Книга Юкола

Просмотрено мной







Дмитрий Вайзгун

ЮКОЛА
















































«Я ведь тоже лист на паутинке…»

Дмитрий Вайзгун – представитель одного из малочисленных народов Севера Хабаровского края – нивхов,  он в своих произведениях показывает жизнь и обычаи своего народа. В простых и скромных рассказах и стихах он воспевает не только людей, но и красоту земли, на которой они живут и трудятся.

        Родился Дмитрий Николаевич Вайзгун 20 марта 1963 года в селе Кульчи Ульчского района, в семье учителей. В семье было четверо детей: три сына и дочь. Закончив Кальминскую восьмилетнюю школу, он поступил в Николаевское-на-Амуре педагогическое училище. По окончании был призван в ряды Советской Армии. Служил командиром танка Т-54.

         Педагогическую деятельность начал в 1982 году в родной школе. В 1984 году поступил на филологический факультет Хабаровского государственного педагогического института. Получив диплом по специальности «Учитель русского языка и литературы»,  продолжил работать в Кальминской неполной средней школе, где работает по настоящее время.

         Дмитрий Вайзгун принимал участие в форумах поэтов и писателей Сибири и Дальнего Востока. Впервые в 1981 году, где на конференции молодых поэтов и писателей Дальнего Востока он познакомился с Виктором Александровским, Григорием Ходжером, Марией Дечули, Андреем Пассаром. Встречи эти запомнились ему на всю жизнь. В 1987 году участвовал в молодежном форуме Сибири и Дальнего Востока, в городе Якутске, тогда он познакомился с Колой Бельды.

Писать стихи начал ещё в педучилище. Первый книжка его стихов «Лирика» вышла в 1998 году в Хабаровском книжном издательстве. Печатался в сборниках  «Поэтический город», «В отчем доме все моё богатство», «Голоса серебристых проток», «Слова, идущие от сердца», а также в краевой газете «Молодой дальневосточник», в журнале «Багульник», в районной газете «Амурский маяк».

Сейчас в Кальминской школе Дмитрий Вайзгун преподает родной язык. Пишет стихи на нивхском языке. Был делегатом  двух  съездов нивхов - на Сахалине и в Николаевске-на-Амуре. Его произведения  включены в учебник «Литературное чтение на нивхском языке» для третьего класса. В 2019 году он стал победителем литературного конкурса «Голос Севера».

Тема родной земли становится главной в его творчестве. В своих стихах и рассказах он прославляет свой край, его богатые рыбой реки, его леса, воспевает труд своих земляков – рыбаков и охотников. В его произведениях  открывается внутренний мир одного из малочисленных народов Дальнего Востока – нивхов, их реальные непосредственные представления о природе, ее законах, самобытная культура  нивхов. В своих рассказах он описывает реальные сюжеты, подсказанные жизнью, описывая просто, без всяких прикрас, самые обыденные заурядные явлениях жизни.

Любовь к дальневосточной природе, к её лесам и рекам, особенно к Амуру живут в нем с рождения. Дмитрий Вайзгун - сын этой природы.  Картины времен года в его стихах и рассказах дышат свежестью, овеяны искренностью авторского настроения, одухотворены тонкостью поэтических образов.

         Прекрасно описана осень в рассказе «Зерно и небо»: «Наступила осень. Березки, как златоглавые храмы, стояли на ослепительно белых основаниях. Задорно-оранжевые клены притягивали свои пятерни в приветствии птиц. Осинки зябко дребезжали светло-желтыми листиками.  Только ели важно стояли в своем непоколебимом зеленом цвете…»

А как образно у него показано лето:

Пролетело ветрами, полазало,
Прошуршало по мягкой траве,
Утомленное,  зеленоглазое,
Не оставь меня, лето: - Привет!

         Много стихотворений посвящено зиме.

Заиграла музыка метели,
Ноты белые летят во тьме ночной,
То органные аккорды, флейты трели,
То литавры слышу надо мной.

Прочитав стихотворение «Первый снег», невольно окунаешься в эту застывшую тишину:

Снег лежит.
И тишина застыла.
Только слышно карканье ворон.
И в конюшне старая кобыла
Хрумкает соломою сквозь сон.

Просто все.
И проще не бывает.
Спит природа. Тихо и покой.
Даже я, как сельский обыватель,
Становлюсь сейчас самим собой.

На мажорной, жизнеутверждающей  ноте написано стихотворение  «Оптимистическая весна».

Слушай, а ведь все совсем неплохо.
Вновь весна, опять бегут ручьи.
Дерева без всякого подвоха
Распускают листики свои!


Сбросил льды Амур с могучим вздохом,
Шалые ветра в лесах шумят.
Слушай, друг, а это ведь неплохо -
Лебеди на родину летят!


И хорош стонать тебе и охать!
Будет солнце, будут и дожди.
Будет жизнь. Что, думаю, неплохо!
Столько еще весен впереди...


Особое место занимает в его стихах любовная лирика. Даже в таких стихах природа у него является не только фоном действия, но и непосредственным участником событий, и может передавать чувства людей. Образ самой любимой также непосредственно связан с природой, ее образами.
Как хороша молодая жена!
Косы, как смоль, и глаза!
Гибкая, словно рябина, стройна!
Стан ее словно лоза!

Его стихи и рассказы пронизаны прекрасными сказаниями и песнями нивхов. В свои произведения он органично вводит элементы  фольклора, стараясь показать особенности  уклада  жизни и традиции своего народа. Рассказ «Амурская Венера» сразу начинается с древнего предания нивхов: «Давным-давно это было. Дедам деды дедов рассказали. Однажды звездное ночное небо с ослепительной вспышкой вдруг раскололось. Земля содрогнулась от страха. Это Золотая Венера, прозванная позже Амурской, прочертив дугу из огня, упала где-то в непроходимой тайге…»

Дмитрий Вайзгун  патриот своей земли, он любит ее, гордится ею.

Не называйте мой край территорией!
То родина моя, не вражий тыл!
Тот чтит свою российскую историю,
Кто к Родине любовью не остыл!

                Виталий Краснер



















                О ЧЕМ ПЛАЧЕТ ВЬЮГА

Жил возле леса один Мальчик. Он любил свой лес, в ясные дни купался в голубой речке, а когда шел дождь, сидел дома и смотрел в окно. Звери и птицы бывали часто у него в гостях. Вечерами он мечтал о дальних странах, о морях, о звездах.

Однажды перед закатом в двери его дома кто-то осторожно постучал: "Тук-тук!"

Мальчик открыл, и в его дом впорхнула маленькая златоглавая птичка. Перышки у нее были сизые, а глаза меняли свой цвет, иногда они были серые, то голубые, то зеленые.И Мальчик  сразу полюбил эту пташку, да так, что стал забывать про свой лес и речку совсем перестал выходить из дома, посвятив все свое время заботам о прекрасной Птичке.  Она пила воду у него с ладоней, и своим дивным изумительным голосом пела ему песни, а Мальчик часами завороженно слушал их. Он уже не мог жить без своей Птички. А время шло...

А время шло, и счастье Мальчика не могло длиться вечно. Его сердце еще не знало зла. Вскоре у птицы вместо маленького изящного клювика вырос массивный хищный клюв. Вместо коготочков появились мощные когти. А Мальчик просто не видел, что птичка превратилась в хищную Орлицу. Он  продолжал любить свою пташку. А она никого никогда не любила, разве может самолюбивая птица кого-то полюбить? Когда у нее стали расти стальные когти и крючковатый клюв, в холодном сердце поселилось только одно чувство -ненависть. Ко всем, кто ее окружал, ко всему. Что ее окружало. Даже свой лес она тоже ненавидела.

Пришло время, и Орлица разорвала мальчику грудь острыми, как лезвия, когтями. И принялась клевать его трепещущее сердце стальным клювом. Бедное сердце! Оно продолжало любить свою маленькую Птичку.

Мальчик тихо стонал. Орлица все клевала и клевала его сердце. От нестерпимой боли у него волосы стали седым, появились глубокие морщины. Мальчик вмиг стал дряхлым Стариком, и Орлица оставила его, в поисках новой жертвы. И пошел Старик бродить по земле, ему хотелось вечного покоя, потому что ни лес, ни голубая речка не принимали его на покой.

И скитается Старик, нигде не находя нигде себе приюта и утешения. Когда вам кажется, что осенний ветер шумит в листве, знайте: это бездомный Старик рассказывает шепотом об этой удивительной  и грустной истории.

Зимой его косматые белые волосы окутывают все вокруг. И тогда Старик кричит и стонет за нашими окнами, и плачет, вспоминая свой дом, свой лес и свою златоглавую Птичку.

ЗЕРНО И НЕБО

Наступила осень. Берёзки, как златоглавые храмы, стояли на своих белых основаниях. Задорно-оранжевые клёны протягивали свои пятерни, приветствуя птиц. Осинки зябко дребезжали светло-жёлтыми листиками. Только ели важно стояли в своём непоколебимо зелёном цвете.

Воздух стал свеж и студён. Местные утки зашевелились в предчувствии дальнего полёта. К ним стали прибывать те, что летели с далёкого Севера, где уже стало совсем холодно.

Охотники разбрелись по озёрам в поисках пернатой добычи. По вечерам слышались гулкие выстрелы. Утки ошалело метались от озера к озеру. Табуны перелётных птиц плыли косяками и таяли в брусничном морсе вечерней зари. Затем появились ледяные забереги, а потом озёра затянуло льдом. Всё успокоилось. Утки и гуси улетели в тёплые края. Река сдалась на милость победителя и покрылась зеркалом льда.

