КИСЕТ
Третья глава повести «Перекрёстки»
В конце первой главы повести, в дверном проёме появилась женская фигура в подвенечном наряде. – Уже немолодая, но ещё без признаков старения, красивая женщина шагнула за дверной проём. Красивая потому, что некрасивых женщин не бывает, конечно, кто в этом разбирается!
Если бы пришлось видеть её при дневном свете, то можно было бы заметить поволоку грусти и страдания в её глазах, но ... ещё не успевшие сломить и обезобразить её душу, жаждущую жизни и женского счастья.
Какой-то неведомый, но животворный источник поливал этот, не желающий увядать, цветок. По-видимому такой источник называется – надежда! На что она надеялась знало только её сердце.
Женщина в подвенечном наряде, отошла от двери и от вяза. –
Она посмотрела вверх – вяз занимал полнеба, поприветствовала правой рукой Луну и послала ей воздушный поцелуй. Левой рукой она чуть приподняла подол белого пышного, может даже роскошного платья – (ночью подробностей не разглядеть) подошла к колодцу и заглянула в него.
Наверно хотела увидеть своё отражение в зеркале воды колодца, но там на фоне огромной глубины, отражающей тёмно-синее небо, усыпанное миллиардами звёзд отпечатался в центре только её тёмный силуэт – Глубина завораживала и тянула к себе. Поэтому она отшатнулась, будто тело отбросила какая-то пружина. Не отпуская левой рукой подол платья, правой – прикрыла свою грудь, удерживая таким образом душу. Сердце её забилось в бешеном ритме.
Постояла ещё немного, вернулась к двери, плотно прикрыла её, отошла, ещё постояла, посмотрела вверх, второй раз поприветствовала Луну, вышла за невысокую калитку и по узенькой тропинке вошла в таинство ночи.
Слева от тропинки, параллельно ей, метров за десять шла поселковая дорога. Но ездили по ней мало, поэтому дорога была как и тропинка заросшая крапивой и ромашками. Плюс на дороге, кое-где встречалась глубокая колея, так что, идя ночью, можно было свернуть ноги. – Тропинка предпочтительней!
Справа чернел смешанный лес. Он манил и отталкивал. Манил своей ночной зачарованностью и предполагаемыми не разгаданными лесными тайнами. Отталкивал – тёмной громадой спрута, размытой по краям абриса, закрывающий дальний синий звёздный горизонт.
На пути тропинки встретился знакомый полусухой ручей, густо заросший пахучей осокой. Раньше мостиком через ручей служила широкая сосновая доска, но она давно сгнила и куски её валялись на неглубоком дне.
Какой-то старатель хотел построить мостик более капитальный, даже перекинул через него не толстое бревно, но на этом его старания иссякли. Бревно тоже ждало участи раньше перекинутой через ручей доски.
Женщина переходила здесь не впервые и знала что делает. – Она сняла туфли, чтобы босой ногой лучше чувствовать неровности бревна и, не теряя равновесие, смело и уверенно перешла на другую сторону.
Чуть подальше ручья на два-три метра, справа, стояла одинокая сосна, как форпост чернеющего вдали леса. Женщина подошла к дереву, из белой небольшой сумочки, висевшей на таком же белом ремешке через плечо, достала два орешка и протянула ладонь с ними вперёд. Тут же, как будто её ждали, спрыгнула белка, села женщине на руку (они были друг другу знакомы) и без всякой церемонии начала разгрызать орешки. –.
Когда белка сгрызла орешки, то ни тебе спасибо, ни тебе здравствуйте, или до свидания – прямо с руки прыгнула на ствол сосны и исчезла в её ветвях. – Видимо белка посчитала, что не дающий орешки делает ей одолжение, а наоборот – она сделала одолжение что угостилась орешками. – А оно так и было! Женщина в душе улыбнулась и пошла дальше.
Ей осталось идти около версты и она торопилась. А шла она к деревянному истукану, почерневшему от дождей и другой непогоды, как выросшему из земли чуть выше человеческого роста.
Какой-то, не совсем обученный в ремесле деревянной скульптуры умелец, из ствола, поражённого громом дерева, хотел вырубить, видимо, что-то путёвое. Он наметил, нечто напоминающее глаза, нос и губы, сделал несколько зарубок, напоминающих руку на животе, да так и бросил. Не хватило духу, или умения, а может и того, и другого. Что мог – то сделал и спасибо ему.
