило. Это и мятый, мокрый чернослив, и белый изюм, тоже мятый и влажный, и пряники медовые, изображающие лошадей, коров и петухов, с налепленным по местам сусальным золотом, и цареградские рожки, и орехи, изобилующие свищами, и мелкий крыжовник, который щелкает на зубах, всего то не перечесть.
   С мечтой этой Аверя жил лет двадцать, пока не повстречал в Москве такого же, как и он мастера из Гороховца. Гороховецких мастеров - плотников звали тогда якушами, по названию их деревни. А не древний ли добрый создатель - двуликий Янус в том виной? Ведь он характеризуется как бог покровитель двери, свода, арки, прохода? Якуши славились в России, как знатные умельцы и делали украшение для домов и судов, а также резали топором игрушки из щепы своим чадам, по приходу с промыслов. Они, как и аргуны, не продавали свои игрушки на ярмарках. Слово за слово, и взялись Аверя и его собеседник за топоры. Да не для драки конечно, а стали резать игрушку детства своего, каждый на свой лад. Аргун Аверя вырезал фигурку городского жителя, того самого барина в цилиндре, а его собеседник – якуш, сладил бабу в городской двойке, но с неприлично большим, просто огромным кокошником на голове.   
   - Древня! – улыбнулся аргун. Якуш кивнул одобрительно. Его предки всю жизнь занимались отхожим промыслом, приходили к семье «въ гости», любили свою деревню, и мечтали вернуться к своим бабам. Отец, дед, и прадед Авери также жили в работе в Москве, любили свою деревню, все деньги вкладывали в образование и приданное детей, а возвращаясь с отхожего промысла, хотели оправдаться перед своими чадами, за долгое отсутствие, и вкладывали в эту простую безделушку любовь и молитву-заговор на счастливую жизнь. Так просто появилась топорная игрушка, вырезанная из щепы на коленке, и окрашенная подручными материалами.
   У якуша оказывается была такая же мечта, как и у Авери, открыть свою лавку резных игрушек, вырезать топором для детей баб, коней, петухов всяких из липы и осины. Может у него это и получилось, так как по бумагам того времени в Гороховецком уезде числился лишь один кустарь-игрушечник. Он ли это был, собеседник Авери, или нет, нам теперь никак не узнать.
   А наш Аверя, поговорив с гороховецким мастером, вдруг понял простую вещь: «Аргуновская топорная игрушка – это мечта аргуна о лучшей жизни. А мечту продавать нельзя»! Так никогда и не продавалась игрушка аргунов на ярмарках. Сколько лет прошло, с того дня, как Аверя понял её предназначение, никто уже не помнит. Да и про игрушку эту сейчас мало кто вспоминает. Только люди в Покрове говорят, что возродили её опять мастера древоделы, на радость детей, и традиций ради.


   Сказы об ямщиках покровских

   Ямщик – это «почтовый гонец», человек, перевозящий пассажиров, или груз на почтовых лошадях. От «яма» до «яма», от одной такой станции до другой. Расстояние это, от точки «А», до точки «В», было в среднем 30-40 верст.
   Старинный уездный город Покров – это прежде всего - город ямщиков и владельцев постоялых дворов, а ещё - перевалочный пункт на оживленном Владимирском тракте, в почти 100 верстах от Москвы и в 77 верстах от Владимира. По этому тракту, гремя кандалами, шли каторжане, для коих в Покрове была построена пересыльная тюрьма. В цепях от Москвы до Покрова путь их длился целый месяц, а на тройках с ямщиками, можно было добраться за 12-14 часов. Отсюда дороги уходили далеко на восток – на Урал, в Сибирь, в Поволжье, в Среднюю Азию. В Покрове была крупная Почтовая станция, и здесь жили лучшие ямщики России.
   Барин ехал из Москвы в экипаже довольно быстро, не смотря на плохую дорогу. Ямщик был необыкновенно ловок. Такая скорость точно бы напугала иностранцев, но, какой русский не любит быстрой езды? В России существовали правила: осенью полагалось везти пассажиров со скоростью восемь вёрст в час, летом - десять, а зимой, по санному пути, - двенадцать. Эти правила не распространялись на курьеров и фельдъегерей, которые, как сказано о них: «имеют быть возимы столь поспешно, сколько сие будет возможно». Обычная скорость при гоньбе на почтовых повозках днём и ночью составляла около ста вёрст в сутки. Но, договариваясь с ямщиками, путешественники проезжали по зимней дороге и по двести вёрст.
   Ямская гоньба была введена на Руси со времен монголо-татар, и представляла собой систему почтовых дворов – «ямов», предназначенных для смены лошадей. Ямскую повинность выполняли ямщики, которые должны были держать по три лошади. В XVI веке для управления почтовой службой был создан централизованный государственный Ямской приказ, который в 1723 году переименован в Ямскую канцелярию.
   Покров был вторым почтовым двором на пути барина. Он устал молчать, и обратился к ямщику:
   - Вы из каких краев будете любезный?
   - Покровские мы, барин, охотно ответил возница, - Отец мой был ямщиком, и мне дело передал. Родился в ямской слободе на почтовом тракте, там, где селили людей нашего сословия с семьями. Нам возницам выдали землю и исправно платят государево жалованье, освободив от уплаты налогов и воинской повинности. За эти блага, мы, ямщики должны содержать лошадей, готовых отправиться в путь по первому требованию.
     - Опасная у вас работа, милейший? – поддержал разговор барин.
     - Бывает всякое, барин, но многие крестьяне хотели бы попасть на ямскую службу. Ямщиков отбирают тщательно, так как от них требуется храбрость и сила духа, ведь в дороге можно заблудиться, бороться с холодом, злыми людьми, разбойниками и даже дикими зверями. По указу государя, в ямщики следовало брать «людей добрых, лучших, семьянистых». Затрат тоже много барин. Вот за одежду мою, то есть ямщика, отдал я - 6,4 рублей: зипун лазорев астрадинный - 2,5 рубля, шапка вишневая с пухом - 1,5 рубля, кушак бумажный с ножами - 50 копеек, кафтан шубной полусуконный подлазоревый, чай - 2 рубля без гривны.
    - Да, - задумался, барин, -  на эти деньги три коровы купить можно! А как зовут тебя, любезнейший?   
   - Деньги, они барин, конечно нужны, но профессия наша требует и расходов, и везения, - ямщик, повернувшись, улыбнулся в свою пышную черную бороду, - Василий, меня звать. Отец назвал в честь самого быстрого ямщика в России - Василия Чебурова. Был он родом из Покрова. Сказывают, что до сих пор, никто не смог побить его рекорд!
   - Интересно рассказываешь, милейший, а в какие времена это было?
   - После того, барин, как разбили наполеоновскую армию, на конгрессе в Вене решали вопрос о разделе мира. Случилось это в 1815 году. В интересах России нужно было срочно доставить из Москвы в Вену фельдъегеря с поручением от Императора Александра I. В московский путевой дворец, по требованию, был доставлен из Владимирской губернии самый быстрый ямщик России, житель уездного города Покров, крестьянин Василий Чебуров. Когда ямщик предстал перед Императором, тот спросил его: «Довезешь ли ты, любезный, офицера с поручением за 48 часов до Вены»?
На что Василий Чебуров ответил: «Я-то довезу, да вот не ручаюсь, будет ли жива в нем душа». Император доверил покровскому крестьянину судьбу Державы, и вот уже его экипаж мчит со всех ног в Вену. Поддужные валдайские колокольчики, были слышны за две версты, а их звон развлекал ямщика и фельдъегеря, разгоняя дурные мысли. Таких певунов в Европе нет, да и нигде нет, окромя России! Немцы те в рожок дудят, а у нас на Руси он не прижился. Сначала ямщики свистели, несмотря на запреты, а потом смышлёные мужики колокольчики повесить придумали, людям «на радость». Поддужные они, потому что под дугой конской упряжи крепились. Давным-давно, еще при Великом Князе Иване III, колокольцы начали лить в Валдае. Под этот волшебный звон волдайских колокольчиков, Василий Чебуров доставил офицера с поручением в два раза быстрее, чем обещал. Вопрос государственной важности был решен в пользу России. Англичане с изумлением подсчитали, за какое время ямщик Василий Чебуров довез фельдъегеря от Москвы в Вену, оказалось, что он побил все мировые рекорды, установленные на английских скачках «Дерби».
