.
БОСИКОМ ПО ТЕРНИЯМ
Автор: Ирина ОЗЕРОВА (1934-1984)
Содержание:
– Мы вышли на околицу Вселенной
– Рожая хлеб, земля изнемогла
– Я горячо шепчу: спаси вас, люди
– Монах корпел в уединенной келье
– Неодолима сила алтарей
– Я пальцами коснусь скрипичных струн
– Сквозь вздох органа Домского собора
– Природа, пользуясь рукой творца
– И снова привирают очевидцы
– Когда сверкнула вольтова дуга
– За горизонтом, за чертой, за краем
– Четыре маски греческих трагедий
– В какую ночь обычную зачат
– Уже рассвет на небе, как обнова
– В любви мы и всезнайки и невежды
– Где этот нераскрывшийся бутон
– Паденье – это только совпаденье
– Трава в степи засохла до корней
– Я босиком по терниям иду
– Давным-давно прекрасны были кони
– Снег, словно сон – неощутимы сны
– Кто выдумал, что всемогущи люди
– Кем станешь ты, случайный птицелов
– Изысканность рисунка перфораций
– А кто сказал, что заключен прогресс
– Веселое пятно на потолке
– Еще нескоро оплывет свеча
– Со стороны или на стороне
================================__ld__====
МИРОЗДАНЬЕ
Мы вышли на околицу Вселенной,
Прокладываем путь по целине…
А может, тайнопись в загадке генной
Скрывает мироздание во мне?!
Венерой из пучины белопенной
Восстанет совершенство, как во сне.
А может, грозный Марс в броне нетленной
Не побеждал, не понуждал к войне?
Мы ничего не знаем о себе
И, как слепцы, блуждаем по судьбе,
То слишком снисходительной, то грозной.
А может, собственный узнав секрет,
Без кораблей достигнем мы планет,
Иных путей в бескрайности межзвездной?
РОЖДЕНИЕ
Рожая хлеб, земля изнемогла,
Отдав колосьям жизненные силы.
От чернозема лишь одна зола
На пепелище засухи застыла.
И в панике кричат перепела,
Не ведая, где их жилище было.
Земля вчера красивая была.
Она себя – вчерашнюю – забыла.
Закон рождения и смерти слеп:
Земля погибла, создавая хлеб,
Но землю не создашь уже из хлеба.
От крика сердца разум мой оглох:
Мне бескорыстно небо дарит вдох,
Но от дыханья не родится небо.
МОЛИТВА
Я горячо шепчу: спаси вас, люди,
От зависти, от лжи, от клеветы…
Ведь молоком наполненные груди
Преподают уроки доброты.
О пониманье грежу, как о чуде,
Но у чудес расплывчаты черты.
И долговечна память об Иуде,
И древние размножены кресты.
И познанные истины забыты,
И то, что с их содействием открыто,
И бомбы нависают в небеси,
И откровенье гения убого…
Молю несуществующего Бога:
Прости нам прегрешенья и спаси!
К ВОПРОСУ О БЕССМЕРТИИ
Монах корпел в уединенной келье
Над перечнем минующих минут.
Ночами, словно мать над колыбелью,
Он пестовал свой бесконечный труд.
А светский франт раскованность безделья
Коварным рифмам отдавал на суд,
Не связанный тщеславием и целью,
Слова сплетал он, как венки плетут.
Перебирая, словно четки, даты,
Мы узнаем, что жил монах когда-то,
Что келью заменил ему архив.
А вертопраха ветреное слово,
Как старое вино, волнует снова:
Он современник, он поныне жив!
КРУГ
Неодолима сила алтарей
И не скудеет звон церковных кружек.
И манит телевизорный елей
В синтетику закутанных старушек.
Мы снова принимаем королей,
В их честь палим из пролетарских пушек
И не стыдимся голубых кровей
И прочих антикварных безделушек.
Неужто бесконечен только круг?!
Иллюзия движенья – лишь недуг,
Который хочет оправдать философ.
На цыпочки привстану над чертой:
Меня экзаменует граф Толстой,
А вместе с ним – крестьянин Ломоносов!
ОРКЕСТР
Я пальцами коснусь скрипичных струн
И пальцы обожгу. А все же эхо
Чужим смычком рожденного успеха
Меня в оркестр поманит, как в табун.
И подчинится духовой крикун —
Ведь мне рожок пастуший – не помеха.