Нетерпеливые махальщики навострили свои блёсна, рванули на подлёдный лов щук, ленков, и, конечно, тайменей. После махалки один из рыбаков увидел на припорошённом снегом льду следы «лаптей» утки. Он с любопытством пошёл по ним, и возле ручья, под корнями тальника, поймал исхудалого подранка-крякаша.

-Ну, что же, принесу его домой, к домашним уткам, авось, выживет? - подумал рыбак. Так и сделал.

Дома хозяйка заперла крякаша вместе с домашними утками в тёплом сарае. Селезень отогрелся, наелся досыта насыпанного зерна, стал громко крякать и даже попробовал летать по сараю.

- Ну, и дикий! - улыбнулась Хозяйка.

Так Дик появился на этом сельском дворе. Сам он, конечно, с удовольствием улетел бы на юг, к друзьям-товарищам. Но сломанное крыло не позволяло сделать это. Что ж, придётся Дику перезимовать в деревенском обществе. Ведь он твёрдо знал, что весной полетит на север.

Хозяева были добрые. Они скрепили крыло лёгкими палочками, смазали мазью, плотно перевязали. И крыло зажило. Тем временем наступила зима. Дик не упускал случая полетать в сарае по утрам и вечерам. Он летал из угла в угол и громко хлопал крыльями. Это не очень нравилась домашним уткам.

- Ты мешаешь нам спать, - ворчали они.

Тогда Дик начинал им рассказывать о вольной жизни там, на тёплом юге и родном севере. Некоторые из уток, особенно молодые, заворожено слушали его рассказы о далёких сказочных краях за синими сопками. Какие там голубые озёра! Какие изумрудные сопки и звонкие прозрачные ручьи!

- Давайте полетим весной на север, - звал их Дик, - ведь там наша родина!

- Да, да! - крякали в ответ утки.

И они тоже пробовали хлопать крыльями, но взлететь не могли, мешали откормленные вкусным зерном жирные тела. Самая настырная молодая уточка составляла пару Дику, и они уже вдвоём летали по сараю. Это было так захватывающе! Только полёт даёт ощущение свободы!

И они уже вдвоём мечтали, как полетят на бескрайние голубые озёра севера и, невзирая на опасности и лишения, будут там  счастливы! Да, под каждым кустом их может подкараулить охотник, а пищу надо будет добывать самим, но наградой за это – бесконечное небо и…полёт! Над прозрачными реками, над глубокими синими озёрами, в которых отражаются белоснежные облака, синее-синее небо и фиолетовые сопки с исполинскими лиственницами на склонах!

Дни стали длиннее. С сосулек скатывались прозрачные звонкие капельки. Потемневший снег стал скукоживаться под лучами солнца, образуя мутные ручейки. Речка под рыхлым льдом стала набухать.

Наконец, снег почти полностью растаял, речка с возмущённым грохотом сбросила опостылевший панцирь. Перелётные птицы вереницами потянули с юга на север, заполняя пьянящий весенний воздух птичьим гомоном: курлыканьем, гоготом, кряканьем.

Греясь на солнышке, на деревенском дворе паслись утки. Дик всё время смотрел в небо, ждал своих сородичей, чтобы лететь с ними на родину. Когда он их узнал, то громко закрякал, радостно захлопал крыльями. От стаи вдруг отделились две маленькие точки. Эта пара стала кружить над сельским двориком.

- Летим на север! - кричали они Дику. И он в радостном возбуждении встряхнул крыльями, громко захлопал ими и… полетел! Поднявшись до верхушек деревьев, сделал круг над домом и сараями.

- Летим! Летим на север! - позвал он свою подружку.

Она быстро-быстро захлопала крыльями, намереваясь взлететь…

В этот момент на крыльцо вышла добрая Хозяйка с полной миской зерна. Она россыпью кинула зерно птицам, и те, оторвавшись от зрелища, принялись сосредоточенно клевать.

Подружка Дика перестала хлопать крыльями, она решила подкрепиться перед дальней дорогой. Не дожидаясь её, Дик полетел догонять свою стаю. А его подружка, наевшись, расхотела улетать.

- И зачем мне север? - подумала она. - Останусь-ка я здесь, ведь Хозяйка нас хорошо кормит!

Тем временем Дик, присоединившись к знакомой парочке, занял свое место в строю. Старый Вожак искоса глянул на него и приветственно крякнул:

- Не отставай!

Старый Вожак отвечал за своих сородичей, которые летели с ним в родные края, на север. Лететь ещё предстояло долга, впереди их ждала опасность, но там, за тысячи километров, голубели родные озёра.



АМУРСКАЯ  ВЕНЕРА
(Мюзикл в жанре фэнтези)

Давным-давно это было. Дедам деды дедов рассказали это. Однажды звёздное небо ночное с ослепительной вспышкою вдруг раскололось. Земля содрогнулась от страха. Это Золотая Венера, прозванная позже Амурской, прочертив дугу из огня, упала где-то в непроходимой тайге. Земле она оставляла слёзы свои золотые, и те с шипящим сверканием падали в снег, в пар его превращая. Эти горящие слёзы, остывая, превращались в золотые самородки. Жадные люди ушли в тайгу на поиски Девы и самородков.

Хайган был на охоте в тайге, соболя добывая. Ночью в избушке стало светло, словно днем. Следом раздался гром, землю потрясший. Жарко стало вокруг. И вот, идя по путику, увидел: в снегу, шипя и сверкая, остывала сама Амурская Венера! Жар от неё исходил всю неделю.

- Что это за чудо небесное? – думал Хайган. – Столько лет я охочусь в амурской тайге, никогда такого не видел!

Ночью приснился ему Белый Олень. И сказал он Хайгану:

- Ты, Хайган, возьми собак с самыми крепкими нартами, увези Златую Венеру. Путь тебе укажу я, Белый Олень! Ты пойдешь за мной далеко, за семь перевалов. Там найдешь под самой высокой острой каменной сопкой пещеру в расщелине. В самом конце той пещеры на отдельно стоящем камне поставь Златую Венеру лицом ко входу. Когда пойдёшь назад, не оборачивайся! Иди, назад не оглядываясь, пока из пещеры не выйдешь!

Утром его разбудил белоснежный Олень. Всё в дорогу уже приготовил охотник, быстро собрался. Труден был путь! Ручьи незамерзшие, большие озера и мари встречались ему на пути. Жадных людей остерегаясь, все прошел наш Хайган благополучно. И через семь перевалов нашёл под горою высокой, в расщелине, эту пещеру Хайган наш бесстрашный. Возле пещеры Белый Олень к нему обратился:

- Ты положи на рога Золотую Венеру! Следуй за мной, ни на что не отвлекаясь.

Вот пошли Хайган и Олень по пещере огромной, в самом конце на граните поставили вместе Златую Венеру! Тут же исчез в недрах пещеры Олень белоснежный! И пошёл охотник наш из пещеры. И, позабыв о запрете, он обернулся назад перед выходом самым. Встретившись с взглядом ожившим Амурской Венеры, он, сраженный её красотой, превратился в камень гранитный. Так и не дождалась с той охоты жена мужа своего молодого, Хайгана. Но она не теряла надежды, ждала его, верность ему сохраняя.

Песня жены Хайгана

Годы прошли, словно листья с деревьев слетели.
Старость подкралась, как соболь обходит капкан.
Все эти годы душа моя словно не в теле,
Будто летает она там, где милый Хайган.

Припев:
Ветер уносит жёлтые листья,
Осень вдаль гонит гусей караван,
Только мелькнула в тайге шубкой лисьей.
Пусто кругом без тебя, мой Хайган!

Верю, домой ты вернёшься, как птицы
Вновь прилетают в родные края.
Каждою ночью мне снится и снится,
Как возвращается счастье и радость моя!

Припев:
Ветер уносит жёлтые листья,
Осень вдаль гонит гусей караван,
Только мелькнула в тайге шубкой лисьей.
Пусто кругом без тебя, мой Хайган!



Без отца рос, мужая, Аргун, сын Хайгана. Был он ловок и смел, но мать ему запрещала след отца в далеких краях искать.

Так двадцать лет прошло, после того, как Хайган превратился в камень гранитный. Как и отец, охотился Аргун в угодьях их рода. Быстро на камусных лыжах обходил он капканы по ельникам тёмным. Каждый распадок знал он на сотни верст по округе. Только ни разу он до места заветного не доходил.

Были друзья у Аргуна, сверстники, братьям подобные, Ратун и Озгун. Крепко дружили они, вместе росли почти что с пелёнок, с самого детства.

Была у Аргуна девушка с именем Кенкук. Ох, и красива была она, солнцу подобна! Как улыбнется, тепло на душе становилось. Стройная, гибкая, словно яблонька дикая в поле весеннем. Кожа светла и мягка, как лепестки у белого мака. В черных глазах её искорки смеха сверкают.

Ночью осенней Филин священный спустился к избушке. Он обратился к Аргуну, такое ему рассказав:

- Я – Птица Тахтатть, ты уже стал сильным и взрослым. Должен найти, наконец, отца своего!

И так решили друзья Ратун и Озгун вместе с Аргуном идти, чтобы найти Хайгана следы. Ратун был сильным и храбрым, ничего не боялся. Озгун был тоже не трус, но ещё был умен. Вот снарядились друзья и отправились в путь далёкий, опасный. Филин священный перелетал от дерева к дереву, помогая тройке отважных. В ельнике тёмном густом, сидя на ветке, кликал друзьям, чтоб они не сбились с пути.