Спасибо потому, что его истукана люди, независимо от автора, назвали ... Перун.
Хотя церковь тех времён давно молилась Иисусу Христу, и предала анафеме языческие привязанности, но глубинная вера народа не хотела расставаться с такими весёлыми и красивыми языческими Богами. Бывало – семьи, а то и вся деревня праздновала праздники, и старых и новых Богов.
Женщина подошла к Перуну и села на лежащее рядом бревно. Вынула из сумочки, не совсем оформленный, кисет для курительных принадлежностей мужчин, иголку с уже затянутой ниткой и сделала при свете Луны несколько стежков вышивки. Столько – сколько позволила затянутая в иголку нитка.
Потом спрятала кисет с иголкой в сумочку, опёрлась спиной о языческое Божество, чувствуя при этом двойное значение – физическое и духовное, и закрыла глаза. Она грезила.
В это время из-под кустарника, что рос рядом сверкнули, отразив лунный свет два огонька. Следом за огоньками появилась голова, потом туловище и, наконец, хвост страшного в лунном свете зверя. – То была волчица со взъерошенной шерстью. Она посмотрела в разные стороны, подняла морду, и вдохнула воздух, улавливая окружающие запахи.
Обоняние волчицы существующий фон удовлетворил. – Ни намёка на запах пороха, или собак! Потом смело подошла к Перуну и легла рядом с женщиной.
Через несколько ударов сердца, осмотревшись по сторонам, волчица положила свою морду женщине на колени. Та, не открывая глаз, опустила обе руки на холку волчице и стала нежно перебирать и приглаживать её шерсть. Ещё несколько ударов сердца и волчица тихонько заскулила.
Женщина открыла веки и они посмотрели друг другу в глаза. Во взглядах было доверие, что-то похожее на нежность и … как бы женскую солидарность. – Солидарность самок. – Во взглядах была проверка на верность и преданность.
Взглянув каждой в самую глубину души, женщина и волчица закрыли глаза и под лунное сияние, и сильное влияние полей полнолуния предались грёзам. Каждая в своём ключе.
Грезила волчица. –
Было совсем недавно. Может год с лишним назад. – Стая, под предводительством ещё не старого, но опытного вожака с крепкими, чуть пожелтевшими волчьими клыками, приблизилась к деревне, чтоб атаковать сонную овчарню и добыть право на ужин. Овчарня стояла на окраине села и вечно дразнила жирными овечьими окороками.
На выпасе брать овцу опасно. Там их охраняет наша проклятая далёкая родня – огромные волкодавы. – Никаких родственных чувств! – В человеческой, даже самой отвратительной стае, такое отношение называется предательством!
Вожак знал – нужно подойти так, чтоб ветер дул в сторону стаи. Перетерпим запах собак, но наш дух собаки не услышат. Пришлось подходить сбоку. Там хоть и чувствовался запах ружейного пороха и конского пота, но вожак полагал – сторожа перед утром досматривают сладкие сны.
Так было всегда, но не на этот раз. Человек решил избавиться от волчьей стаи живущей в его районе. – Очень часто начали пропадать овцы и свиньи – любимое лакомство волков.
Вожак умный, но ... человек оказался умней!
С не подветренной стороны в лунной тени акаций уже стояли оседланные три лошади, каждая с седоком. Седоки держали наготове двухстволки с дополнительной порцией пороха и крупной дробью.
Вожак заметил, но было поздно!
Раздалось ржанье лошади, вслед за ржанием море огня уак блески молнии и хлопки страшнее грома. Кто-то из наших предсмертно выл. То был вожак.
Оставшаяся стая бросилась бежать. Её настигали лошади и горячие дробины, как огромные кровавые пчёлы вонзались в тело и вливали в него горячий, невыносимой боли – мёд! Моё, волчье, счастье, что за нами не гнались собаки. Собак стрелки не взяли специально, чтобы ночью не перепутать и не послать пчелу в собачий зад.
Я, простреленная дробью в обе лопатки забилась в кусты возле пня, который люди называют – Перун и потеряла сознание.