   - Герой был, твой земляк! – одобрительно закивал барин.   
   - Да, и богом помазанный. Император Александр I был доволен и приказал наградить нашего героя. Покровского крестьянина Василия Чебурова пригласили на аудиенцию к министру иностранных дел, поблагодарили, а затем спросили, как смог он доставить поручение намного быстрее обещанного. На что тот сказал, разведя руками: «Да, если б я знал, что в Европе такие хорошие дороги»! В награду Василию Чебурову было предложено на выбор: либо «Орден Владимира» III степени и титул потомственного дворянина, либо двадцать тысяч рублей серебром, что тогда были немалыми деньгами.
   - И что, он стал дворянином? – буквально выкрикнул с восторгом пассажир.
   - Да нет, барин, он выбрал деньги, и на них купил себе купеческое звание и почти четыреста лошадей, а затем открыл свои ямщицкие станции по всей России. И с тех пор чебуровские лошади возили и Карамзина, и Вяземского, и многих других известных людей. Чебуров лично возил великого поэта Александра Сергеевича Пушкина. Да и мы с тобой, барин, на лошадках его внука едем.
   - Вот как, и что, никто с тех пор ничего подобного не совершал?
   - Совершал барин, только, царь-батюшка, за это никого больше не жаловал. Могу рассказать, Вам, про еще одного удалого ямщика из Покрова. В Санкт-Петербурге, проходят зимние бега на Неве.
   - О да, я бывал там, милейший! Прям на льду, поперек реки там делают беговое поле в виде эллипса, ну, - барин задумался, - в виде яйца. Колотят из досок трибуны, обозначают дорожки веревками, привязанными к вбитым в лед колышкам, и частоколом из сосновых веток. Народа - «яблоку негде было упасть». По правилам на бегах, сани, расставленные на равном расстоянии друг от друга, начинали бег все вместе. Запряженная в сани лошадь должна была идти только рысью. Всякий рысак, который, нервничая, более шести раз сбивался в галоп, выходил из состязания. Состязающимся не предписано было никаких особых условий в отношении возраста или веса лошади. Важна была только скорость! Время высчитывалось по хронометру. Часто тройки состязались с санями, запряженными одной или двумя лошадьми. Каждый выбирал повозку или упряжку, по вкусу. Иногда в соревнованиях принимали участие даже зрители.
    - Именно, так, барин, - ямщик Василий одобрительно закивал головой, - Приехал тогда в Санкт-Петербург наш покровский мужик, из Владимира с поклажей. Попал случайно, али нет, он на эти бега, и смотрел на все это из толпы зрителей, с высоты своей деревенской тройки, точь-в-точь, как моя. На нем был засаленный тулуп, старая, облезлая меховая шапка и белые разношенные валенки. Всклокоченная темная борода его вилась под подбородком. Его упряжка состояла из трех косматых лошадок, мохнатых, как наши медведи, страшно грязных, в льдинках под животом, низко несущих голову. Самой ценной частью его упряжи, была высокая, как свод, раскрашенная линиями и зигзагами в яркие цвета дуга с валдайскими колокольчиками. Её мужик сам вырубил топором.
    - Наверное, в его сторону косились насмешливые взгляды, ведь его повозка совсем не вязалась с роскошными санями, победоносными тройками и элегантными экипажами, лошади которых нетерпеливо били копытом, стоя вокруг бегового поля, - перебил рассказ ямщика барин.
    - На фоне всего этого богатства, его повозка производила впечатление грязного пятна на горностаевом манто, - рассмеялся ямщик Василий, - Его косматые обледенелые лошадки, сквозь лохмы своих грив, бросали снизу-вверх взгляды на благородных животных, которые как бы с презрением отодвигались от них подальше. Мужик, стоя на своем сиденье, улыбаясь наблюдал за бегами, нисколько не удивляясь быстроте рысаков. «Это нам нипочем», вдруг сказал возница. Он решился въехать за перегородку и попытаться счастья. Вы бы видели, барин, изумленные взгляды зрителей. Три его плохо вылизанных медвежонка с чувством гордости встряхнули головами, как если бы они понимали, что в данный момент защищали честь бедной деревенской лошадки. Не дожидаясь понукания, они пошли таким ходом, что другие участники бегов начали волноваться. Маленькие ножки лошаденок неслись ветром, они опередили всех чистокровных лошадей английской и орловской рысистой породы на одну минуту и несколько секунд.
   - И что дальше, милейший, - не выдержал барин.
   - Мужику был выдан приз, - продолжил Василий, - великолепная серебряная вещица чеканной работы модного в Санкт-Петербурге ювелира Вайана. Этот триумф вызвал шумный восторг у обычно молчаливой и спокойной публики. У выхода из-за барьера победителя окружили столичные бизнесмены и предложили ему продать лошадей, за которых предлагали до трех тысяч рублей.
   - О, это фантастическая сумма! Я надеюсь, он продал, и стал богатым человеком? – в очередной раз вскрикнул барин.
   - Сумма, конечно, не сравнимая ни с его лошадьми, ни с его возможностями, барин. Но, мужик наш покровский, всем упрямо отказал, сел в повозку, завернув серебряную вещицу в кусок старой тряпки и возвратился во Владимирскую губернию, как и приехал. Не захотел мужик, ни за какие деньги, расстаться со своими косматыми лошадками, прославившими его на весь Санкт-Петербург.
   Оставшиеся версты до Покрова, барин и ямщик ехали молча. Лишь выходя из экипажа, пассажир задал последний вопрос, который мучал его всю дорогу:
   - А какова судьба этого серебряного приза, милейший?
   - Все в порядке, барин, стоит вещица на полке у меня в избе. Иногда пыль стираю, детям показываю. Им же, как и мне, придется промышлять ямской гоньбой.
   Скрипнули колеса экипажа. Спину ямщика пронзал удивленный взгляд барина, который проехал 100 верст, до уездного города Покров, где живут удивительные и непонятные ему люди, на которых, наверное, и держится Россия.


          Сказ о «фараонах» - стеклоделах и их Жар-птице
 
   Летит Жар-птица по небу. Сияние ее перьев отливает златом-серебром, слепит глаза, как солнце и молнии. Вся она, как жар горит, освещая всё вокруг. Говорят, живет эта Жар-птица в тридесятом царстве, в тридевятом государстве, в райском саду, где яблочки молодильные растут. Молодость они возвращают. Днем Жар-птица напевает райские песни. Из её клюва сыплется скатный жемчуг. Ночью Жар-птица вылетает в сад. Каждое перо её ценится дороже целого царства, а самой Жар-птице вообще цены нет!      
   Художник и краевед Валентин Дмитриевич Барсков начинает свой рассказ, а в руках его сияет эскиз мозаики, сделанной к 150-летнему юбилею Мишеронского стекольного завода:
   - Юноша, поймавший в стеклянный кувшин Жар-птицу - прообраз наивысшего мастерства мастера - стеклодува. Стеклодувов и стекловаров называли – стеклоделами, а у нас в Мишерони, где я родился, звали их «фараонами».
   Валентин Барсков был потомком этих самых «фараонов», и всю жизнь считал, что сказочная Жар-птица живет где-то рядом, в его стране, которую называют Мещёрой.
   - Вот река Поля, вот Клязьма, вот озеро Святец, - эмоционально говорит Валентин Дмитриевич, показывая схему, только что нарисованную им в блокноте, - Здесь, вдоль реки Поля, тянулась древняя Владимирская дорога, по которой, в те времена, можно было добраться из Покрова в поселение при «Мишуронском стеклянном заводе купцов Костеревых», через село Илкодино. Всего то - шестьдесят четыре версты.