Песня Аргуна

Филин, филин, филин мой,
Выведи меня домой.
Прилети из мест, где сны,
Сядь на сук большой сосны.
Покажи мне путь домой,
Филин, филин, филин мой.
Мне б болото обогнуть,
Мне б найти тропинку-путь.
Прилети, бесшумно сядь,
Помоги мне путь узнать.
А в лесу такой туман,
Паутины тут и там.
Ель мохнатая высока.
Одиноко. Одиноко.
Филин, филин, филин мой,
Выведи меня домой.

И однажды на отдыхе жадные люди напали на наших друзей, жажду желтого дьявола тем утоляя. Думали, много златого металла у троицы этой. Чутко спал в эту ночь Аргун и, шорох услышав, бросил копье, врага поразив. Тут же проснулись Ратун и Озгун, взялись они за оружие, в страх и смятенье врагов повергая. Брал Ратун врагов руками, с неимоверною силой сжимая. И бездыханные падали те на студеную землю. Метко Озгун из лука тугого острые стрелы пускает. Каждая в мир праотцов врагов отправляет. Чуть засветало, и стихло сраженье, герои же живы все были. Только раны пришлось им лечить чудодейственной мазью. Сразу отправились в путь, выздоровления не дожидаясь.

Песня Аргуна.
Филин

Вдруг гукнет филин, вздрогнет тишь
Он ищет жертву, как награду.
И вот, пока не отомстишь,
Летает он с тобою рядом.
И только снимет ночь покров,
И солнце заиграет лирой,
И снова бой, и снова кровь,
Добро иль зло взойдут над миром?

Припев:
Никто тебе не скажет это,
Живых влечёт вперёд борьба!
Костями павших - в кастаньеты
- Играет женщина – Судьба!

Летает филин, словно тень,
Он призывает к кровной мести!
Зарыл ты корнем кверху пень,
Лишь отомстив, вернёшь на место!

Припев:
Никто тебе не скажет это,
Живых влечёт вперёд борьба!
Костями павших - в кастаньеты
- Играет женщина – Судьба!


Как рыбу снявши с остроги,
Ты лишь в победе счастье встретишь.
Но кто друзья, а кто враги,
Есть справедливость ли на свете?

Припев:
Никто тебе не скажет это,
Живых влечёт вперёд борьба!
Костями павших - в кастаньеты
- Играет женщина – Судьба!



Стали уже попадаться в ручьях и в распадках жёлтые слёзы Амурской Венеры. Их обнаружив, спрятал в карман их Ратун отчего-то. Видимо, сильно Ратун заболел золотою болезнью. Он захотел и Венерой один обладать, стать богатым. Чёрные мысли созрели, и решил нечестивец, как найдут Златую Венеру, друзей отравить. И Ратун припрятал корешок ядовитого зелья, и носил на груди его, в холщовом мешочке. Даже и думать не думали Аргун и Озгун плохо о друге Ратуне. Был фальшиво он весел и благочестен.

Вдруг, однажды проснувшись, увидели возле костра Аргун и Озгун мёртвого друга Ратуна. А когда расстегнули рубашку, нашли тот злосчастный мешочек. Видно, натёрло кожу тем корешком ядовитым, и околел как собака Ратун, до золота алчный. А в котомке его нашли они самородки металла.

Песня Аргуна.
Золото

Всю жизнь ты стремишься к богатству,
А нужно оно или нет?
А как же всеобщее братство?
Хоть кто-нибудь скажет ответ?
Кусочки Амурской Венеры
Старатели рыщут в лесу,
И всё ж без божественной веры
Они тебе зло принесут!

Припев:
Золото манит Нас!
Тянет как магнит Нас!

И ты как в другом измеренье
- Не важно - добро или зло?
- Как Солнце - златое творенье
 - И радость, и боль принесло!

Припев:
Золото манит Нас!
Тянет как магнит Нас!

А золото власть над тобою
Захватит всего до краёв,
Но коль совладаешь с собою,
Ты счастье узнаешь своё

Припев:
Золото манит Нас!
Тянет как магнит Нас!


И друзья порешили выкинуть золото всё, чтобы странной болезнью не заразиться. Друг перед другом вывернули сумки, карманы. Не оказалось даже песчинки желтой у них потаённой. Повеселев, продолжали путь свой нелегкий, решив, что если найдут Золотую Венеру, поровну это богатство разделят они. Хоть бы найти следы и останки Хайгана, чтоб по обрядам отправили душу его в мир, где тени.

Дальше вдвоем путь продолжили Аргун и Озгун вслед за Тахттем. Тахтть – это филин священный, им помогавший.

Песня Озгуна.
Три шага

Как брат Венеры, серебрится
Сверкает месяц молодой.
В едино никогда не слиться
Той гостье в слиток золотой.

Припев:
Но ты дойдёшь, Но ты найдёшь!
И сам с собой ведёшь ты бой!


И каждый раз идёшь ты драться,
Пускай дожди идут иль снег.
Настанет день, придёт богатство,
А будет счастье или нет?

Припев:
Но ты дойдёшь, Но ты найдёшь!
И сам с собой ведёшь ты бой!


А жёлтый дьявол жив доселе,
Пусть устоит твоя душа!
Осталось три шага до цели.
Но как же труден каждый шаг!

Припев:
Но ты дойдёшь, Но ты найдёшь!
И сам с собой ведёшь ты бой!


Вот и последний, седьмой перевал они одолели с помощью Птицы священной.

Песня Аргуна.
Истина

Я иду к своей цели и стена
Вдруг встаёт горой предо мной.
Только слово волшебное – истина
 Светит мне мечтою одной.

А над сопками вьётся ввысь орёл:
Он добычу свою уже ждёт.
Может, так же отец по распадкам брёл,
Под холодным жестоким дождём.

Двадцать лет - это миг для тебя, Мангу,
Помоги след отца разыскать!
Может, косточки на крутом берегу
Ты волною устал ласкать.

Кто мне льстил - оказался злейший враг,
Кто ругал - оказался друг!
Кто казался умным - стал дурак,
Даже шут мудрецом стал вдруг!

Филин исчез, но вдруг ниоткуда Белый Олень возник перед ними. Только хотел его с лука Аргун поразить в сердце острой стрелою, заговорил белоснежный Олень с ним по-нивхски:

- Следуй за мной, не отвлекаясь.

И привел двух друзей к сопке высокой, прямо к расщелине, где находился вход в ту пещеру.

Вдруг из входа в пещеру вышел Белый Старик с седой бородою, в длинной белой рубахе, с посохом чёрным, направился к ним с намереньем недобрым. Вскинул Аргун свой лук и пустил в сердце Старца вестника смерти! Но пролетела стрела сквозь тело, следа не оставив! И вторую стрелу пускает Аргун, всё напрасно! Белый Старик приближается ближе и ближе. Третью стрелу пускает герой наш, и все остальные! Но проходят они через тело, вреда Старцу не причиняя! Вот и последняя, двенадцатая стрела лишь осталась, и пустил ту стрелу Аргун прямо Старцу меж ног! Стон душераздирающий вокруг разлетелся! Он затихать стал, и Старец исчез со стенаньем. Белый Олень и друзья двинулись дальше. И перед тем, как войти в ту пещеру, Белый Олень промолвил:

- Как войдете, вы свой взгляд на Венеру Амурскую не поднимайте! Горе вам будет, коль встретитесь взглядом вы с нею! Там же, в пещере при входе найдете того, кого вы искали.

Следом войдя, храбрый Аргун при входе увидел камень гранитный, сразу узнав в нем Хайгана, отца дорогого! Он на колени упал и обнял тёплый камень гранитный.

Только Озгун не сдержал своего обещанья, он не стерпел и взглянул на Венеру. Как же она была хороша: золотистые косы, как у оленя глаза, но цветом небесным. И увидел Озгун её обнаженной. И разгорелся огонь в нём любви нестерпимый! Словно лишенный ума, он на друга вдруг прыгнул, чтобы соперника жизни лишить, завладевши Венерой.

Гулкое эхо летало в пещере огромной. И все вдруг затихло. Озгун, друг Аргуна, отправился в царствие мёртвых. Белый Олень прикоснулся рогами к граниту, и ожил Хайган, и обнял Аргуна. Но от боли душевной стал Хайган седой и в морщинах. И посмотрели оба они на Венеру, и не подвластна стала их воля небесному взгляду.

Вход в ту пещеру они потом заложили камнями. Быстро прошли весь путь семиперевальный. И дождалась, наконец, Кенкук своего Аргуна, а мама Аргуна мужа, Хайгана.



