мой сломанный компас, все реже на восток, он на запад.
арабескью закусываю арабьятой.
и взглядом, рассекаю границы.
у них там самоучки-самоубийцы,
у нас ангелы-попрошайки,
из развлечений побросать шашки,
наотмашь, без победителей.
ты стоишь рядом с бровью, бровь,
в застегнутом кителе,
протягиваешь в подарок - расписной финский нож
и прочую хворь,
растворяешься и не сыскать тебя теперь не в Хабаровске, не в Питере,
даже если поднять всю русскую хтонь.
а что мне сказать родителям?
ты подоспел рыжей дыней, к моему завтраку,
обволакиваю тебя свежим прошутто-крудо,
и боюсь в глаза смотреть своему первому художественному руководителю,
она была против любви, в которой возможна смута.
будто была точенной, стала выструганной,
я отвечаю на твои письма односложно и быстро,
пускай этот морской город мне почти не снится,
он снится, и рассудок с рассветом начинает ссыпаться.
а я дальше обитаю и рыскаю,
в чужих квартирах-студиях, с высокими потолками, в дореволюционных домах,
и мне каждый взмах старушки-моли, в кухонных тумбах известен,
и мне эти тумбы храм, я в них монах.
господа первый крестник.