   К дате запуска завода (24 января 1837 года), заводчики Костерёвы, набрали себе лучших мастеров «по стеклянным изделиям» из соседних уездов. Перебрались в эти места и Барсковы. Почему местные жители называли приехавших мастеров «фараонами»? С этим связано немало легенд.
   - В Судогде, откуда приехали мои родственники, сказывали легенду, о том, как Бог потопил фараоново войско в водах Красного моря, и превратил воинов в лягушек. В Мещёре, лягушек называли: «фараоновым войском», и поскольку в Судогодском уезде стекольные заводы находились среди болот, то и сравнивали стеклоделов с лягушками. С большой вероятностью, «фараоны» и подарили стекло человечеству, так как самые ранние находки стеклянных изделий найдены в пирамидах Древнего Египта, три с половиной тысячи лет назад! В семьях мишеронских «фараонов» любили чаепитие с самоваром. Стеклоделы пили много чая из мещерских трав - напиток «фараонов». Наш Мишуронский стеклянный завод построили купцы Костеревы на месте бывшей деревни Мишуринской на речке Мишуронке, известной по писцовым книгам семнадцатого века. Берет она свое начало за Орефьевым болотом, в районе бывшего казённого леса. От реки и пошло название поселка Мишуронь, затем Мишеронь, а с 1968 года Мишеронский. Мишеронка впадала в пруд с одной стороны и вытекала с другой, неся дальше свои воды и сказы разные в реку Поля, а дальше в Клязьму, и так до самого Каспийского моря слухи долетали о мишеронских «фараонах». Этот глубокий пруд был рядом с «гутой», в которой и находились горшковые печи стеклоделов. Были устроены мужская и женская купальни. В чистейшей воде пруда, водился даже красный карась – вкуснейшая рыба. Говорят, что одну из самых известных фигурных бутылок красного стекла, владелец Мишеронского стекольного завода сделал в честь этой мещерской рыбы!
   Переведя дыхание, и отложив блокнот на рабочий стол, Валентин Дмитриевич продолжил:
   - Приезжие мастера – стеклоделы, отличались от жителей ближайших сел и деревень, и поведением, и уровнем жизни. «Фараоны» даже «акали», произнося свое прозвище, с излишним выделением буквы «а». Для всех, они были зажиточными чужаками. Простые крестьяне говорили, что мастера – стеклоделы слишком хорошо живут. Получая немалую плату за работу, они имеют добротные дома с огородом. Однако, работа у стеклоделов на заводе была тяжелой, и, казалось бы, не заканчивалась никогда. Стекловары варили стекломассу в горшковых печах. Стеклодувы выдували изделия, пока стекломасса в горшках не вырабатывалась. Затем, они уходили домой, а стекловары в это время вновь наваривали стекло в горшках. На заводе был заведён порядок: как только стекло было наварено, обходчик с длинной палкой шёл по улицам посёлка и стучал по окнам, вызывая мастеров - стеклодувов на работу, причём это происходило в любое время суток.      
   Маленький Валек жил жизнью детей мишеронских «фараонов», как и все. И был бы он, наверное, хорошим стеклодувом, но, судьба его сложилась иначе.
   - Как-то ночью, вышел я «по нужде» на крыльцо, - подливая чай, сказывал Валентин Дмитриевич, - а тут, откуда не возьмись, мужичок махонький, косматый такой, предо мной на земле стоит. Я, по простоте своей, хотел взять его на руки, а тот вдруг раз - и исчез. Тут я испугался не на шутку, и бежать. Прыгнул под одеяло и дрожал до утра. А утром мама, придя с работы, сказала, что это «домовой» явился мне. Мама у меня знахаркой была, ведуньей мишеронской, лечила народ травками, да молитвами. С тех пор мужичек этот стоял у меня перед глазами каждый день. Мне постоянно хотелось рисовать, и этого домового, и все то красивое, которое я, вдруг, начал видел вокруг себя, не так, как другие дети. Поэтому, наверное, я и стал художником.
   Валентин Дмитриевич Барсков, написал тысячи картин и рисунков, посвященных природе Мещеры и чудесной вере славян, и даже выпустил иллюстрированный словарь славянской мифологии. Есть там и Жар-птица, и тот домовой, который жил в доме потомка «фараонов» - стеклоделов в поселке Мишеронь.
   - Отношение к прозвищу мастеров-стеклоделов у местного населения изначально было негативное, даже завистливое. Шло время. Завод процветал, за счет умения и мастерства стекловаров и стеклодувов. Постепенно, прозвище «фараон», стало олицетворять «высокое мастерство», и многие из местных мастеров поймали свою Жар-птицу. Дети и внуки первых стеклоделов, спрашивали у земляков: «Ты из «фараонов», или как»? А старые люди на вопрос, почему их называют «фараонами», не на миг не смутившись, отвечали: ««Хараонам», дома хозяин Костерёв построил не простые, а богатые, высокие. И построены они как пирамиды египетские - углами по частям света, потому там весь день солнце»! Весь день посланница солнца – Жар-птица, жаром своим освещала дома «фараонов»! А ведь, все крупнейшие пирамиды Древнего Египта ориентированы по сторонам света с высокой точностью. Откуда наши прабабушки знали про Египет и пирамиды? «Фараоновы» дома эти, находятся на улице Советской, в бывшей Павловской слободе. Они до сих пор в хорошем состоянии. Прозвище это уверенно бытует в Мишеронском и сейчас. Только теперь потомки стеклоделов называют «фараонами» людей, живущих в «фараоновых» домах.
   Валентин Дмитриевич допил чай, улыбнулся как-то по-детски, пожал руку, и закончил свой сказ о «фараонах» - стеклоделах и их Жар-птице. Если вы когда-нибудь будете в поселке Мишеронский, обязательно найдите дуб-великан, который почти двести лет стоит в старейшем парке Шатурской Мещеры. У его подножья лежит камень-валун, в память о неутомимых краеведах и исследователях Мещеры - братьях Барсковых: художнике Валентине Дмитриевиче и физике Дмитрии Павловиче - уроженцах Мишерони и потомках «фараонов». Братья Барсковы всю свою удивительную жизнь, хранили тепло родного дома и добрую память о своих предках.

   Сказ о последнем бое Евпатия Коловрата

   Давным-давно это было. Жил на Руси воевода рязанский Евпатий Коловрат внук Кондратия Ивановича, сын Льва Кондратьевича – богатырь, под стать земляку Добрыни Рязанычу. Одним словом – казак. Любил воевода свой народ, и не знал пощады врагам кровопийцам. За то называли его во всей земле русской – «Неистовым».
   Вороньем черным небо покрылось над Русью. Пошел с востока великий царь Батый с монголами. Орды тысячные, беспощадные требовали десятину за все с русичей. А в то время казна киевская и черниговская в Рязани хранилась – в Великом городе. Не получив дани, орды Батыя разбили войско рязанское. Но каждый воин православный унес с собой две жизни поганые. Били в ярости монголы люд русский и жгли Рязань. Остались только пепел и тела посеченные, пожженные и утопленные. Все, кто в городе был - до единого, сгинули.
   Застала страшная весть Евпатия Коловрата в Чернигове. С опозданием пришел отряд в 1700 воинов на землю рязанскую. Встретили воины Евпатия деревни, да города разоренные, и люд угнетенный. А Батый окаянный уже рушил Коломну, да жег Москву.
   Склонился Евпатий «Неистовый» над телами княжичей родных, друзей своих: Юрием Игоревичем с супругой верной и детьми их малыми. Не стыдясь воинов своих, лил воевода слезы горючие, что растопили землю промерзлую. Не держали горя в себе и дружинники его рязанские, да черниговские.
   На земле Покровской, есть много памятных мест. Чтят здесь память и о рязанском воеводе Евпатии Коловрате, который принял свой первый бой с ордынцами Батыя на Убитом поле, и свой последний бой у крепости Осовец.