                ПЕСНЬ  О  КИТЕ


(подстрочный перевод с нивхского)






Когда наши деды были молодые, это случилось.
Может, сто лет прошло (с тех пор)
В Усть-Амгуни охотник жил.
Его звали Кит.
Он соболю подобный, был ловкий.
Когда охотился, под его
Торбасами ни одна ветка не хрустнет.
Он тихо, неслышно ходил, как тень.
Кит без добычи не приходил (домой)
Сохатого убив, самыми вкусными кусками стариков угощал.
Всем нивхам мясо делил.
Он законы предков знал.
У него два брата старших было.
Его братья уже женаты были,
Дети у них росли.
Братья дружно жили.
Младший брат Кит никак не мог жениться.
У его любимой девушки уже был жених.
С детства их косы связали вместе
И спрятали в ящик по обычаю предков.
Они стали женихом и невестой.
Их родители давно так договорились.
Стройная, гибкая девушка, как весенний тальник.
Только эта девушка была в сердце храброго Кита!
Крепко друг друга любили они.
Но не могли они нарушить закон.
В ту осень рыбы было много, ягоды было много.
Амурчане радовались.
Солнце последнее тепло дарило людям.
Недолго радовались люди.
Однажды на корабле японцы приплыли.
Они говорят, словно вороны чужие каркают.
Их корабль вошёл в Амгунь.
Открыли стрельбу враги по деревне из ружей.
И тогда сказал храбрый Кит
старшим братьям своим любимым:
- У вас, братья, есть молодые жёны и дети маленькие.
Оставьте мне ружья, а сами спасайте женщин, детей, стариков.
Оставьте оружие, для меня оморочку(лодочку)
Я буду отвлекать японцев стрельбой.
Поторапливайтесь!
Всё сделали братья так, так сказал им храбрый Кит.
Ох, и много людей погубили
В селах других злые японцы!
Много убитых ими побросали в Амгунь, сделав её красной!
Метко стреляет храбрый Кит во врагов,
Каждая пуля отправляет их в другой мир.
Рядом свистят пули врагов,
И ни одна не может попасть.
Ловкий и смелый Кит!
Вот уже скрылись из виду лодки с жителями,
Быстро летят лёгкие лодки по глади осенней амурской.
Лишь желтые листья тихо плывут вниз по теченью.
Ближе и ближе подходят японцы к деревне,
Вот уже окружают они храброго Кита,
Поняв, что он один.
Радуются, скоро будет он в их руках!
Знает храбрый Кит все тропинки в родном краю,
Как свою ладонь.
И потайными тропами пробрался к своей берестяной оморочке,
Спрятанной в тихом заливе.
Быстро летит лёгкая оморочка по глади речной!
Вдаль летит по узким протокам!
И не успели ещё высохнуть вёсла на лодках спасённых людей,
Храбрый Кит уже был в Кальме.
Вышли люди, и радостно было им уже на душе,
Что их спаситель сам остался жив и здоров.
Прошло время, ушли враги.
Собрались старейшины двух деревень,
И, посовещавшись с родителями,
Они волосы нареченным развязали.
И поженились влюбленные, счастливы были.
Много детей у них было, и жили дружно они.
Даже, ещё сто лет пройдет,
Помнить будут нивхи подвиг храброго Кита






























                ПЕШНЯ

     Была зима. В воздухе искрился иней от лютого мороза. Время было военное, голодное. Фронту требовалась рыба. Люди в худой одежде долбили лёд для сетей, ангалок. Одна женщина - росту невысокого, но сноровистая, гибкая, ловкая, была передовиком в колхозе, много лунок выдалбливала, больше всех! Пешня у нее была особенная, её привезли ещё прапрадеды из самого Китая, там на шкурки ценные выменяли, передавали по наследству. Сталь у пешни твёрдая, острая-острая, и совсем даже не тупилась.

      Женщина многих опережала в работе, даже одного довольно крепкого рыбака. И вот взяла его зависть. Решил он эту пешню украсть.

       Колька и Надя были брат и сестра. Кольке лет семь, а Наде около пяти. Оба худенькие, как осока на озере. Детство их было, как и у многих других мальчишек и девчонок в те годы. Жили впроголодь, и поэтому любимое место у них на печке, где тепло и откуда можно за всем в доме наблюдать. Вот и в тот день они играли на печке, а потом не заметили, как задремали… Разбудил стук - пришла та женщина, которая была передовиком в колхозе, говорит их бабушке, мол, пешню, кормилицу мою, украли!

      Подумала-подумала бабушка, и предложила всех бабушек сведущих  собрать.

Вечером собрались, а ребятишки уже ждут на печке, притворились спящими. Посовещавшись, бабушки послали самую молодую их них понаблюдать за тем, кого они заподозрили в воровстве.

Сами уселись в круг, вытащили откуда-то куклу, сделанную из особой травы. Взяли в руки деревянные роготульки, при этом что-то шепча. Дети, хоть и понимали свой язык, но плохо слышали их заговоры. Услышали только, как сказали бабушки кукле по-нивхски: «Ты – вор! Сейчас мы тебя будем душить!» И стали они этими роготульками душить травяную куклу.
    
      В это время тот, на которого думали, что он вор, возился по хозяйству на своём дворе. Подосланная женщина внимательно наблюдала за ним. Но он только насвистывал что-то, когда бабушки душили куклу.

      Вернулась тогда женщина, рассказала, как вёл себя тот, на кого думали. Ладно, послали её тогда к другому рыбаку, которого тоже подозревали. Бабушки повторили своё действо – и стало тому плохо, он стал задыхаться.

       Позвали бабушки его к себе. Пришёл. Говорят: «Ты - вор! У тебя испорченное лицо. Отдай пешню!»

     Тот лишь расхохотался. Вытащили тогда бабушки травяную куклу и давай её душить роготульками. Дети смотрят сверху, с печки, во все глаза. Видят: появилась красная полоса у наглеца на шее, он зашатался, схватился за шею. «Отдашь?» - спрашивают бабушки. Тот упрямо отпирается. Тогда бабушки снова взяли роготульки и душат куклу ещё крепче!

     Надя с Колей на печке не шелохнутся, затаили дыхание. Пошатнулся вор, теряя сознание. стал падать. Ослабили свою хватку бабушки и сказали: «Не принесёшь пешню - заболеешь, помрёшь!»

          Ранним утром вышла хозяйка пешни на улицу, а у порога её пешня стоит.
   

                КОЛКА

У Колки было четырнадцать сестёр. Их отец погиб на охоте, и за вдовой стал ухаживать молодой парень, на двадцать лет ее младше.   Мама Колки не хотела выходить за него, однако парень оказался настойчивым, и они поженились. Так появился Колка. Маленьким он сильно заболел, и у него начал расти горб. Мама и бабушка взялись лечить его травами, кореньями, заклинаниями. И горб исчез - навсегда, будто его и не было!

Мама Колки знала несколько языков Амура, а ещё китайский, японский , корейский. Не умея читать, знала всю географию Сибири и Дальнего Востока. И ещё она никогда ни про кого не говорила дурного слова. Закрылась за любым гостем дверь – и про него она ничего плохого не скажет. 

Отца Колки избрали председателем сельсовета в деревне Вайда, а в тридцать седьмом он был арестован, по ложному доносу. Однажды ему удалось сбежать. Тогда Колка запомнил,как папка брал его на руки и бросал к потолку,и весело смеялся.А электрическая лампочка была так близко,что он чувствовал ее жар.Вокруг лампочки были радужные кольца от колкиных слез счастья,и он тоже смеялся вместе с мамой и сестрами. Вскоре отца поймали и отправили в Николаевск.
Колка с мамой переехали в Магво, а зимой они собрались в Николаевск, чтобы повидаться с отцом и мужем. Шли они по льду Амура. Стоял сильный мороз. В пути останавливались, разводили костёр, кипятили воду, запивали им юколу. Заходили в деревни, обогреться у знакомых или совсем не знакомых людей. С ними делились, помогали, чем могли.

И вот в один из переходов они заметили впереди пар над рекой. Подошли ближе, спрятались за торосами. Смотрят: на краю большой квадратной полыньи, окруженные конвойными, стоят полураздетые люди. И среди них - Колкин отец!

- Ытыка! (Папа!)

Мама с сыном спрятались в торосах, она ладошкой закрыла рот малышу,с силой нагнула ему голову и закрыла глаза, чтобы сын ничего не увидел. Тут затрещали залпы винтовок, и никто не услышал мальчика.

Долго они прятались. Потом пошли обратно.И Колка вспоминал, как  отец,  подбрасывал его к потолку, а мама и сёстры улыбались.
Это Колка запомнил на всю жизнь!

У отца был младший брат - Гриша. Колка полюбил его, тем же отвечал ему дядька. Он хорошо пел, и, делая какую-нибудь работу, обычно весело насвистывал. Взяв балалайку, играл так зажигательно,
что девушки пускались в пляс, а он продолжал играть, даже держа трехструнку за спиной!

Началась война. Мужчины ушли на фронт. А потом в деревню стали приносить похоронки. Пришла печальная весть и к соседям, и тогда Гриша сделал соседскому мальчишке пулемет «Максим». Да такой ладный, как настоящий: щиток из фанеры от ящиков, две ручки, гашетка.

- Тра-та-та-та! Тра-та-та-та! Получайте, фашисты! – играл соседский мальчик.  Колке пулемет очень понравился,и он попросил сделать такой же пулемет.

Гриша занимался военной подготовкой, как и вся молодёжь. Их учили ходить строем, стрелять, ползать, показывали приёмы борьбы.

- Ладно, завтра и тебе сделаю, - сказал племяннику Гриша.

Не успел. Тогда, в сорок втором, дядьке было всего семнадцать лет, однако он прибавил себе год в анкете, и назавтра его отправили на фронт.
- Ничего, - сказал дядя перед отправкой, - разобьем фашистов, я приеду, и сделаю тебе пулемёт. Самый лучший!

В один из зимних вечеров Колка увидел красноармейцев. Они шли строем по льду. У них были шинели и буденовки со звездами. Колка побежал за солдатами, стараясь идти в шаг. Но оступился, упал и ударился глазом о ледышку.

На следующий день глаз покрылся бельмом, Колка ничего им не видел. Мама с бабушкой крепко-накрепко привязали его к стулу, и руки, и ноги. Потом поймали на его голове вшу, посадили ее в больной глаз,и сильно перевязали его платком.