Среди чужого ржания и смеха
Кривую спину выправит горбун.
Я слушаю – и все-таки не верю:
Все скрипки – Страдивари и Гварнери,
От светло-рыжих и до вороных.
Я слушаю – и все же нет покоя:
Ведь я касалась звучных струн рукою,
А где смычок, чтобы играть на них?!
ПАМЯТЬ О МЕЧТЕ
Сквозь вздох органа Домского собора
Послышался мне Даугавы стон –
Задули ветры с четырех сторон,
Колебля Землю – шаткую опору.
Шутя, открыла сумочку Пандора,
Закрытую с неведомых времен.
И тьма настала, душная, как сон,
Лишая зрения и кругозора.
Придет похмельем память о мечте,
Когда сотрутся в памяти все те,
Кто просто жил и умирал без грима.
История не зла и не страшна:
Осуществилась странная страна –
Живая тень искусственного Рима!
СКУЛЬПТУРА
Природа, пользуясь рукой творца,
Жизнь из темницы камня отпускает,
И мудрой плоти вечная пыльца
Родившуюся женщину ласкает.
И вот уже видны черты лица,
Стыдясь, Венера руку опускает.
Но боль неутолимого резца
Она и в вечности не расплескает.
А время, притаившись, как паук,
Ждет часа, чтоб лишить Венеру рук,
Морщины высечь с тупостью невежды.
Уже без головы летит Нике…
Но в этом удивительном броске
Она возносит торжество надежды.
ОЧЕВИДЦЫ
И снова привирают очевидцы
И сами верят домыслам своим.
Мы в зеркалах кривых чужие лица
Взамен своих – утраченных – узрим.
История! О, как правдив твой грим,
О, как пронумерованы страницы!
И оживает прошлое, как Рим,
Припавший к мраморным сосцам волчицы.
Уходит человек, как пилигрим,
Сквозь памяти рассеявшийся дым
В какие-то грядущие столицы.
О прошлом ясным днем мы говорим,
Его в пример приводим молодым.
А по ночам нам будущее снится.
БРОДЯГИ
Когда сверкнула вольтова дуга,
Душа не изменилась в человеке,
Аллеи в асфальтированном веке
Не отменили рощи и луга.
Все так же белы вечные снега,
Все так же сини небеса и реки,
Мы из Варяг плывем все в те же Греки,
Два локтя положив на берега.
То плавно подчиняемся теченью,
То волоком одолеваем тренье —
Нам по плечу и суша, и вода.
Себе придумывают жизнь бродяги…
Поблекли Греки, вымерли Варяги.
А мы плывем – неведомо куда.
ОБРАТНАЯ СВЯЗЬ В ОБРАТНОМ СОНЕТЕ
За горизонтом, за чертой, за краем
Мы пристани привычные теряем,
Но обретаем новые моря.
Мы только в детстве в моряков играем,
Потом, забыв о море, умираем,
Бросая в бухты быта якоря.
И откровенья древнего царя
Сегодняшней наукой поверяем…
Молчи, Екклесиаст! Все это зря —
Ведь мы иную участь выбираем.
Успокоенье – участь бунтаря,
Прельстившегося обретенным раем.
Ведь все мы начинаем с букваря
И непременно Библией кончаем.
МАСКИ
Четыре маски греческих трагедий
Сегодня четвертованы. И вот
Одна из них другую не найдет.
Вторая позабыла облик третьей.
Среди церквей, костелов и мечетей
Благочестиво мечется народ,
И простота язычества не в счет
В тупой замысловатости столетий.
Но думаю, что знал уже Софокл,
Как человек коварен и жесток,
Как он идет, в хитоне камень пряча.
Не дрогнула тогда его рука.
И он настиг меня через века:
Трех масок нет…
Осталась маска плача.
ШАРЛАТАНЫ В ГРАНИТЕ
В какую ночь обычную зачат
Младенец, ставший необыкновенным?
Причуда хромосом, а не стандарт,
Ошибка гения в балансе генном.
Но почему-то люди говорят,
Что мало совершенства в совершенном.
Поэт, безумец или телепат —
Все шарлатаны в этом мире тленном.
И лишь потом, в посмертной суете,
Его оценят и поймут все те,
Которым он казался костью в горле.
