Джеймс Лафайет Дикки(1923-1997) - американский поэт, писатель.
Они скоро падут
до одной, но она
некоторое время ещё будет
останавливать взглядом
хлопья в воздухе,
окружив себя тишиной
белеющих рыков.
Пусть она съест последнюю
красную трапезу осуждённого на умирание, вырвав кишки
у лося. Но мне этого мало.
Я хотел, чтобы она съела сердце
и из него поток мыслей в её
грызущую голову.
Что ей больше нечего терять
и потому она может выйти
на открытое пространство,
в полной
палитре субарктического солнца,
где умирает одинокая ель,
Все выше и выше
пусть взберется на неё
со своей подлостью и силой.
Господи, мы подошли к концу
такого видения небес,
когда разверзается небо
и его веера окружают её и мерцают,
и она поднимается в свои северные ворота
рыча от радости
с сердцем рогатого лося в животе,
глядя прямо в вечную синеву,
куда она тащит себе подобных.
Я хотел, чтобы чтобы все это было
по моему:
На вершину этого дерева
я поместил бы последнего орла
Нового Света,
сгорбленного, с паршивыми перьями,
отказавшегося от теории полёта.
Дорогой бог дикости поэзии,
пусть они спариваются насмерть
на гнилых ветках.
Пусть дерево качается и вспыхивает пламенем
и смешает их с треском их перьев
в коронном огне и пусть из этого выйдет
что-то гигантское, легендарное,
возвышающееся вне разума
над ледяными холмами,
крича, что оно бессмертно,
что оно вернулось в этот раз
на крыльях
и не пощадит ничего земного,
что оно будет парить, сделанное
исключительно из северного
сияния, в сумерках, и падать
на людей, строящих дороги:
взгромоздится на рог лося,
как сокол, несущийся в бой
на священную войну против
кричащих железнодорожных бригад:
вытянет целые канаты, как снежные волокна
в длинноротной ночи меховых капканов.
Но маленькое, грязное, бескрылое,
ты скоро скрючишься в одиночестве
возможно с каким-то смутным
расовым представлением о том,
что ты последнее, но не о том,
как много будет значить
твой незамеченный уход:
как робкому стихотворению нужен
бездумный взрыв твоей ярости,
внутренний огонь обжоры,
сердце лося в чреве,
распускающиеся крылья.
Договор "слепоглотающего существа"
с самим собой,
поглотить мир и не быть
изгнанным из него,
пока он не исчезнет навсегда.
Даже если это займёт вечность,
я принимаю тебя таким,
каким ты есть
и делаю из тебя все, что хочу,
скунса-медведя, росомаху, кровожадного,
невыжившего.
Господи, дай мне умереть,
но не вымереть.
For The Last Wolverine
They will soon be down
To one, but he still will be
For a little while still will be stopping
The flakes in the air with look,
Surrounding himself with the silence
Of whitening snarls. Let him eat
The last red meal of the condemned
To extinction, tearing the guts
From an elk. Yet that is not enough
For me. I would have him eat
The heart, and, from it, have an idea
Stream into his gnawing head
That he no longer has a thing
To lose, and so can walk
Out into the open, in the full
Pale of the sub-Arctic sun
Where a single spruce tree is dying
Higher and higher. Let him climb it
With all his meanness and strength.
Lord, we have come to the end
Of this kind of vision of heaven,
As the sky breaks open
It's fans around him and shimmers
And into its northern gates he rises
Sharing complete in the joy of a weasel
With an elk's horned heart in his stomach
Looking straight into the eternal
Blue, where he hauls his kind. I would
have it all
My way: at the top of that tree I place
The New World's last eagle
Hunched in mangy feathers giving
Up on the theory of flight.
Dear God of the wilderness of poetry, let
them mate
To the death in the rotten branches,
Let the tree sway and burst into flame
And mingle them, crackling with feathers,
In crownfire. Let something come
Of it something gigantic legendary
Rise beyond reason over hills
Of ice SCREAMING that it cannot die,
That it has come back, this time
On wings, and will spare no earthly thing:
That it will hover, made purely of northern
Lights, at dusk and fall
On men building roads: will perch
On the mouse's horn like a falcon
Riding into battle into holy War against
Screaming railroad crews: will pull
Whole traplines like fibers from the snow
In the long-jawed night of fur trappes.
But, small, filthy, unhinged,
You will soon be coaching
Alone, with maybe some dim racial notion
Of being the last, but none of how much
Your unnoticed going will mean:
How much the timid poem needs
The mindless explosion of your rage,
The glutton internal fire the elks
Heart in the belly, sprouting wings,
The pact of the 'blind swallowing
Thing', with himself, to eat
The world, and not to be driven off it
Until it is gone, even if it takes
Forever. I take you as you are
And make of you what I will,
Skunk-bear, carcajou, bloodthirsty
Non-survivor.
Lord, let me die but not die
Out.