Было нестерпимо щекотно, Колка стал кричать, но все было напрасно. Никто его не развязывал. Когда вытащили вошь, она была толстая-претолстая. И вернулось зрение! Колка снова стал ходить в тайгу за дровами, один. Сам валил сухостой, вывозил на нартах.

Пришла, наконец, весть от дядьки: за боевой подвиг его наградили орденом Красной Звезды. Когда настала долгожданная, выстраданная победа, все люди ликовали! Вскоре стали возвращаться фронтовики. Правда, их было немного, большинство осталось лежать далеко от амурской земли .

А Колка всё ждал своего дядьку. Не дождался. Однажды пришла запоздавшая похоронка: дядя Гриша погиб еще восьмого апреля тысяча девятьсот сорок пятого года - в Австрии, у деревни Инцерсдоф, под Веной.

От этой вести Колка сильно заболел. Его увезли в больницу, в Тахту. Долго там лечился.Там ему приснилось, что пришёл дядька с войны, с орденом Красной Звезды на груди, веселый, радостный! Вручает племяннику пулемет - он прямо как настоящий:
- Вот, я сдержал своё обещание!
 Взял Колка тот «Максим», целится в ненавистных фашистов:
 -Тра-та-та-та! Получайте, гады, за моего дядю Гришу. Тра-та-та-та!- падают немцы, дядя Гриша улыбается - он вдруг оказался живой!

…Много лет спустя в сельский магазин привезли невиданную игрушку - пулемёт «Максим». Стоил он очень дорого, но Колка купил его своим детям. Очень обрадовались сыновья , ведь прямо как настоящий. Из зеленой пластмассы, с красной лампочкой и гашеткой. Нажимаешь на нее  – раздается очередь:

- Тра-та-та-та! Получайте, гады. Тра-та-та-та! -  дети Колки играли, а он молча смотрел в окно, как будто там ожидал увидеть своего дядьку, и в глазах Колки стояли слезы.
               

Трудодень

Кальма – это рыбацкий поселок, и все его взрослое население тогда работало в колхозе «Красная звезда». Пожилые говорили только по-своему, на нивхском языке, а молодёжь уже научилась русскому. Время было трудное – четыре года после войны, с которой вернулись немногие мужчины, но русские, нивхи, негидальцы – все жили дружно.

Чохану же не было и семи лет, был он смекалистый, быстро освоил  русскую речь. Веселый, белозубая улыбка не сходит с лица, уши нарастопырку, сам худой, жилистый, ловкий.

Была у Чохана младшая двоюродная сестра Надя. Когда-то их семья жила в низовьях Амура, в Коль-Никольске. Еще перед войной её папу арестовали: семью посчитали кулацкой - за то, что у них насчитали собак на пять нарт. Маму, когда уводили отца и она вцепилась в него, сильно ударили прикладом по спине. Вскоре, кашляя кровью, она умерла. Перед смертью подозвала Надю и прошептала:

- Доченька, езжай в Кальму, там есть наша родня…

Младшую ее сестренку, которая еще не умела ходить, забрали в детдом. Надя долго добиралась до Кальмы: где на попутных лошадях, где пешком, в дороге голодала. В русских поселках совсем незнакомые люди давали продукты. Наконец, добралась, и родные приняли Надю. Однако в деревне её стали называть Тырмук - сиротка. И поэтому её никто не обижал, большой грех. Уить!

Однажды в тихий летний вечер Чохан и Тырмук стали тянуть жребий, кто назавтра останется дома на хозяйстве, а кто со взрослыми поедет на остров - полоть картофельные поля. Жребием, как всегда, занялась Тырмук: нашла две тоненькие веточки, одну отломила, зажала обе в кулаке и протянула Чохану:
-Тяни!

Чохан, улыбнувшись, потянул. Оказалась короткая, значит, опять он будет на домашнем хозяйстве.

- Вот здорово, - подумал Чохан, - выведу пастись корову Ленку, быстро натаскаю воды, приготовлю дров и весь день буду купаться, ловить на закидушку рыбу для ужина. А вечером останется загнать скотину в сарай. Как же у сестренки хорошо получается: попадись длинная, пришлось бы ехать с бабушками и женщинами на поле, целый день ковырять эту вредную траву, чтобы заработать трудодень… Повезло! Пусть и дальше Тырмук загадывает!

А сестра между тем незаметно сунула в карман другую палочку, которая досталась ей и которая тоже была короткая!

- Как хорошо, - думала Тырмук, - я опять поеду с бабушками и женщинами на поля. Они опять будут рассказывать о своей жизни, сколько много сказок, легенд и песен они знают. Это так интересно! А в обед будем с девочками купаться в теплой протоке…

Тырмук с подругами, Колка со своей мамой и другие поехали на колхозные поля. Дети помогали взрослым сделать норму за день, чтобы заработать трудодень.

Колка сидел на носу лодки. Когда она ткнулась носом в берег, он соскочил и первым побежал на поле, встал на участок, где было меньше травы. Закричал:

- Здесь нам измерьте!

Участки отмерял шагомером Вася, которому повезло живым и невредимым вернуться с войны. Он был русский: белобрысый, голубоглазый, высокого роста, широкий в кости. Все, что ни делал, всегда с шутками да прибаутками - любил пошутить!

Разметил Вася это необъятное картофельное поле, и началась прополка. Сначала все работали на поле, потом мальчишки побежали на протоку купаться и рыбачить. Касаток, пойманных на закидушку,  сварили, а чебаков накололи на палочки и поджарили на костре.

В полдень женщины с девочками пришли обедать, а мальчишки отправились пропалывать свои участки. Было жарко. Вода в протоке теплая, и девочки купались прямо голышом.Женщины на берегу мыли посуду.И вдруг - треск тальника. Смотрят: на другом берегу большой медведь, прыгнул в воду и плывет прямо в их сторону! 

Девочки завизжали, выскочили на берег, бросились кто куда. Тырмук тоже вылезла из воды и - осталась стоять на берегу. Нисколько не испугалась, оказалась смелой, и ей интересно. У медведя огромная голова, круглые черные глазки, большие уши. Он все ближе. Бабушки крикнули женщинам, чтобы те испугали медведя известным способом, и те , дружно нагнувшись, показали свои голые места!
     Увидел  медведь «широкие лица» - остановился, развернулся и поплыл обратно.

Когда ребята снова принялись за прополку, разговоров было только о медведе. Однако только шепотом: взрослые запрещали и сами помалкивали. Нельзя о медведе говорить. Уить!

Вечером, после работы, последними к лодкам шли женщины. Васька-землемер забрался на рёлке в шиповник, и когда стали женщины проходить мимо, - затрещал в кустах, заревел как медведь!

Женщины от испуга все разом нагнулись и – свои попки к кустам! Не выдержал, захохотал Васька. Рассердились бабы, схватились за тяпки и давай черенками шутника охаживать! Тот хохочет, все нипочем. С тех пор прозвали его Котр-Васька (Медведь Васька). Он и вправду был, как настоящий медведь: здоровенный, сильный.

Потом все расселись по мотоботам, поехали домой, в Кальму. Над вечерним Амуром поплыли песни, и на нивхском, и на русском. Запевал Вася, у него был красивый душевный голос.





Чохан ныньк

Зимой после Нового года Чохан откуда-то узнал, что вечером взрослые пойдут в дом, где остановился шаман. Он ходил по деревням,лечил больных,совершал обряды. Сестра с братом заинтересовались: что же там будет? Что скажет шаман? Какие заклинания? Тырмук в нивхские заклинания верила, потому что после одного случая убедилась, что они - действуют! Как-то, разливая дома горячий чай бабушкам за низким столиком, услышала, как одна бабушка сказала:
- Нельзя одежду просто так бросать. Уить!

- А почему? – округлила глаза девочка.

Бабушкам, конечно, не понравилось, что Тырмук влезла в их  разговор. Девочка ведь об этом знала, но не смогла сдержать своё любопытство. А так как Тырмук была сиротка, то некоторые вещи ей прощались. Она была особенная!

- О-ё-ё! Разве хорошо влезать в разговор старших, Тырмука? - по-своему сказала ее бабушка.

- Но мне хотелось это знать, чтобы не совершить грех! - схитрила внучка.

- Ох, какая хорошая девочка! - подумали все бабушки. Переглянулись и одобрительно кивнули головой друг другу, а одна из них объяснила:

- Слушай, если рубашку другой человек прострелит, или кепку, то тому, кто её носил, будет плохо.

Так Тырмук узнала этот большой секрет. А у одной ее подружки был очень драчливый брат. И решили проверить бабушкину ворожбу, заодно и драчуна проучить. Подружка стащила у своего брата рубашку. Потом подружки колотили  эту рубашку палками, приговаривая:

- На, получай! Больше не дерись!

Когда на следующий день пришли к той подружке домой, всё тело у брата было в синяках.
А хитрая Тырмук,как будто жалея, сначала гладила бедолагу по руке,все выше закатывая тому рукав, а потом тихонько потерла,послюнявив палец - может,это он химическим карандашом синяки нарисовал.Оказалось,правда,там были настоящие синяки.
Как же после этого не верить в шаманские заклинания? Но к шаману дети не попали. Детям нельзя, уить!

Зато вечером в дом Чохана и Тырмук должны были прийти девушки постарше, погадать на женихов. Брат с сестрой договорились не спать, а посмотреть, что будет.