   Нагнали дружинники Евпатия врага на пересечении путей патриарших, ловчих, да тайных на поле широком у озера Святец в землях Суздальских. Напали на не ждавших ворога монголов, со всей злобой природной. Да так, что вмиг сломали менган вражеский, передовую тысячу всадников ордынских. Первым попался на пути Евпатия хан, что умертвил Юрия Игоревича с семьей. Увидел тот воинство Коловрата, подумал, что это убиенные рязанцы встали, и сам себе вспорол живот ножом бусурманским от страха.
   Билась дружина Евпатия с ордами Батыя так нещадно, что мечи притуплялись. И брали тогда они мечи ордынские и секли ими. И рубили поганых казаки земли Артании, хоть и не были они бессмертны, но не были они и живы. Стрелы их не разили. Из ран руда не текла. Как падал враг, срубленный мечем, то вскоре поднимался, и воевал уже за русичей. А если воину этому кто-то срубал голову, то в огне сгорал он лютом, а конь под ним визжал врагов пугаючи. Назовут потом потомки русичей это поле – Убитым. И поставят здесь Крест поклонный с камнем памятным, в память о богатыре Руси-Великой - Евпатии Львовиче Коловрате «Неистовом», да о сечи той первой со злым ворогом.
   Легенду «Убитого поля», поведала нам в 2016 году Лидия Борисовна Колосова, в то время директор краеведческого музея города Покров, а ей рассказала о том исследователь земли Покровской - Нина Васильевна Большакова. В одной из витрин Покровского музея трепетно хранится память об этом событии. Вдохновлённые покровским сказом, участники проекта «Сердце Мещеры», привезли и установили на это ратное место поклонный крест и трехтонный камень с гранитной плитой. А на плите той написали:
   «На этом месте, которое зовется Убитое поле, рязанский воевода Евпатий Коловрат с отрядом в 1700 воинов принял свой первый бой с тьмой ордынцев царя Батыя в январе 1238 года. От благодарных жителей городского округа Рошаль, 25.08.2016 г.».
   Отсюда до Владимира всего семидесят верст. Расположено это место за Клязьмой, в Мещере, на левом берегу реки Ушма. Сейчас здесь густой сосновый лес, с севера он прилегает к озеру Светец, а южнее раскинулось обширное урочище «Дорофеевский Бор». К Убитому полю ведет старая Белая дорога, идущая на запад от Горбатого моста через Ушму.
   Изумленный дерзостью рязанских храбров-казаков, послал царь Батый против Евпатия брата жены своей - богатыря Хостоврула, а с ним и сильные полки монгольские. Налетели поганые, как стаи коршунов. А впереди – исполин Хостоврул двухметровый бусурманище. Обещал он господину своему привести Коловрата живым, но униженным. Да только махнул Евпатий Львович мечом своим «проклятым», и разрубил Хосоврула ото лба, до стремени на две половины. А потом стал разъезжать через полки отборные, и сечь силу ордынскую, и многих знаменитых богатырей Батыевых побил.
   Тогда послал великий царь людей своих верных переговоры чинить. И, спросили они у Евпатия Коловрата:               
- Чего хотите вы - русичи?               
И получили ответ они простой:               
- В бою умереть!
   Испугался Батый, впервые за все годы жизни своей. Созвал он волхвов верных и шаманов с бубнами. И стали те колдовать, да шаманить. И перестал вдруг сиять в руках у Евпатия Львовича меч, кованный мещерскими кузнецами-колдунами. И ушли в небытие воины «войска мертвого Артании» - отцы и деды земли Русской. Полегла в бою этом и добрая половина дружины Евпатия. И ушел он обессиленный и пораненный в леса, ко двору тайному князей рязанских, через Крестов Брод. А у камня придорожного, цвета крови православной пролитой на поле брани, у дороги Рюриковой, что ведет к Мурому на Ялме, повстречал Евпатий Львович с дружиною старца праведного. Присев на камень, «Судьбиной» названным, рассказал воевода ему о своих сомнениях. Да только оборвал Евпатия Львовича старец вещий – молельник-праведник, заветы предков помнящий:
- Знай, Коловрат, наш православный Бог - сильней!
И ушел он в лес, тропою звериною. А Коловрат двинулся вдоль реки Поля на север к Колезю – реке Клязьме. Недалеко от слияния этих рек, в четырех верстах к югу от крепости Осовец, на поле, названном потом Ханским, принял Евпатий с дружиною бой жестокий. И вновь, и вновь, разили дружинники Евпатия ордынцев Батыя, нападая из засад и в честном бою. Один там с сотней бился, а двое с целой тьмой! Место это находится в двадцати верстах от Убитого Поля. Ныне это Собинский район Владимирской области.
   В день 11, января месяца, года 1238, отошел отряд Евпатия Коловрата к крепости Осовец, что на Клязьме, и встретил здесь огромное войско Батыево.
Но не могли одолеть ордынцы силу русскую в честном бою. Уже четыре тьмы положили они в лесах мещерских. И тогда придумали монголы с шаманами своими план коварный. И, наведя множество пороков – машин камнеметных, били камнями заговоренными, бесовскими штучками по защитникам крепости. И один камень, с вырезанной на нем «рожей», попал в воеводу рязанского. И упал тот, замертво. Опустилась благодать с небес на русичей. Упали в страхе ордынцы вниз, богу своему молясь. Ударила молния в январском небе, вспыхнули пламенем облака над Мещерой. А с огнем молнии явились воины дружины небесной. Шлема витязей сияли золотом, и кони их были крылатые, и мечи жаровые, а над головой их нимбы сияли. Вот он Федор Стратилат, а вот Дмитрий Солунский, а впереди воевода – защитник земли русской - Георгий Победоносец. И промолвил в тот миг воевода дружины небесной – Георгий Победоносец – защитник земли русской:
   - Полно кару воздавать. Меру воздали мерой!
   Ускакало крылатое воинство, призвав с собой душу казака-храбра Евпатия Коловрата.
   Великий царь Батый поражён был отчаянной смелостью, мужеством и воинским искусством рязанского воеводы. Склонил он колени пред его безжизненным телом, посмотрел в вечное синее небо, и молвил со слезами на глазах:
   - Если б, Евпатий, со мной был ты вместе – место твое было б рядом у сердца! С тобой казак, я бы завоевал весь мир!
   Отдал Батый-тело Евпатия Львовича оставшимся в живых рязанским воинам. И, в знак уважения к их мужеству, повелел отпустить, не причиняя никакого вреда. И предали земле тело воеводы рязанского в Исадской Луке, в двух верстах от сожженной Рязани.
   С тех пор живет на Руси память народная о герое Евпатии Коловрате. Приходят люди в часовню к святому Ипатию, в деревне Фролово на ручье безымянном на земле Рязанской. Приезжают паломники на Убитое поле к кресту поклонному, да на городище Осовец - времен Батыевых, что и сейчас стоит на высоком берегу древнего Колезя – Клязьмы на земле Покровской. Отдают дань памяти герою, молят его о помощи. И помогает Евпатий.
   Написали люди добрые парсуну с образом Евпатия Львовича Коловрата «Неистового» - воина войска небесного. Смотрит он на нас и улыбается.
   Так помяни Господи честного воина Евпатия, и всех сродников его, и дружину его хоробрую, и их сродников, и всех павших за землю русскую, и во все времена!
   На археологической карте 70-х годов прошлого века, не далеко от места впадения реки Поли в Клязьму, был нанесён курган, где по утверждениям археологов похоронен знатный воин. Но это уже другая история.
   Сказывают, что стоит древнее городище Осовец на Клязьме уже десять веков. С виду это не преступная твердь, с валами высотой в три метра и шириной в семь у основания. Нависла она тридцатиметровой стеной над поймой реки Клязьма. С северо-запада и северо-востока перед валом, опоясал крепость ров. Глубиной он два с половиной метра, а шириной - четыре.
Однако пал Осовец в январе 1238 года от ордынцев Царя Батыя.