На следующий день, когда открылись мои глаза, увидела, возле себя сидящую женщину. Она, гладила мою холку и старалась дать из своей ладони мне воды. Я оскалилась, и в порядке защиты, хотела укусить её, но не хватило силы.
Женщина приходила ежедневно, приносила воду и еду.
Когда стали все ночи тёмные и Луна не появилась на своём небосводе, пришла женщина очередной раз. Я попробовала встать и почувствовала, что боль исчезла и ко мне вернулись волчьи силы.
Женщина радовалась вместе со мной. Я облизала женщине руки и её лицо. Она меня поцеловала.
Я осталась одна. Без стаи и преданного волка. Я чувствовала, что женщина тоже переживает своё одиночество.
В полнолуние мы встречаемся здесь летом, а зимой я в полнолуние прихожу к её дому. И, случается, мы тоскуем вместе.
Грезила женщина. –
Недавно это было. – Года полтора назад. Осенью.
Я пришла к Перуну, моему любимому Божеству днём, не так, чтобы принести ему дары, а чтобы засвидетельствовать свою любовь к нему. Села на лежащее бревно рядом с Божеством, и опёрлась о него спиной.
Вдруг почувствовала какую-то тревогу и посмотрела в сторону кустарника. Там лежал зверь, пытавшийся подняться, но не мог. Из губ его свисала кровавая пена. Наши глаза встретились. И меня объял трепет! Я увидела в тех глазах глубину бесконечных Миров создавших нас! Создавших желание торжествовать жизнью и ... наше изначальное родство! – Родство живой материи! Боже мой! – Ведь мы одно целое, идущее к нам из неизмеримых глубин, может быть, миллиарды лет, чтоб оформиться в такого Зверя, что сейчас умирает, и такого Зверя как Я, убивающего Его!
Это была раненая, моим собратом, волчица. Она умирает! – Она тоже убивала! – Но сейчас умирает и в глазах её я прочла бесконечный, порочащий всё живое ... упрёк! Упрёк убийству! Такое бывает только перед смертью … к сожалению!
Я была вне себя, и моё сознание перевернулось!Я полюбила её и выходила. Сейчас голова её лежит у меня на коленях. И наверно она сознаёт, что любит из всего человеческого отродья только меня! И она сознаёт – чтобы жить – должна … о, Дьявол! – убивать!
Наверно иногда ей, как и мне, плохо от своего сознания, что голод гонит её … и меня о, Боже! – на убийство! Наверно в создание её рода однажды вмешался Дьявол, чтобы смеяться над Богом! – Как он смеет!!!
Человек тоже убивает! И не только для того, чтобы утолить голод, а просто убивает чтоб кто-то был убит! Убивает такого же как и он – человека! Неужели в создание Человека, тоже однажды вмешался Дьявол, чтоб посмеяться над Богом!.. Как он смеет!!! – А посмел же!
И ещё. Это было очень давно! Прошло семнадцать лет, а Лун больше ста пятидесяти! Были живы мой отец и моя мама. Мой отец был сотником донского казачьего войска. Он часто был в походах, но когда приезжал, мама расцветала и вся семья была счастлива.
У меня еще были два старших брата, которые тоже служили в сотне отца. Один из них уже гарцевал в хорунжих, второй гарцевал, догоняя его по службе.
Был у моего отца друг кабардинец. Тоже сотник войска донского. А у него сын в чине хорунжего. Они часто встречались у нас дома. Говорили о лошадях, о походах, о скачках. Пили донское виноградное вино, но никогда не говорили о огородах, об урожае, о коровах и свиньях томящихся в сараях, и хорошо знающих женскую ласку.
Моя мать и я подавали им на стол, подливали вина, жарили яички и бараньи шашлыки.
Мой отец, чтоб удовлетворить гостя, по кавказской традиции, женщин за стол не приглашал.
Мы сидели в сторонке и смотрели – чего не хватает на обеденном столе, чтобы тут же восполнить пробел.
Мой отец и гость кабардинец, оба сотники, клялись друг-другу в верности, обнимались и, охмелев, пели кавказские и русские песни.