Взрослые ушли к шаману, дети притворились, что спят, когда девушки стали собираться в доме. Они зачем-то принесли с собой два огромных зеркала, укутанных большими полотенцами, и поставили их напротив друг друга.
Тырмук сильно удивилась, как они смогли принести эти зеркала по такому глубокому снегу?
Между кухней и спальней стояла дощатая крашеная стена, с проемом вверху.

Стряхнув с валенок снег и поставив их возле порога, девушки устроились на кухне. Поставили два больших зеркала, которые принесли с собой, друг против друга. Зажгли свечи. Чохан и Тырмук уже заняли свои места для просмотра. Они стояли на разных дужках железной кровати, на которой должны были спать. Началась ворожба.

- Суженый-ряженый, приди ко мне наряженный, – бормотали девушки, вглядываясь в зеркала. Детям стало жутковато, но любопытство брало своё.
- Интересно, - думал Чохан, - как это суженый-ряженый вылезет из зеркала! А потом что будет?

И он выглядывал из-за стенки, тянулся все дальше и дальше. Тырмук знаками показывает, чтобы Чохан сильно не высовывался,а то гадальщицы его заметят. Машет ему руками, но брат не обращает на нее внимания, снедаемый крайним любопытством.

Вдруг кто-то из девушек, глядя в зеркало, закричал:

- Чохан ныньк! Амаве! (Чохана лицо! Смотрите!) Чохан ныньк! Амаве!

Чохан даже сам удивился: как это он появился из зеркала? Ему стало очень интересно, и он решил расссмотреть, кто там вылезает из зеркала? И высунулся ещё больше. И тут Тырмук увидела, как Чохан, высунувшись уже по пояс через стенку, мелькнул голыми пятками - и полетел прямо на стол!

Девушки так испугались! С криками разбежались. В разные стороны. Тырмук поняла -  что дело плохо. Быстренько легла на кровать и захрапела, притворилась спящей:
- Хр-хр! Хр-хр!

В это время раздались крики Чохана:

- Айка! Айка! (Больно! Больно!)
Это «невесты» шлепали по мягкому месту своего «жениха».


 


ЧУЙКА

Чуйка был мандю - китаец. На взгляд, ему можно дать и пятьдесят лет, и больше. Может, и тридцать. Роста ниже среднего, волосы черные, волнистые, длинные, заплетенные в одну косичку, как у всех мужчин. Женщины носили две. Лицо и руки у него были почти черного цвета. Семьи у него не было, жил нелюдимо, один в маленьком домике, на берегу. И что интересно: никто не видел его голое тело. Обычно мужчины, когда работали, раздевались по пояс, а он никогда так не делал. В любую жару работал одетый, в своей застегнутой на все пуговицы косоворотке. На голове носил черную фетровую шляпу – котелок.
Работал Чуйка в колхозе, работал хорошо. Бывало, позовут его на помощь по домашнему хозяйству, он не отказывал, всем помогал.

Выглядела его жизнь странновато для нивхов, но в деревне его уважали. Считали, что его защищают духи.

Подруги Тырмук, Нина и Рая были русские. И такие же бойкие, как сама Тырмук.

- Говорят, этот мандю есть кинз (злой дух)! - поделилась своим мнением Тырмук.

- Нет, он, наверное, чёрт! – не согласилась Нина, которая никаких кинзов, конечно, не боялась. 

- Если он чёрт, у него должна быть шерсть, как у нашего козла!- вставила Рая и вытаращила от страха голубые глаза, поглядывая то на Тырмук, то на сестру.

- Как бы это проверить? – спросила Нина.

- Я придумала! – ответила Тырмук.

У неё в голове созрел план. Чуйка всегда купался в одном и том же месте, где крутой берег. Место глубокое, и купался он всегда ночью. Решили девчонки дождаться полуночи, когда все будет хорошо видно.

И вот, в тихую полночь, они, незаметно вышли из домов, собрались, пошли на берег. Полная луна разливала вокруг синий свет. Было так светло, что можно даже читать! Спрятались девочки за лодку,  стали ждать. Вода в протоке была гладкая, как чёрное стекло, в ней отражались крупные звезды.

Наконец показался Чуйка. Шел он как зверь в тайге, вперевалку, тихо. Стал снимать рубаху. Рая вскрикнула - тело у него белое и волосатое! Чуйка оглянулся, постоял, прислушиваясь. Решил, что кричала ночная птица, и стал раздеваться дальше. Сложив одежду на камне, последним снял чёрный котелок и положил сверху. Потом разбежался, нырнул в воду – и пропал…

Девочки ждали его появления, но его всё не было.

- Он не чёрт, а водяной кинз! – прошептала Тырмук.
И тут мандю вынырнул, да с таким шумом, что подружки вздрогнули. По протоке даже волны пошли. Чуйка фыркал, длинные волосы закрыли ему лицо. Девчонкам стало страшно. И мандю опять нырнул. Девчонки подбежали ближе, присели за другую лодку.

- Давайте спрячем его одежду, тогда хорошо разглядим, шерсть у него или волосы, - предложила Тырмук.

Схватили они одежду с камня и спрятали её в кустах. Сами стали наблюдать.

Мандю купался долго. Наконец вылез из воды, направился к камню. И вдруг увидел, что одежды - нет! Лежит только чёрный фетровый котелок. Девчонки его не взяли, потому что всё равно он будет на голове, а голову они видели. Схватил бедняга шляпу, посмотрел под ней, будто одежда могла лежать там. Оглянувшись вокруг, закрылся спереди котелком. И раздался его дикий, ужасный  вой:
-У-у-у-у!У-у-у-у!

Девочки застыли от охватившего х ужаса. Потом разглядели: тело у мандю совершенно белое, а по всему телу - чёрные курчавые волосы,даже.. на спине . Но не шерсть!

И тут произошло то, чего подружки никак не ожидали: несчастный мужик сел на камень и горько-горько заплакал. Как ребёнок, другой-то одежды у него больше не было…

На следующий день только и разговору в деревне было, что у Чуйки одежду украли. Бабушки думали, что нехорошие мальчишки, наверное, так сделали. Стали расспрашивать, кого ночью не было дома. Оказалось, все они были дома. На девочек никто и не подумал.

- О-ё-ё, разве можно обижать Чуйку? - негодовали бабушки. Если бы они узнали, кто сделал такое дело, попало бы хулиганкам!

Все это время мандю не выходил из дома. Многие в деревне стали приносить ему одежду, продукты. А подружки, раскаявшись, постирали вещи, высушили, даже заштопали дырки и тайком подложили одежду на крыльцо. Они уже знали, что Чуйка никакой не кинз, не чёрт, а просто человек. Ведь только человек может так по-детски плакать.
               



ТЫРМУК И ЕЕ ДРУЗЬЯ

Жил в Кальме один чудаковатый русский старик. Он хромал на одну ногу - получил ранение ещё в первую мировую. Из-за этого его не взяли на войну с фашистами. Жил один, никого из родных у него не было. Детям он делал деревянные игрушки: наганы, маузеры, винтовки. Учил их ходить строем с оружием. Колка и его друг Толкун  его любили.

Как-то раз Колка проходил мимо огорода, в котором дедушка выкапывал картошку. Колка поздоровался и выпалил свою радостную весть:

- А я завтра пойду в школу!

Колка жил с мамой. Отец Колки был первым председателем сельсовета в нивхском селе Вайда. В тридцать девятом году его расстреляли. Сначала у Колки было четырнадцать сестер, но десять из них умерло от голода и болезней. Все оставшиеся в живых вышли замуж, а Колка жил с мамой.

- Молодец, Колка, хорошо учись! – похвалил дед. - А ты умеешь представляться начальству? - Колка, конечно, не умел. - Ладно, я тебя сейчас научу, - сказал ветеран первой мировой.

На следующий день на первом уроке учительница по-русски спросила Тырмук, как ее зовут.

- Тырмук!

- Это прозвище, а не имя, - поправила учительница.

Тут кто-то крикнул с задней парты, что ее все Тырмук зовут, а кто-то возразил, что по-русски ее называют Надя.

- А тебя как зовут? – учительница подошла к Колке.

Колка вскочил, выпятил грудь колесом, топнул ногой в торбасах , поднял ладонь к голове и гаркнул во весь голос:
- Ни (я) - Колка! Генерал Топтыгин! –  он всё сделал, как его научил старик-солдат.
Все в  классе захохотали, поднялся шум!
Толкуна посадил рядом с другом,это очень понравилось Колке.

Так Тырмук и ее друзья стали учиться в одном классе. Сначала школа была в большом доме, где раньше жила женщина с детьми. Когда она узнала, что в селе негде учиться, отдала свой дом под школу, а сама перешла в маленький домик, который им дали взамен. Потом построили большую двухэтажную школу.На верхнем этаже учились,на нижнем был интернат.

Ох, и нравилось Тырмук и её подружкам Нине с Раей щипать Колку: он пухленький, ручки и пальчики у него тоже как аппетитные булочки.

- Айка! Айка! (Больно!) - кричал Колка, а девочкам было весело.   



Весной, по насту, Колка срубил молодую лиственницу - тонкую, прямую, ошкурил её и положил в амбар, в тень, сохнуть. Из неё Колка решил сделать лук. Подсохла палка - сделал на ней насечки для тетивы. Тетиву Колка смастерил из крепкого просмоленного мотауза, крепкой просмоленной нити. Стрелы тоже заготовил ещё весной, из шиповника, он легко ошкуривается, хотя и колется. Потом связал палочки в пучок, и тоже повесил в амбаре. Наконечники для стрел сделал из гвоздей: расплющил, а потом заточил. Когда ошкуренный шиповник высох, насадил гвозди на стрелы, обвязав их тонкой проволокой, чтобы наконечники не выскакивали.