Ну, что ж! Пусть он взойдет на пьедестал,
Чтоб мне его спросить: «Ты не устал?»
Чтоб руки снег со щек гранитных стерли.
РАССВЕТ
Уже рассвет на небе, как обнова, —
Над крышами бараков и дворцов,
Один из многих истинных даров,
Надежды и любви первооснова.
Пылает солнце в блеске куполов,
Безбожниками позлащенных снова,
На обновленных призраках былого
И на фасадах блочных близнецов.
У человека странный интерес:
Он, как в тюрьму, загнал себя в прогресс,
Пытался перестроить всю планету.
Ему не по заслугам повезло,
Что всем стандартам нынешним назло
Восходят нестандартные рассветы.
ЛЮБОВЬ
В любви мы и всезнайки и невежды —
Таков физиологии удел,
Когда свободно сбросив ложь одежды,
Мы доверяем искренности тел.
Но неосуществимые надежды
Однажды кто-то выдумать посмел,
И отчуждение возникло между
Двумя, перешагнувшими предел
Безмерной щедрости и подаянья,
Усталости, бессилья, увяданья,
И выдумок и радостей земных.
И капля яда в приворотном зелье
Сулит необратимое похмелье,
И невиновен ни один из них.
ИГРА
Где этот нераскрывшийся бутон,
Которому цвести необходимо?
Любого времени загадка он,
Его разгадка – неисповедима.
Где мне послышался, как эхо, стон?
Куда бежать – на помощь или мимо?
Пока поступку я ищу резон,
Причина удаляется незримо.
Ведь жизнь – не в рабстве пленки, как кино,
И ей остановиться не дано,
Чтобы монтаж решить совсем иначе.
Продуманного не сыскать добра.
Судьба любви – нелегкая игра,
В которой поступить нельзя иначе.
ПАДЕНЬЕ
Паденье – это только совпаденье
Моей судьбы с законом тяготенья.
Для этого не надобно уменья —
Лети, одолевай законы тренья.
И вечность, заключенная в мгновенье,
Единственного требует – терпенья,
И видит обострившееся зренье
Цветную точку моего паденья.
Для этого не надобно уменья,
А только – ускоренье, ускоренье…
Последний миг – как первый миг творенья!
А может, это просто невезенье?
Паденье – это только совпаденье
Моей судьбы с законом тяготенья!
СТЕПЬ
Трава в степи засохла до корней —
И травы, и цветы, как губы, сухи.
Как после сокрушительной разрухи,
Осталась степь, изведав суховей.
И жизнь бесплодна, как театр теней,
И безголосы домысли и слухи…
Стоят цветы как древние старухи,
Пугаясь зримой бренности своей.
Но все минует – осень и зима,
Я вспомню нежные слова сама,
Как вспоминает вечность плод в утробе.
Минует прошлогодняя трава,
Но вновь родятся нежные слова,
Как солнца луч на голубом сугробе.
СЧАСТЬЕ
Я босиком по терниям иду.
Мне за подол цепляется репейник.
Ведь поняла я на свою беду,
Что я – как Галилей или Коперник.
И задыхаясь на костре в чаду,
Я стражду за тебя, мой современник.
Губами обгоревшими, в бреду,
Стихи шепчу, стихи не ради денег.
В моем бреду помочь бессилен врач.
Мой друг, ты стетоскоп участья спрячь:
Рецепты счастья выглядят иначе.
Мне тягостны сочувствие и лесть.
Я повторяю только то, что есть:
Я думаю, смеюсь, люблю и плачу!
ДАВНЫМ-ДАВНО
Давным-давно прекрасны были кони,
Леса полны и ягод, и грибов,
И чудо материнства на иконе,
Как чудо гнезд на островах дубов.
Кто выдумал за техникой в погоне
Металл станков или бетон домов,
Чтоб жизни коротать, как на перроне
Ждать поездов, удобных, как гробов.
Давным-давно… Но ведь уже тогда
Рождались, как уродцы, города —
К дню нынешнему вел нас день вчерашний.
И в этом самом дальнем далеке,
Не находя секрета в языке,
Жизнь разрушалась Вавилонской башней.
СНЕГ
Снег, словно сон – неощутимы сны,
И снега мы совсем не замечаем.
Пораньше электричество включаем,
Двойными стеклами защищены.
И так до половодья, до весны
В своей квартире, как в тюрьме, скучаем,
И телевизор запиваем чаем,
Двумерности программ подчинены.