Мои два брата и сын кабардинца смотрели на старших наставников и учились дружбе и преданности. Дескать, в бою, дружба и преданность, самая ценная ипостась и за валюту её не купишь. Так говорили во хмелю!
Но, так как никакого боя в их жизни пока не было, то и проверить было не на чём.
Кроме учёбы, чтобы хорошо дружить и бражничать, сын кабардинца, очень красивый и статный юноша Абдулкерим, поглядывал, непростительно часто, и на меня. Я краснела и какая-то непрошеная, но приятная дрожь пробегала по моему телу.
Через несколько встреч, после взглядов молодой кабардинец осмелился заговорить со мной. Краска залила моё лицо, но я что-то ему ответила. Не помню что, но целую ночь до самого утра грезила о нём. И уснуть не могла.
Я влюбилась. По тому высокому напряжению, что чувствовалось между нами, знала и была уверенна в его сильных, хоть и немного греховных чувствах ко мне.
События развивались стремительно. – Нам уже разрешили не на долгое время уединяться, чтобы проверить самих себя. Мы знали, что всё идёт к свадьбе. Уже был определён список свадебных гостей. Поэтому через какое-то время мы – я и мой жених ... проверяли себя по полной. И я забеременела.
Отец Абдулкерима привёз мне подвенечный наряд. Оставалось лишь оговорить день свадьбы и моё приданое. За приданым дело не стояло! У моего отца в Сальских степях резвился табун лошадей и отара овец.
Как и полагалось в русских, да и в кавказских семьях, такое серьёзное дело нужно окропить добрым вином, или крепким самогоном. И наши отцы окропили! – Очень хорошо выпили!
Издавна известно – вино и самогон всегда зовут на подвиги. Поэтому и наши отцы хотели друг перед другом похвастаться своими жеребцами и своей залихватским умением управлять ими. Как будто они их первый раз видели.
За двором был ровный пустырь поросший мелкими ромашками. Отцы поставили барьер – два столбика с жиденькой перекладиной – сантиметров на 90 высотой.
Первым прыгал с жеребцом мой отец и его жеребец успешно справился с заданием. Но одна из утленьких стоек покосилась и отец выравнял её.
Настала очередь прыгать отцу Абдулкерима. Вот здесь в нашу жизнь и пришла общая беда, которую не ждали.
Жеребец отца Абдулкерима сбил перекладину! Седок, весь покрасневший как рак, спешился, выхватил шашку, а соревновались они в полной амуниции и рубанул по торчавшим стойкам. Он заругался на своём языке, и обвинил моего отца, что тот на 15 сантиметров поднял перекладину. Конечно, отец мой возражал, отец Абдулкерима настаивал. – Им бы взять и повторить всё сначала, но … они предпочли обнажить палаши! Мои братья держали моего отца, а Абдулкерим держал своего. Глаза их горели и метали друг в друга молнии! Наговорили они друг другу такое, что не прощается.
В конце концов отец Абдулкерима крикнул, что ноги его здесь не будет и он не допустит чтоб его сын, такой прекрасный джигит женился на какой-то русачке! Приказал своему сыну, не как отец, а как сотник хорунжему, следовать за ним!
Не смог хорунжий нарушить воинский устав! – Не смог! – Чтоб не нарушить устав ... и на смерть идут! Так в уставах написано!
Садясь на коня Абдулкерим лишь крикнул: «Я люблю тебя! Я вернусь! Не забудь меня». – Видимо так! Но, я услышала последнее слово: «В полнолуние!»
И вот я здесь. Уже семнадцать лет вышиваю кисет невесты, чтоб подарить жениху! Я жду его! Моей и его дочери шестнадцать лет.
Отец, узнав, что я беременна, настаивал избавиться от ребёнка. Но ... то ведь любовь моя! Можно ли, не убивая себя, избавиться от любви своей?!!!
Мы с моей мамой перешли жить в другой хутор к моей бабушке по маме. Уже нет ни той, ни другой.
А я всё жду. Если не дождусь, то буду вечной его невестой, и … женой.
Уже сереет.
Волчица встала, потянулась и не оглядываясь скрылась в ближайших кустах.
Ольга, так звали, верную своей любви, женщину, тоже встала и пошла чуть качающейся походкой домой. Там ждала её дочь – Наташа...
Конец третьей главы