У Колки был друг Толкун, учились они в одном классе, как и Тырмук. Толкун из орлиных перьев сделал оперенья для стрел, и к концу весны друзья научились метко стрелять.

И вот Колка и Толкун отправились на утиную охоту. На Кальминском острове много озёр. Переправились через протоку на оморочке, пошли к озёрам по тропам, протоптанным колхозными лошадьми. С первого же озера, громко крякая, поднялся хороший селезень. Потом зашел на второй круг и полетел прямо на мальчишек! Колка стоял наготове, Толкун держал стрелы. Крякаш был уже над их головами. Колка прицелился, взял упреждение и – выстрелил. Мимо!
 
      Пущенная стрела взлетела так высоко, что превратилась в точку. Потом она застыла, развернулась и понеслась к земле, набирая скорость. Колка и Толкун, как завороженные, следили за ее приближением, а потом кинулись по тропе в разные стороны! Стрела падала прямо на Колку. Он зачем-то пригнулся. И вдруг удар!

      Колка, потеряв сознание, упал. Стрела попала ему в спину. Толкун подбежал к другу, выдернул стрелу. Она, к счастью, не вошла глубоко из-за намотанной возле острия проволоки.

  Колка очнулся, когда друг тащил его на оморочку. Мама Толкуна, ее звали Кау, дома намазала рану лечебной мазью. Вскоре Колка пошел на поправку. Потом, ближе к осени, друзья подбили утку, и не одну. Но вверх они больше не стреляли.

      В июле пошла летняя кета. Колхозники ловили её неводом. Два гребца сидели в лодке за веслами, трое на корме кидали невод. Ребятам  интересно смотреть, как взрослые ловят рыбу. Вот лодка с неводом пошла вверх по течению. С неё бросили веревку на берег. Люди там ловко поймали её, постояли,  а потом медленно пошли вниз по течению. На корме быстро кидают невод, впереди мужчины гребут изо всех сил - наискосок, чуть вверх по течению реки.

      - Глаголь, глаголь делай! - кричит с берега бригадир.

       - Окруживай! Окруживай! - вторит ему дядя Ваня-Ваккурат. Его так прозвали, потому что он часто пользовался этим выражением: «В аккурат!» - то есть, хорошо, ладно сделано.

       Гребцы делают тот самый, загадочный глаголь, поворачивая лодку сначала вниз по течению, а потом к берегу. Там, прямо в воде, их уже ждут. Летит веревка, её подхватывают, и все тянут невод к берегу, перебегая с конца веревки к её началу - по очереди, друг за другом. Кошель невода всё ближе, ближе. И уже вода внутри кошеля покрылась рябью, почернела. Ох, много рыбы попалось! Но никто из рыбаков об этом не говорит: можно спугнуть удачу. Рыба  вырывается, выпрыгивают из воды, пытаясь перескочить через балберы. Но нет! С внешней стороны уже подплыли лодки, и рыбаки вёслами поднимают верхнюю тетиву, не давая рыбе выскользнуть из мешка невода.

-  Эта рыбка моя - она выше всех прыгнула! - говорит Толкун.

- Нет, моя прыгнула еще выше, - спорит с ним Колка.

 - А моя вот до сюда прыгнула! - невысокий худой Толкун сам прыгает вверх, подняв руку.
      
        Колка не стал прыгать - у него еще не зажила рана от стрелы, и ему тяжело прыгать.

- Моя всё равно выше! - не уступает Колка своему другу.

 И они оба смотрят на Тырмук, которая стоит рядом со своими подружками - Ниной и Раей.

- Давайте, первая рыбка будет Толкуна, вторая Колки, третья моя, а четвертая и пятая для Раи и Нины!
 
       Все сразу согласились. А рыба прыгала и прыгала в неводе, пока рыбаки затягивали его к берегу. Ребятишки радуются:

- Вот моя! А это моя! А моя ещё выше прыгнула!
  Поодаль, на пригорке, стояла жена бригадира Ёкук. Все работали - и женщины, и дети: кто рыбу носил, кто дрова, кто готовил уху на костре рыбакам. Только Ёкук стояла, скрестив руки на груди, в модном городском платье с тонким пояском. Обула новенькие туфельки, накинула красивый платок. Зачем? На неё никто не обращал внимания!
Все занимались своим делом, радуясь удачному улову.
После окончания первого класса все нивхские дети, одноклассники Тырмук, научились говорить по-русски. Одному русскому мальчишке грамота никак не давалась. У него в тетради всё было красным-красно от учительского карандаша. Его звали Вовка. Был он переросток. Тырмук в первом классе было девять лет, а ему уже двенадцать. Высокий, широкоплечий. И такой хулиган! Кто слабее его, никому не давал прохода, задирался.

Но была у Вовки страсть к лошадям. А ещё он любил петь нивхские песни. Весной сам пахал огороды, при этом иногда ругал свою лошадь последними словами. На нивхском языке! Услышав его брань, бабушки качали головой: 
- Ыные-ээ, яадом уткуола (Оё-ё-ё, что за мальчик)…
 
      Но их лица разглаживались от умиления, когда Вовка начинал петь. Пел он душевно, красиво передавая интонации нивхских песен:

-Ыныя-а-а-а, ыныя-а-а-а! Ньымык,ньытык ршайн хумдна-а-а-а? (Оё-ё-ё, моя мама, мой папа где живут?)

Это был плач сироты. И эта песня-плач должна исполняться девушкой. Но певец об этом не знал. Он не знал даже перевода.

-  Переведи, о чём здесь поется, – как-то пристал он к Тырмук.

-Ты поёшь, ты и переводи! - отрезала Тырмук, ей не нравилось, что Вовка обижает ребят.
 
       Вовка пахал и пел, а лошадь слушала его песни, прядая ушами. Видимо, нравилось. Заканчивается песня – лошадь встанет, фыркает:         -  Фррфу! Фррфу!
 Лошадь шла дальше, если вновь начиналась нивхская песня. Как в одном человеке уживались задира-хулиган и душевный певец, того даже бабушки не знали.

Однажды зимой Толкун пришел домой после уроков с фингалом под глазом. Хотя его расспрашивали, он никому ничего не сказал. Но Тырмук узнала, что обидчиком был Вовка, и решила его проучить.

Школа в Кальме двухэтажная, высокая, светлая. Строить её приезжал инженер из Николаевска. Бригадиром  строителей был дядя Ваня Ваккурат. На нижнем этаже был интернат, а на верхнем школа.
 
        Иногда приезжала киноустановка, и в коридоре школы показывали фильмы. Маленькая электростанция давала ток к лампе киноаппарата. А мальчишки крутили ручку. За это они смотрели  фильмы бесплатно. У киномеханика было три помощника, крутили они ручку по очереди. В тот день приехала передвижка, и вечером собирались крутить кино. На скамейках заранее занимали места. Кому их не хватило, располагались прямо на полу.

Рая и Нина рослые, сильные девчонки, а Тырмук худенькая, но  проворная. Девчонки заранее переоделись в мужскую одежду. Надвинули шапки на глаза. Выждали, когда сеанс начнется, и впотёмках сели смотреть картину возле выхода.

Бабушки тоже пришли посмотреть чудо техники и чинно сидели рядышком на скамейке. На экране вдалеке показался поезд. И вдруг он пошёл прямо на зрителей! Бабушки с испуга спрятались под скамейки, накрыв головы руками. Одна только бабушка Тульчик сидела. Она была грамотной, хорошо умела считать. Поезд прошёл, молодые стали поднимать бабушек, а дети захихикали. Сначала бабушки хотели уйти, но потом остались. Им тоже было интересно!

- Надо же, как с помощью света и простыни вдруг поезд поехал? – переговаривались они между собой по-нивхски.
    
       Между тем девчонки внимательно следили за Вовкой. Они знали, какой тропинкой после фильма он всегда идет домой. Подкараулили, все вместе накинулись и повалили на снег. Вовка здоровый, но Рая и Нина тоже сильные. Они колотят Вовку, а тот лишь кричит:
-Айка!(Больно!)»

- Не обижай Толкуна, а то тебе хуже будет! – строгими голосами говорили девочки.
 
      Тут Вовка изловчился, схватил Тырмук за голову, шапка упала - показались две косички. Конечно, Вовка сразу их узнал. Девчонки убежали, а Вовка потом никому не рассказывал об этом происшествии. Стыдно было, что синяк под глазом ему поставила девчонка.

А в деревне заговорили, что появилась банда мальчишек, которые нападают на людей. Все гадали, но никто так и не узнал, что это были боевые девчонки. Вовка тоже хранил молчание. И слабых больше не обижал, побаиваясь девчачьей мести. Если про это узнают, насмешек от мальчишек не оберёшься. Потом как-то незаметно Вовка подружился с Тырмук. И она с удовольствием переводила ему нивхские песни .
         
          Однажды в школе на большой перемене в столовой давали арбузы. Никто из нивхских детей его никогда не пробовал! До чего же вкусная оказалась эта большая ягода, так арбуз назвала учительница . Все дети, немного попробовав, понесли это невиданное лакомство домой. Тырмук, конечно, принесла обеим своим бабушкам - Тульчик и Сампак. А Чохан съел в школе весь свой кусок арбуза! Бабушка Тульчик сказала Чохану:

- Что вкусно, ты сам всё съедаешь, любишь только свой живот! Посмотри, какой он у тебя круглый!