И времени меняет серебро
На медяки мне автомат в метро,
Проматывая скудное наследство.
Лишь очень редкий, странный человек,
Светлеет и сеется, видя снег,
Как будто он сумел вернуться в детство.
ВСЕМОГУЩЕСТВО
Кто выдумал, что всемогущи люди?
Все те же люди…
Выдумкой гордясь,
Большой Вселенной маленькие судьи
Плетут законов вычурную вязь.
В угоду самомненью и причуде
Они с природой рвут за связью связь,
Усердствуя то в ханжестве, то в блуде,
От чистоты не отличая грязь.
О, муравьиный труд лабораторий!
В водовороте – щепочки теорий,
Открытия сомнительная честь!
Хоть люди судят о природе честно,
Бестрепетной Вселенной неизвестно,
Что у нее такие судьи есть!
ПТИЦЕЛОВ
Кем станешь ты, случайный птицелов?
Тюремщиком в навязчивой заботе,
Иль хлебосолом, давшим корм и кров
На долгий зимний перерыв в полете?
Ах, птицы, запертые на засов!
О чем вы в клетке весело поете,
Оплачивая песнями без слов
Все хлопоты о ненадежной плоти?
Хозяин к вам уже давно привык,
Вы человечий поняли язык,
В глаза глядите преданно и добро…
Но грянет птичий зов когда-нибудь,
И вы о клетку разобьете грудь,
Как сердце разбивается о ребра.
СОНЕТЫ О МАШИНАХ
I
Изысканность рисунка перфораций
Машинам уготовит пьедестал…
Но электронный питекантроп стал
Тупицей, не способным сомневаться.
Хотя он знает, что творил Гораций,
но кружит людям голову металл.
И новым культом – культ машины стал:
Лишь ей решать – нам нет нужды решаться.
Во мне давно забытая латынь
Кривой улыбки порождает стынь
Крупицей золота в осколке рудном.
Хотя сама латынь давно мертва,
Но в сотне языков ее слова
Остались в совершенствованье трудном.
II
А кто сказал, что заключен прогресс
В болтах, винтах, транзисторах и прочем?!
Мы ярлыки к явленьям приторочим,
Явлений смысл не понимая без…
А может, это балуется бес,
Игрушки пчелам выдавши рабочим?
И мы играем, а потом пророчим, —
Такой у нас, наверное, замес.
А пчелы видят цвет и аромат,
За каплей меда попросту летят,
Потом нас медом потчуют пчелиным.
Но совершенство шестигранных сот
Прекрасно, как и первый наш урод,
И поколенье первое машинам.
ТАЙНА
Веселое пятно на потолке…
Но – говорят – он просто не побелен,
А зайчик солнечный в моей руке
Неощутим, бесплотен и бесцелен.
Я угадала Моцарта в сверчке,
Но он на сто Сальери был поделен.
И я брела сквозь время налегке,
Поскольку груз мой был в пути потерян.
Уже давно побелен потолок.
Но зайчик жив. Он выжить мне помог
В наивном хитроумии эмоций.
Сверчка не слышно на закате дня.
Но по ночам есть тайна у меня:
В моей душе готов проснуться Моцарт!
ПОХОРОННЫЙ МАРШ
Еще нескоро оплывет свеча,
Еще рассвет затеплится нескоро.
Лишь сердце, похоронный марш стуча,
Найдет неведомые переборы.
Тогда мастеровитость палача
Осуществит бескровность приговора,
И не поможет знахарство врача,
Увещеванья чьи-то и укоры.
А, в сущности, что делали князья,
Кого-то милуя или казня?
Они присваивали Божье право.
Но вот уже оплыли свечи слов…
Я ощущаю холод кандалов
В чужой толпе безлико и кроваво.
ЦЕНА
Со стороны или на стороне
Искусство ценится, как в магазине,
Наверное, по этой же причине
Теперь оно особенно в цене.
В чем ценность искры, спрятанной в кремне,
Или воды, не найденной в пустыне?! —
Рождественский обед в живой гусыне,
Не знающей о праздничной цене.
Но далеко еще до Рождества.
Я обесценена, пока жива, —
Сбиваю туфли, снашиваю платья.
Когда отшелушится бытиё,
Свершится воскрешение мое:
Меня поймут, и всех смогу понять я.