Было невыносимо тоскливо. Я не мог слушать весь этот шум доносившийся из окна, но предпочел его, нежели всякие несуразицы в голове. Я сидел и слушал рычание агрессивных автомобилей и крики не менее агрессивных водителей, пьяных пешеходов, людей, нашедших себе пристанище под моим окном четвертого этажа( по японски четыре это смерть), на том месте где должна была бы быть детская площадка, но там был лишь бордюр странно выложенной формы надгробного креста( иногда я думал что там зарыл пиратский клад, или труп)и всего одна скамья. И деревья... Такие деревья, пожалуй я не помню никаких деревьев кроме тех что шумели под моим окном. Честно признаться я и не знал что это за деревья, но они были до того чудные, что я звал их моими друзьями. Спать не хотелось, точнее глаза закрывались как закрываются двери последнего трамвая от ближайшей "выпивной станции", но опьяненный мозг говорит "ещё рано".
В ноутбуке доклад про какого то крайне важного и известного типа, принтер прожовывая бумагу плевался буквами. Видимо тип ему не нравился, и я понимал его.
На часах было 22.22. Запах амброзии от зелья щелочной кислоты, желчи, и моих суждений, с примесями ультра обьедков, не подверженных гниению в моей голове был слишком жуткий, и распространялся по всем четырем квадратным метрам.
Я перекладывал учебники, безделушки, вещи, грязные тарелки, и другие предметы, заложником которых я являюсь, чтобы немного отдохнуть от беспорядка, в общетом чтобы просто спрятать все и не видеть этот ужас. Я часто так делаю, говоря по правде, люблю делать вид. Вид "хорошесности".
Грустные строки каких то нелепых рифм рождались в моем мозгу и медленно оседали там, потом спускались ниже, но через рот так и не выходили, они смолой спускались в лёгкие там оседали раком, не давай прооронить ни "помоги" ни "прощайте"
Не то чтобы я был несчастлив, просто не хотелось ничего. И даже больше чем ничего.
Впринципе жизнь не так плоха, если хочется жить.
На столе лежали Наоко и Ватанабэ, и по прежнему бесконечно совокуплялись на спине вечности. Я лишь ехидно читал их и надеялся что в конце книги они помрут. Мне нравится читать ваши эти мерзккие книги.
Принтер продолжал злорадно насмехаться над каждой ошибкой в моем монологе.
"Пойдем спать" раздался голос из шкафа
Извини любимая, тебя нет- сказал я и из шкафа вылеза такая красивая и вечная она. Смерть.
Как дела? Спросила смерть
Все хорошо, я по прежнему люблю тебя.
И она обвила мою руку своими терновыми плющами и начала обнимать.
Она приняла форму моей самой лучшей боли. Я не хотел этого и отвернулся на другой бок, на кровати из массива отмерших слов и псевдоживых действий.
Но на моей шее оказалась удавка. Такое приятное чувство. Когда тебя душит любовь.
Было невыносимо тоскливо. И скорее всего я что то опять написал. Стих ли, бред ли, знать не хочу. Мои глаза просто закрываются, прошу отпустите меня приятели: грусть и уныние. Мой долг погашен.
Из уха вытекает сератонин и моя история. Но отчётливо слышно как приглушённо лает принтер. " Бумага закончились", словно табличка на двери банка Деревьев. Но вправду листы бумаги закончились. Где мне писать мою историю теперь?
Я думаю на лацканах моей грудной клетки
Я думаю на на рукавах моих скользких вен
Было невыносимо тоскливо. А я все слушал шум из из окна, и пытался отличить настоящий шум, от шумного шептания смерти, нежно целующей мою летающую шею, и оставляя стекающие следы ядовитой смолы на ней.
Она так приятно подвешивала мое тело под потолком на люстре, такой же красивой как сама любовь.
Бог наверное смотрел на это сверху, подмигивая мне: "ты все сделал правильно".
Я висел под потолком и раздумывал, что единственная подруга, дорогая мне, и проведшая со мною всю жизнь- это смерть. И в момент когда предаательская веревка, нерассчитав силу, переломила мою шею, обняв ее, я подумал что мне очень хочется поцеловать смерть, и увидеть как она выглядит. Я думаю она такая красивая.
И последний шум, донёсшийся до самой затонувшей анлантиды, стал не мой вздох, не мой вкрик, не мой сверхзвуковой взмах рукой чтоб освободиться от объятий веревки, не моя улыбка, и не моя слеза. В этом мире вообще ничего моего больше не было. Даже тело уже принадлежало моей возлюбленной. Надеюсь она обняла меня своими нежными, как колючки, руками, и прильнувши свеой впавшей щекой, к моей холодной руке, поцеловала ее, а правой рукой своею закрыла бы мои глаза навсегда, навсегда запретив им плакать. И отрезав верёвку, уложила мое бывшее тело на пол, о обняв, сгорела бы со несуществующем больше мной на полу. Жаль что я этого не увижу. Так вот последним шумом, таким громким, последним что услышал, стал шум принтера.
И стало не очень то и невыносимо. Не стало больше ничего.
Только отдайте мой доклад по праву,
Пожалуйста