Как говорили все, так появился Бог
Из нерожденных букв и раскаленных смальт,
Первым листом эссе на рубеже эпох,
Красками на хоругвь, каплями на базальт.
Крейсерами на мель, почерком на письме,
Розами у метро, росписью на эрзац,
Звёздами в колыбель, бархатом в полутьме...
Автор берет перо, чтобы бы начать абзац .
Стоит начать с того, что оставался лист
Белый, как Божий день, или ещё светлей.
И Нотр-Дам Гюго, и бесконечный вист,
Треснувшая ступень выше седых углей.
Бог изготовил мир - самый простой макет -
Пошлое шапито, где-то за четвертак.
Пряности и зефир, в коих, за много лет,
Бог понимает что, что-то пошло не так.
Волны воздетых рук, зарево конфетти,
Образы, алтари, смертная простота.
Скука кружит вокруг, и не спешит спасти.
Чем-то грызет внутри, втягивая цвета.
Как никогда и днесь, соль на обряд Матах,
Лилии, мак, пейот, Эос, Зефир, Борей...
Если оставить здесь всё на своих местах,
Скука его убьет. Но он убьет быстрей.
Где протекает Лан, где серебрится нож,
Где умирала рать, и расцвели поля,
Был изначальный план - он не во всём хорош -
Бог достает тетрадь и создаёт с нуля.
Кажется, взял акрил, след от босой ступни,
Пару ночных теней, бархатные тона,
И неспеша творил, слепо считая дни:
Мир, в семь коротких дней. А на восьмой - война.
Зарево у моста. Вдохами хлороформ,
Выстрелами пестрят иглы стеклянных дуг.
Бог полюбил цвета самых нелепых форм:
Черно-стальной квадрат. Красно- кровавый круг.
Где догорала нить, и от огня желто,
Скрашивал бирюзу от перебитых шей
Трупы хотели жить. Только не жил никто
Там, далеко внизу, в ямах пустых траншей.
Пули любили лбы. Был возведен сигил
В плоскости голубой и золотой дали.
Мрак засолил гробы в бочках пустых могил,
Забинтовав пургой раны сырой земли.
Кто-то внутри согрет, кто-то не пренебрёг:
Если глотнуть ещё, может не станет рвать
Зеркало, как портрет, с трауром поперёк.
Ночь кружевным плащом. Шкаф. Коридор. Кровать.
Тихо скрипела дверь в вымершей тишине.
Взрывы наперерез. Истово, без затей.
Только в груди теперь, где-то на самом дне
Теплится интерес к видам чужих смертей.
Чёрная авеню. Вырванный эпилог,
Связанные пути нитями на Эльбрус.
Смерть подаёт меню, вбитое в некролог:
Целое ассорти на изощрённый вкус.
Звёздная кутерьма вытянулась в оскал,
Осенью в водосток, лестницей на Кашаг.
Зябко дрожат дома в лужах кривых зеркал,
Там, где проходит Бог, мерно чеканя шаг.
Белый фонарь лучит через бокал шато
Тянется над святым огненная заря
Сунув в карман ключи и запахнув пальто.
Бог выпускает дым клочьями декабря.
Серая пелена в тысячу мегатонн,
Хор одиноких пуль с зеркалом визави.
Грохот и тишина, эхо ударных волн
Перерастая в пульс, бьётся в его крови.
Тысячи под рукой, сложенные в катрен
Треснувшее звено. Пафосный псевдоним.
Бог потерял покой в клетке облезших стен:
Стоя, смотрел в окно. Скука стояла с ним.
В окна молотит дождь из голубой фольги,
Белый туман прилёг на золотой потир.
Улица. Холод. Дрожь. Полночь крадёт шаги
В каменный кошелёк полуживых квартир.
Кружевом болеро стянут военный плац.
Город. Луна. Шоссе. Выдох и первый вдох...
Автор кладет перо, не дописав абзац,
Где умирают все.
Где умирает Бог.