   Рядом, в трехстах метрах от крепости, расположено село с одноименным названием. На старинных картах, оно находится в 45 верстах от губернского города и в 48 от уезного. В писцовых книгах 1637-1643 годов отмечено, что дано село Осовец царем Михаилом Феодоровичем стольнику Якову Безобразову с братом «за московское осадное сиденье в Королевичев приход под Москву».
   Древнее городище XI века - Осовец расположено на левом высоком берегу реки Клязьмы при впадении в ее долину безымянного ручья. Поросли деревьями, да кустами склоны мыса, а на валах несут свою службу дозорные дубы-исполины. И сейчас здесь можно найти гончарную древнерусскую керамику, датированную XII веком.
  Кто-то из ученных мужей утверждает, что Осовец был поставлен лишь в начале XIII века Всеволодом Большое Гнездо, как пограничная крепость с Великим княжеством Рязанским, от которого в межусобицах не раз исходила опасность. Кто-то говорит, что было место это посадом древнерусского города.
   Народное предание приписывает основание этого городка великому князю Владимиру. Будто бы думал он на этом месте основать город Владимир, но явился к нему во сне ангел, и поведал, где Святой Град поставить, от того намерение это не состоялось.
   В 1209 году, говорят, здесь была усадьба князей Владимиро-Суздальских. Рязанские князья Изяслав Владимирович и Кир Михаил Всеволодович пришли повоевать села местные около Москвы, рассчитывая на то, что все воины владимиро-суздальские выступили к Твери против новгородцев.
Однако раньше времени вернулись сыновья Всеволода к отцу во Владимир, и, послал «вборзе» великий князь Всеволод сына Георгия (Юрия Всеволодовича II) на встречу рязанцам, разбил их «у Осового», и прогнал их за реку Оку.
   Спустя века, крепость Осовец потеряла практическое значение, став частью Московского княжества. Место это, граничащее с непроходимой - болотистой Мещёрой, обрастало слухами и безлюдело. В этих местах стали исчезать и пешие, и конные, и всадники, и целые обозы. Вероятно, поэтому, вскоре утратила свое значение дорога из наших мест в Рязанщину.
Укрепления города превратились в руины, а Осовец стал захолустным селом.


   Сказ о жаровских горшках Павла Алексеева

   На ярмарке в уездном городе Покров, особенно было людно в день праздника Усекновение главы Иоанна Предтечи, или Ивана Постного. Одернул прохожего торговец горшками, и говорит, купи мол, игрушки глиняные детишкам, в Жарах деланные. Здесь, по «княжьей дороге» тридцать верст, а на прямки - семнадцать.
   Задержался мужичок лет пятидесяти, с ватагой сыновей - мал малого, оглядел товар. Кроме игрушек в виде зверюшек, да пичужек, горшков и крынок великое множество. Знатный товар! Горшки были, от огромного - на всю семью щи варить, до копеечного - на детскую кашку. Они стояли рядками, такие чистые, лёгкие, звонкие, вроде бы хрупкие, что не только в печку сажать, да и в руки брать боязно.
   - Горшки тож жаринские?
   - Не «жаринские», а «жаровские», - поправил горшечник, - наш промысел еще прадеды наладили. Вот горшков сегодня на любой вкус, а блюда на Ивана Постного продавать не гоже, и есть из них в этот день нельзя. По легенде на таком блюде лежала усеченная голова Крестителя.
- В день Ивана Постного - строжайший пост, - подхватил сосед и земляк горшечника, - большой грех есть даже рыбу, хотя у нас в этот день в омутах на реке Кучебже рыбы особенно много. Нельзя сегодня ни песни петь, ни танцы плясать. Ведь песнями и плясками злая Иродиада добилась главы Иоанна.
   Так и завязалась беседа, сказ за сказом. Это было обычным делом, на ярмарке в Покрове,
   Если говорить откуда в Жарах керамика появилась, то сначала нужно вспомнить: Великого князя Ивана Калиту и первого русского Царя Ивана Грозного - владельцев деревни Гжель, и больших почитателей изделий гжельских гончаров. Соответственно в начале XIV и в конце XVI веков, завещали государи своими грамотами гжельские земли потомкам, а окормлял духовно все это - Иоанна Предтечи - Креститель Бога нашего Иисуса Христа, в честь которого Иванов этих и нарекли.
   В народе звали Великого Святого - Иваном Постным. Именно на один из 25 гончаровых заводов в Гжеле, в приходе «У Ивана Постного» и устроил старшего из трех своих сыновей небогатый покровский извозчик Иван Алексеев. Увез он старшенького из родной деревни Жары для лучшей жизни, чтобы ума-разума набираться, да и талант свой не загубить. Отдал отец раба божьего Павла, шестнадцати лет от роду, в приказчики, под покров Ивана Предтечи, оберегающего Гжельскую местность Богородского уезда Московской губернии.
    В деревне Жары все не так, все наоборот. На севере плодородные земли Владимирского Ополья - лесостепь, манившая и, племена веры старой, и князей православных Руси древней. На юге от Жаров – дремучие леса Мещёры, в перемешку: хвойные, да лиственные. Южную часть деревни звали - «Конец», а северную - «Мура», которую пересекает широкая сырая ложбина с травой-муравой, или «дол» - по-местному.
   Пашкина деревня Жары стояла в верховье небольшой речушки Кучебжа, или Кучебищ, которая и сейчас впадает в Вольгу - приток Клязьмы. Речка небольшая, в длину, всего то - 16 километров и мелкая. Из нее брали воду для поливов огородов. А ниже деревни, на реке были глубокие омуты, в которых Пашка с братьями купались и ловили рыбу. Соседские дети боялись плескаться в них, опасаясь, водяного, а Пашка нет. Хотя в «Черном омуте» перед Колобродовым тонули даже взрослые. Вокруг Жаров зверья и дичи в лесах было немерено: лоси, олени, кабаны, бобры, выдры, ондатры, глухари, да чего тут только не было. Грибов и ягод хозяйка леса дает – не унести. Поэтому все брали в меру.
   В километре от Жаров, в пойме левого берега Кучебжи, бил родник из девонских известняков, которым около 400 миллионов лет. Вода в нем была исключительно чистой, поэтому источник считали святым. Здесь стоял крест, а на Троицу приезжал батюшка. Он обходил поля, и окроплял их водой из этого родника.
   Иван Алексеев жил не богато, зарабатывал извозом, имел хозяйство, сам обрабатывал землю, поэтому редко мог уделять время своим трем сыновьям. Павел с детства любил ходить в лес с мамкой, он словно питался от деревьев, от земли - матушки, а возвращался домой и лепил фигурки зверюшек, да пичужек из местной глины. Не все получалось, но паренек не сдавался. Отец поначалу смотрел на все это не серьезно, думал, что его старший сын, как и он займется извозом. А в один день вдруг почесал затылок, подумал, что это божий промысел и отвез Павла в Гжель к знакомым. Здесь на фарфоровых заводах, Павел Алексеев 12 лет постигал гончарное ремесло. Лучше гжельской белой глины в округе не сыскать было. Да и мастера здесь были знатные, многие самих китайцев превзошли в умении. Знал Павел, как делать медицинскую посуду, изучил производство дорогого тонкого фаянса, да и красная глина в руках парня оживала. Однако все бывает в меру, и настало время мастеру возвращаться домой. Ему Павлу - по крови крестьянскому сыну, как было не понять, что в деревне нужно простым людям. В двадцать восемь лет вернулся он в Жары, где и стал сам работать горшки.
   Сырым материалом для гончаров служила красная и белая глина. В Жарах была и та и другая, но плохого качества. Поэтому красную глину Павел брал из соседней Караваевской волости, где её добывали в изобилии, а белую глину возил из Гжели. Из красной глины он делал горшки разных размеров. Белая глина шла для кружек и блюд с росписью под Гжель. Для придания изделиям блеска мастер использовал свинец, которым обливал посуду. Он одновременно загружал до трех тысяч изделий в, построенный им самим, гончарный горн. Так называли большую общую обжиговую печь. Затем засыпал их черепками из бракованной и битой посуды, и обжигал по 8-9 часов. Павел Алексеев сбывал свой товар частью приезжающим торговцам, а частью продавал на ярмарках в уездном Покрове и в Ростове, Ярославской губернии.   
   Сначала горшечника осмеяли в деревне, а потом, когда дела его пошли хорошо, многие и позавидовали Алексееву старшему. Отец его – Иван, к тому времени помер, и на плечи, а вернее на его натруженные руки гончара, легла забота о маме и двух младших братьях.
   Павел работал в своей избе, которая стояла на задворках. Здесь были поставлены круги и хоры. В тоже время был построен сарайчик, где установили горн и обжигали горшки. Обучил Павел ремеслу и двух своих братьев. Алексеевы были известны на весь уезд, ведь на Покровской земле они первыми занялись гончарным промыслом. Это позже в селе Зиновьеве, Завалинской волости появились свои гончары, а началось горшечное дело в Жарах, в 30-х годах XIX века.
   На горшечном заведении Павла Алексеева, работали семь человек: трое своих да четверо сторонних. Вскоре братья обзавелись семьями и завели в Жарах свои особые заводы. Глиняная посуда тогда была в почете. Ежегодно заводы братьев вырабатывали товара на 25 000 рублей.
   Позже, по примеру Алексеевых, еще несколько односельчан тоже завели свои артели. В Жарах работали пять гончаровых заводов, которые производили в год до трехсот тысяч штук: плошек, крынок, пирожниц, кружек, горшков, цветочниц. Работало по гончарному делу шестьдесят пять человек. Были в селе три чайные с гостиницами. Занесли жаровские крестьяне свое производство и в Астраханскую губернию.
    Ярмарка в Покрове была в самом разгаре. Сказов еще было столько, что не запомнишь. Только заспешил мужичок лет пятидесяти, с ватагой сыновей - мал малого домой в казенную деревню Петушки. Прикупил в благодарность за сказанное деткам игрушки глиняные: лося, лошадку, да петуха, а жене взял горшков жаровских в хозяйство.
    Много чего видела Покровская ярмарка. Только со временем спрос на глиняную посуду упал. Её заменила более прочная алюминиевая, да чугунная. Жаровских заводов не стало, но еще до 80-х годов прошлого века на бугре левого берега Кучебжи была Яма от горна, с кучей битых кирпичей, глиняных игрушек и черепков от посуды из красной и белой глины. Потом мелиораторы разровняли бугор бульдозером, а трактора, плугом при вспашке, растащили черепки по полю, где новые дачники с удивлением находили осколки битой посуды на своих участках.
   Сейчас жаровских горшков и в музеях не сыскать, только у коллекционеров. Возможно когда то, вспомнят добрым словом потомки - гончара Павла Алексеева, опять заполнятся жаром горны и муфли горшечников деревни Жары, как птица Феникс возродится в этих краях дедовский промысел. Ведь Бог нас всех из глины слепил.

   
   Сказ о ткачах покровских

   В светелке было шумно и людно. Солнце уже зашло за горизонт. При свете керосинок, десять деревянных станков настукивали каждый свой мотив. Ткачихи и ткачи не разговаривали, а перекрикивались между собой. В дальнем левом углу, в светлом месте, где сходятся восточная и южная стены, стоял станок тетки Зои. Стара она уже была для работы – 42 года исполнилось.
   Пришла она в село Заречье еще девкой, попала к Думновым на производство шелковой ткани тридцать лет назад. В 12 неполных лет взяли Зою на обучение. Два года ученица всю выработку отдавала ткачу-мастеру, а потом еще два года частью зарплаты делилась. Все старалась делать исправно, и запоминала каждую мелочь, всё, что ей в работе показывал старый мастер. Мужчин-ткачей у шелкоделов было большинство, и то, что её, девку, учили добротно - то редкость и ей везенье большое.
В светелках мужики работали, как говорят, «до последних дней»: сама работа тяжелая, а еще и станки надо наладить, отремонтировать, печь растопить, следить за этим всем хозяйством… Женщины редко долго здесь оставались – шумно в светелке, слух теряется… Вот и уходили раньше, хоть и лучше к монотонной работе приспособлены: редко кто в ткацком царстве до сорока лет дотягивал...
   К пятнадцати годам девочка Зоя своими стараниями стала ценной ткачихой и умелицей невероятной. А к 25 годам звали-величали её - Зоей Ивановной. Именно ей, старались отдавать родители своих чад на обучение ремеслу. Тётушка Зоя Ивановна - добрая, да к деткам внимательная – помнила, каково самой было в обучении.
   Начинала местная детвора помогать родителям в ткацком промысле наматывая шпули на шпульном колесе. Делали это и девочки, и мальчики. У родителей условие строгое: пока двадцать шпулей не нашпуляешь, гулять не пойдешь! А как катушки были нашпуляны, и прекращали свой стук станки в светёлке, рассаживалась детвора, как воробушки вокруг Зои Ивановны. Осыпали её вопросами, а потом слушали, открыв свои редкозубые рты.
Светёлка, или светлица - самая светлая, освещённая комната в русской избе, иногда выступающая из фасада здания, с окнами, прорубленными с трех сторон. Рабочая светёлка для ткачей – что производственный цех: целый амбар за огородами. Во всех четырех стенах окна прорублены. Больше всего, по шесть штук, было их с запада и с востока, да четыре с юга - чтобы солнышка побольше поймать. Ещё два окна были с севера, там же и входные двери. А чтобы тепло в светёлке было, отапливали её голландской печью.
Рыжий Ванька, всегда успевал задать вопрос первым:
   - Тетушка, Зоя Ивановна, расскажи, откуда ты к нам в Заречье пришла?
   - Откуда, откуда? С «Кудыкиной горы», - начинала свой рассказ ткачиха, - Жила я в деревне Гора, что в Кудыкинской волости, почитай, 27 верст от города Покрова будет. Там я и родилась. Стоит деревня Гора на высоком берегу речки Лютихи. Это то, что осталось от Гуслицы - древнего края. Волость нашу еще зовут «Патриаршина». Раньше эти земли принадлежали патриархам Москвы, а уж потом перешли в ведение государства.
Места-то у нас красивые, да вот земля плохая – худо на ней всё росло. Посему многие из деревни-то у нас на промысел и отхаживали. Фабричными людьми, значит, становились. И мужики, и бабы на фабрику уходили работать. Была у нас красильная фабрика, крестьянина Тараса Антонова. В ней 40 ручных ткацких станов стояло. В основном и бабы, и мужики занимались отхожим промыслом, уходили работать на ткацкие фабрики. Говорили у нас так: «С голодухи хоть плач, но пойди в Орехово, или Киржач, на земле был горемычником, на чужой земле станешь фабричником».
   Тетка Зоя Ивановна поправила косынку своими гладкими, как бархат руками, который она делала тридцать лет. У ткачей-шелкоделов пальцы должны быть как у младенца, чтобы не дай бог дорогой материал зацепкой не испортить. Чтобы сделать одну шелковую ниточку, нужно было от 4-х до 18 коконов шелкопряда размотать. А их везли из далекого Китая. Были коконы эти очень дорогие. Во всех четырех поколениях зареченских фабрикантов Думновых делали шелковый бархат – самую дорогую ткань. Ткани эти славились во всем мире. Покупали их модные дома Лондона и Парижа.
 Молчание прервал Севка, сын плотника Георгия:
   - Тетенька Зоя Ивановна, а на Кудыкиной горе тоже шелка пряли?
   - На Руси-Матушке, Севушка, кроме шелка, ткали и пряли из всего, что мать-земля родит: лён, конопля, крапива, иван-чай, репейник, лопух, лебеда, и даже вареные сосновые иголки – всё в дело идёт! У нас на Кудыкиной Горе ткали хлопок, да бумагу из льна. Бумажные ткани в Кудыкинской волости делать стали раньше, чем в других местах Покровского уезда. Мы-то сами из бывших государственных крестьян и свободных хлебопашцев будем. В бумажном ткачестве мужчин практически не было. Красили ткани мужики – это да, работа с кубами возиться тяжелая, да химии много. А пряли-ткали лён бабы. Станки были меньше наших шелковых, поэтому многие работали в избах на дому. В кажном доме-то кросна стояли. Да и не считалось раньше за шибкую работу на кроснах-то ткать. Как зима придет, садились старшие женщины за стан да гоняли челнок туда-сюда.
   В основном делали «карусет», которая шла на платье для простонародья. Переплетение саржевое, основа его - крашеная пряжа льняная, а уток - шерстяной. «Чернотой» звали все эти ткани: «карусет», «милюстин», «твин», «камлот», «сарпинка», да самая дешевая - «нанка». Пряжа стоила дешево, крестьянин-кустарь сам заправлял 2-3 стана в своей избе. У нас в волости два к одному было, тех кто работает дома и на производстве фабричника.
   Варенька, соседка Севкина, спросила:
   - Тётенька Зоя Ивановна, а тебя тоже матушка малой в работу на станки отдала?
   Вздохнула Зоя Ивановна, и продолжила рассказ:
   - Не от хорошей жизни, детоньки, я в работу-то пошла. Матушка у меня на фабрике работала ткачихой, в светёлке. Семья у нас была большая – шесть детей, мал мала меньше. Я-то самая старшая, с младшими детками маме помогала управляться, да на фабрику ей в помощь бегала. Хозяйство своё у нас было не большое - земли отмерено мало, да и скудна земля. Без лошади справлялись. Избушка небольшая у нас. Когда вся семья была в сборе, отец с матерью спали на кровати, а мы все на полатях, да на полу: головы - у стены, ноги - под столом. Денег особо не водилось, но и голодными не сидели.
 Батюшка наш ходил на промысел. Когда мне исполнилось 11 лет, не вернулся отец домой, говорят, задохся на пожаре. Вот и пришлось мне, как старшей, идти лучшей жизни искать. Не выжили бы мы все на мамкино жалование. И 10 рублей она за свой труд не получала. Здесь в Заречье, Филипповской волости, заработки иные. Наш хозяин платит 25 рублей в месяц, и «премию» даёт, отрез на платье – хочешь, сам носи, а хочешь – продай. На наши деньги можно пять-семь коров купить, или пять хороших лошадей! Хорошо живём, трудись только честно и усердно, и всё у тебя в жизни будет…
   Приумолкла тётя Зоя, призадумалась. Вспомнила, как жилось-то им, маленьким. Смахнула слезу, и уже собралась закончить свой рассказ, как, самая красивая девочка Аленка, четырех лет, только что научившаяся выговаривать букву «р», спросила:
   - Тётенька Зоя Ивановна, а что такое карусет?
   -Это Алёнушка, ткань бумажная, недорогая, да красивая. В разные цвета красить её можно. И цветы печатать. Платья из неё девушки фабричные шьют, парочки по городской моде. Вроде и простая тканюшка, да надёжная, как и люд деревенский. Посему любят эту ткань да покупают её везде и носят с радостью.
   На другой стороне реки Шерны заколоколили в храме Сергия Радонежского. Заржали владимирские тяжеловозы на зареченском конезаводе. Когда-то фабриканты Думновы разбогатели на кузнечном деле, подковывая лошадей. А теперь тянутся обозы с тяжелым шелком по зимнику – два дня в одну сторону. Везут лошадки славу наших ткачей – шелкоделов. Да и всем покровским ткачам славу! Ведь промысел этот важный и нужный по сей день.



   Сказ о Покровских пчеловодах

   Покровские пчеловоды были уважаемы люди в уезде, уступали они лишь ткачам, да древоделам. Всего на Покровской земле было известно сорок промыслов и ремесел. По развитию пчеловодства, в начале прошлого века, Покровский уезд занимал первое место во Владимирской губернии. Пшеница, клевер, липа, овёс, медуница, луговые травы – всё в изобилии росло на покровских лугах. Разный мёд получался у хозяев-пчеловодов.
   Лёнька Маслов жил с дедом Степаном Ефимовичем и отцом Федором Степановичем в селе Илкодино, Селищенской волости, Покровского уезда, что за Клязьмой, в Мещере. Дом у них добротный был с вишневым садом. Любил Лёнька по весне гулять меж невысоких деревьев: стволы терпкой смолой пахнут, которая свежей гладкой каплей на солнце переливается, чисто янтарь. И цветочки вишнёвые – ну до чего хороши: нежны, белы, как чистый снег. Подует ветер – и полетел тот снег лепестками вдоль сада, на землю, траву, подоконники открытых окон. А ещё разносит ветер запах вишни – ни с чем его не спутаешь! И дед, и отец - знатные пасечники - действительные члены Покровского общества пчеловодов. Поэтому Ленька много историй про пчел слышал от старших.
   Присядет бывало дед Степан на любимую скамейку под старой цветущей вишней, так чтобы купол церкви Рождества Христова был виден, обнимет внука огромной натруженной рукой, улыбнется в рыжие усищи и рассказывает:
   - Было это, или нет в те давние времена, одному Богу известно, да еще может нашей старой долбленной лодке, что на берегу реки Поли лежит. Нас дожидается. Когда мы с тобой Ленька на рыбалку пойдем?
   - Да я хоть сейчас, дед.
   Дед Степан Ефимович, посмотрел в глаза Леньке, прищурился лукаво, продолжил свой рассказ:
   - Пчеловодство было известно задолго до нашей эры. Пчёлки, Лёнька, наши помощники. Ещё нас, людей, на свете не было, а они уже по миру летали, нектар с пыльцой собирали. Без пчёлок то, говорят, и мир не устоит. Потом и люди с пчёлками познакомились. Сначала люди разыскивали соты диких пчел в дуплах деревьев и брали у них мёд, да воск. Поскольку дупло по-славянски называлось «борть», охотников за мёдом диких пчёл и первых пчеловодов стали звать «бортниками». Дупла могли быть природными, или их выдалбливали специальным топором в толстых деревьях на высоте от 4 до 15 метров. Говорят, именно бортник выдолбил первую мещерскую лодку.
   - Дедушка, а как люди пчел-то приручили?
   - Ну, поначалу-то смекнули люди, что пчёлы ульи свои в пустых стволах деревьев делают. Примечали такие деревья и к ним мёд добывать ходили, когда время придёт. Могла быть борть высоко от земли – до 15 метров вверх иногда добытчику лезть приходилось с корзиной, да с платком-взнуздалкой, чтобы за лицо не заели, да с дымной паклей, чтобы пчел-то отогнать. Потом стали рубить колоды и переносить поближе к жилищу. Так появились первые пчеловоды, которые стали устраивать искусственные дупла - колоды, и заселять их пчелиными семьями. Колоды вешали на деревья, или ставили на землю. На земле было удобнее ухаживать за пчёлами, да и мёд доставать легче. Так появились пасеки.
   Затем узнали наши бортники, что в дальних странах стали делать искусственные дома для пчёл. Называли их «ульями», а у нас – «домиками». Ульи эти – ящики из толстой доски. Сверху ящик накрывали двускатной крышей. Вот он и выглядел как маленький домик. Внутри домиков помещаются сбитые из реек рамки для сотов. Из таких рамок мёд можно извлекать, не ломая соты. Чертежей таких ульев не было, но аргуновские мастера начались делать их по собственному разумению.
   - Дед, а у нас хороший мёд, раз мужики со всего прихода к нам за ним идут? Тут тебе, и Мишунинские, и Селищенские, и бабка Агафья из Передела тож.
   - За плохим, люди ходить не будут, ноги топтать. Знать, хорошо наши пчелки трудятся. Есть у нас в уезде особый человек - Петр Иванович Митин -  член Покровского общества пчеловодов, где и мы с твоим батькой состоим. На выставке животноводства в Москве в 1902 г. Петру Ивановичу, за постановку промышленного пчеловодства в своём хозяйстве, вручили малую серебряную медаль. У нас на Покровской земле сейчас столько рамочных ульев, сколько нигде в ближайших уездах не сыщешь. С этими разборными ульями, пчеловод научился управлять жизнью пчелиной семьи.
   - Как это управлять? – удивился Лёнька.
   - А вот как! В нужное время вынимает пасечник рамки и разглядывает их. Смотрит, много ли мёда пчёлы изготовили, жива ли матка в семье, есть ли место для нового мёда. А затем пытается помочь пчёлам. Одним добавит новые пустые рамки, другим подсадит молодую матку, а у третьих заберёт часть сотов для откачки мёда.
             - Деда, а почему люди говорят, что пасечник самый умный в деревне?
   - Да потому что, когда ухаживаешь за скотиной или растениями, ты их видишь и понимаешь, сыты ли они, здоровы ли. А понять, о чём думают 20, а то и 70 тысяч пчёлок в улье не может ни один человек. Вот и приходится строить в уме всякие предположения, проверять и перепроверять их. Смотришь на ящик с пчелами и думаешь – не влажно ли там зимой, не душно ли летом, хватит ли мёда пчёлам на зиму, нет ли сквозняка в улье.  Ну, а тот, кто много думает – и есть самый умный! Так вот!
   Всё это время с вишни слышалось лёгкое гудение. Там, осыпанные желтой пыльцой пчёлки перелетали с цветка на цветок и деловито собирали с них нектар.
   - Однако, внучек, запомни, - подытожил дед Степан, – Хороший, настоящий пчеловод никогда не назовёт себя умным. Это только со стороны кажется, будто человек приручил пчёл.  А ведь пчёлы – не кошка, не собака, не корова. Они и понятия не имеют, что кто-то считает себя их хозяином. Возьмут, вот, вылетят роем из улья и улетят жить в лес.
   Да и вообще, пчёлы созданы не для того, чтобы собирать мёд для человека. Их назначение - опылять цветки растений. Без пчёл большинство трав и деревьев перестали бы размножаться. Вот за это мы должны их благодарить!

   Сказы о кузнецах покровских

   Старый солдат – дядя Прохор, был удивительным рассказчиком. Уездные ребятишки собирались вокруг него, как сизари у Покровского Храма в ярморочный день. Дядя Прохор разглядывал перочинный нож, который дал ему оценить купеческих сын Егор.
   - Есть старая легенда, что давным-давно, упали с небес кузнечные клещи, и люди начали ковать оружие, а до того бились с врагами они камнем и палицами. На юге нашего уезда, за рекой Клязьма лежит удивительная земля - Мещера. Именно мещерские кузнецы-колдуны выковали знаменитый меч-кладенец. Мещерский бог Тор, или Тыр, носил с собой кузнечный молот. А имя ему было - Меч. От того Богатырь – это меч божий. Кузнецы-колдуны строили кузницы, искали болотную руду, ставили меха у болот, брали оттуда руду и несли к горну для варки.
   Прохор протянул купченку его сокровище:
   - Добрый нож. Я сам такой мастерил с дедом, он у меня тож кузнецом был в Песках, что на севере уездного города Покров.
   - Знаем, дядя Прохор, мы же местные, покровские! – хором прокричала детвора.
   - Это на дороге в Киржач, вставил свое купченок Егор.
   - Ух ты, а знаете, почему, то место Песками зовут?
   - Грива там песчаная, дядя Прохор, серьезным голосом отвечал Егор.
   - Молодец, Егорка, а какого цвета там песок?
   - Желтый, наверное, - выкрикнула Маруся, дочь калачника.
   - Черный, - также серьезно отвечал Егор, - он не раз ездил с отцом по той дороге в экипаже.
   - И здесь ты Егорка прав, но и Маруся угадала. Действительно толстый слой желтого песка в Песках покрыт черным слоем сажи от десятка кузниц, стоявших здесь. Кузнецы они ковали орудия не только для войны, но и для мирной жизни. Какой праздник мы отмечаем 1 ноября? - Прохор строго посмотрел на ребят.
   - Кузьму и Демьяна, дяденька, пропищала Маруся.
   - Ох, Маруся, какая девка смышленая! В этот день с началом зимы и установлением санного пути, мы вспоминаем мастеров кузнецов, да пахарей Кузьму и Демьяна. Кто лошадку зимой подкует? Кузнец! Наши Святые Кузьма и Демьян помогают еще и от болезней, а от полученных холодным оружием ран особо. Наш город Покров расположился на старинной Владимирской дороге, поэтому подковать лошадку, упряжь починить, кузнецы всегда в помощь. В Песках воздух пахнет окалиной, да металлическим дымом, который то и выкрасил местный песок. Когда лошадок куют, то пахнет жженным копытом. Это железную подкову представляют к копыту. Оно шипит и дымится, но лошадке от этого не больно. По-другому пахнет, когда обтягивают горячей шиной обод тележного колеса. Тогда чувствуется запах жженного дерева.
Вдруг, старый солдат Прохор повернулся к самому старшему из ребят – купченку Егору:
   - Вот ты, Егорка, видел, как железо готовят? Знаешь, что такое горн?
   - Видел, дядя Прохор, даже с кузнецом Иваном Демьяновичем горн вместе раздували. У него в кузне желтые, как тот песок, кожаные меха, направленные острым концом своим прямо в центр горна. Я ухватился за рычаг, да как стал нажимать вниз и отпускать кверху. Зашумели березовые угли от струи воздуха, тяжело задышал горн. Угли те, давай переливаться из желтого зеленым, а потом синим, шумно горит огонь, раскаляя угли
   - Ох и внимателен ты купца сын! Добрый малый! А потом кузнец совал в раскаленные угли кусок железа?
   - Да, - Егор, чуть дрогнул, от неожиданности, - Железо быстро покраснело, а потом немного распухло и стало совсем белым.
   - Вот тогда кузнец клещами быстро вынул железо из горна и, поместил на наковальню, - подхватил слова Егора старый солдат Прохор - интереснейший рассказчик, - Ловко и легко кузнец ударял молотком по железу, а в туже секунду, в то же место, куда ударил молоток мастера, помощник – молотобоец, опускал свой молот - кувалду.  Молоток кузнеца, ребятишки, показывал куда и с какой силой ударить. Молотобоец в тонкости понимает язык молотка. Кувалда придает железу форму. Она, то плющит, то разгибает, то опять разглаживает горячее железо. Когда железо снаружи начинает остывать, оно делается красным, а внутри, все еще остаётся раскаленным добела, и кажется прозрачным. Железо быстро остывает на наковальне, поэтому музыка молотка и кувалды, с фейерверком огненных искр, звучит не долго. За это время, из бесформенного куска железа, кузнец лепил, то очертание подковы, для лошадки самого быстрого покровского ямщика, то очертание топора, для аргуна-древодела, то лемех для огородников и хлебопашцев, для их нелегкого труда, а то и болт с гайкой, для станка самого искусного шелкодела в нашей губернии. В это время метал мягкий, как пчелиный воск. Ковать нужно железо пока горячо. Медлить нельзя. Музыка у кузнецов такая, что можно тремя ударами подкову исправить на нож. Вот так мы с моим дедом, Егорка, нож, такой, как у тебя, и ковали. Скарб у кузнецов в кузне не сложный: наковальня, молотов несколько, бородки, клещи, гвоздильни, зубила, да насеки, что железо рассекают! Кузнецы, Маруся, - старый солдат Прохор перевел взгляд на дочь калачника, - они как сказочные волшебники, создают для нас нужные предметы. А наш русский кузнец-богатырь Козьмодемьян выковал клещи, ими схватил за язык змея, запряг его в плуг и вспахал на нём землю.
   Прохор повернулся к Покровскому храму, перекрестился трижды, попрощался с покровской ребятнёй, да и покатил восвояси, мол, хватит лясы точить, пора и честь знать. Увидимся на ярмарке в следующее воскресенье!