Чохан удивлённо смотрел на свой живот и думал: как это можно любить живот? Он ведь не собака и не корова Ленка! Погладил Чохан свой живот, но любви к нему не почувствовал.

- Вот поедем по ягоды, тебя медведь первого съест! - продолжила бабушка Сампак.

- Это почему же? - испугался Чохан.

- Ты будешь самый жирный! - с серьёзным видом сказала бабушка Тульчик, а Чохан вновь стал внимательно рассматривать свой живот.

С тех пор он всегда делился с бабушками, с друзьями тем, что у него было. Никто и никогда в жизни не обвинил его в жадности. Даже когда Чохан закончил институт и пошел работать, не переставал удивляться мудрости своих бабушек, и благодарил их за это всю жизнь.

Окончив школу, Тырмук, Колка и Толкун поехали учиться в город. Город они никогда не видели. Все там ходили в городской обуви, а они - в торбасах. Летние торбаса шили из рыбьей кожи, а зимние из камуса оленя или сохатого. Тырмук тогда в первый раз увидела валенки. Они сначала показались ей неудобными, потом привыкла, Такие валенки она привезла своей бабушке Тульчик, которой они так понравились, что иногда она даже не снимала их дома.
 
Как-то в мае Тырмук с подругами шла мимо военного госпиталя. Окна были раскрыты, на подоконниках сидели солдаты, курили. И стали кричать девушкам обидные прозвища. 

Этого Тырмук не могла стерпеть, и уговорила подруг пойти в госпиталь.

Начальника на месте не оказалось, но был дежурный офицер. Узнав, в чем дело, он построил весь госпиталь, кроме дневальных, которые стояли на посту. Приехал седой генерал, он и был начальник госпиталя.

- Посмотрите и покажите мне этих крикунов, - сказал генерал.

 Подружки, все до одной, прошли мимо - стало жалко молодых солдат, ведь их могут наказать. Тырмук же пошла до конца - указала на троих особо «отличившихся», и те сразу признались. Стояли красные, как раки в котелке.

- Да вы хоть как нас обзывайте, мы все равно русскими не станем! Как были у нас узкие глаза, так и останутся. А вы как были с дурными мозгами, так и останетесь! – сердилась Тырмук. - А ты что глаза свои коровьи вылупил? – сказала она самому крикливому, - да твой нос длиннее, чем у моей лодки! 

Все, даже генерал, захохотали.
Заулыбались  и солдаты,поняв,что на этот раз пронесло. Обещали: больше подобного никогда не повторится.

Летом бабушка Тульчик заболела, Тырмук ухаживала за ней. Когда пришло время ехать на учебу, Тырмук, Чохан, Гриша посовещались, кому с ней остаться. Чохан и Гриша учились в институтах, на отлично, сессию им нельзя было пропускать, и они попросили сестру. Тырмук согласилась.

За осень и зиму бабушка Тульчик пошла на поправку. К весне совсем выздоровела, и Тырмук со своей подружкой Надей поехали поступать в культпросвет.
 
       Маму Нади звали Улика. Она была негидалка. Улика с детства жила без матери, она рано умерла.Уже в шесть лет девочка жила в палатке на берегу озера вместе с отцом, где тот ловил рыбу.  Он всегда держал с собой рядом ружьё. Однажды ночью, во время сильной грозы ,китайцы хотели выкрасть Улику. Схватили, вытащили из палатки, завернули в брезент - и понесли к лодке. Отец выстрелил, и похитители разбежались, оставив Улику.

      Став взрослой, вышла замуж за Кусту, который был единственный ребёнок в семье. В тридцатых годах, во времена НЭПа, торговцы заметили сметливого паренька, послали его учиться во Владивосток. Потом он стал работать в компании под названием «Интегралсоюз»:  принимал от охотников пушнину, оценивал, маркировал и отправлял в город. Улика и Куста жили душа в душу, совсем не ссорились. У них родился сын и четыре дочки. Младшую назвали Надя.
 
        В честь окончания первого класса Наде купили красные кожаные башмачки. Она сидела на крыльце пекарни с другими ребятишками. Недавно вернулись с войны фронтовики, их встретили с почестями, и сейчас все смотрели, как они играют в лапту. Надя любовалась своими башмачками. Тут игрок ударил по мячу - палка у него сломалась, и полетел обломок ,все ахнули, Надя выпрямилась, и он попал ей прямо в глаз . Она чудом выжила, но потеряла глаз, и ей поставили искусственный. Беда не сломила Надю, она хорошо училась,бегала на лыжах. Только мама Улика никогда не повышала на младшенькую свой голос.

Раньше в Усть-Амгуни  протока была неблизко. Один деятельный житель решил прокопать ручеёк от Амгуни до Амура, чтобы не таскать амгуньскую чистую воду издалека. Весной ручеёк превратился в бурный поток, образовалась протока, и деревню Усть-Амгунь снесло в Амур. Люди успели спастись, но потеряли своё домашнее хозяйство. Семья Нади перебралась жить в Дыльму, а все дети из Усть-Амгуни и Дыльмы учились в Кальминской школе.

У Тырмук было русское имя Надя. В культпросвете они учились вместе, ходили вместе, их прозвали «Нади два», то есть в квадрате, по-математически. Пока учились, Тырмук собирала разные стеклянные пузырьки.

- Повезу бабушкам, - объяснила Наде, - рыбий жир в них сливать. Наклеят на пузырьки чешую рыбы, из которой жир вытоплен. Ведь для хранения каждого вида ягоды надо заливать определенный рыбий жир, чтобы она не испортилась.

Тырмук была уверена, что пузырьки обязательно пригодятся бабушкам. А когда поехали на летние каникулы, Тырмук купила маленькие топорики, без топорищ.

 - Вот чудачка, девушки покупают себе наряды, а ты железяки домой везешь, - посмеивались однокурсницы.
 
       В Кальме эти топорики Тырмук подарила бабушкам. Им уже тяжело было носить большие топоры за поясом, когда делали палочки для юколы. Как же бабушки обрадовались подарку! Один старик на радостях сделал топорища на топорики, их стали называть «топорики Тырмук». Колка и Толкун, одобрительно посмеиваясь, говорили, что только Тырмук могла тяжелую сумку топориков бабушкам привезти.

- Оё-ё-ё, лучше бы Тырмук себе платье, туфли купила! Какая хорошая девочка! – говорили бабушки. А Тырмук радовалась не меньше бабушек, что им понравился ее подарок.

         Много лет спустя, когда Тырмук уже работала завклубом, одна бабушка показала ей источенный почти до обуха топорик:

- Это тот самый топорик, который ты мне подарила!

  А другой бабушке так понравился тот подарок, что она носила его все время за поясом, до самой своей смерти.
 
       Колка и Толкун закончили педучилище. Колка пошел дальше - поступил в пединститут в Ленинграде. Пел там в академическом хоре, у него был красивый тенор. Когда заболела мама, ему пришлось бросить учебу. В Кальме он женился на Наде, дочери Кусты. У них родилось трое сыновей и дочка. Все получили образование и хорошую работу.   

  У Тырмук родилась красавица дочь, но брак распался: ее русский муж уехал на запад, к матери. Посватался к ней другой русский, а перед тем, как свататься, пришел к Колке и Толкуну - за их одобрением.

 - Если ты её обидишь, будешь иметь дело с нами, – сказали они жениху. – Запомни, наша Тырмук - сиротка!

Красавица падчерица долго не признавала отчима, но однажды сказала ему «папа», и муж Тырмук заплакал. Дочка их выучилась на зубопротезиста, работает по этой специальности. 

Недавно правнучка бабушки Тырмук, ей чуть больше четырех лет, спросила:
-Баба, а ты кто по национальности?
       - Я – нивх, - ответила бабушка Тырмук.
- Значит, я тоже нивх? - спросила правнучка.

 - Нет, ты полурусская – полунивх, полу- полу!
      Тем же вечером, лежа на диване с папой, внуком Тырмук, девочка разглядывала свои руки, ноги и удивлялась: «Почему бабушка говорит, что я полу-полу, а у меня же все руки и ноги целые?»
 
       Рая, окончив медучилище, работала в медпункте педагогического училища. Студентки прозвали ее Волшебница за чуткость и доброту. Нина долгое время трудилась в интернате поваром. Все помнят её вкусные обеды, а ещё больше за душевную теплоту.Любила она кальминских ребятишек,и они отвечали ей тем же.

Приснился как-то бабушке Тырмук сон.

Бабушки её любимые собрались в кружок, нахваливают Тырмук, а бабушка Тульчик гладит её по руке, приговаривая:
-Долго живи, учи нашему нивхскому языку . Учи тому, чему мы учили тебя!
 - А как Тырмук будет учить, если она в городе, а дети в Кальме? - спрашивает бабушка Саньпак.
– А у них такие матька вака (маленькие коробочки) есть, в них Тырмук говорит, а в Кальме  её слышат, - объяснила бабушка Тульчик…

Проснувшись, Тырмук поняла, что бабушки радуются тому, что она учит детей родному языку, передает обычаи предков. Да и самой Тырмук было радостно: она опять угодила своим любимым бабушкам!


   

 КАК Я БЫЛ МЕДВЕДЕМ

- Димка, хватит тебе лежать! - Илюха, мой младший брат, тянет из моих рук книжку, которую я читал, на себя. - Ты мне обещал сделать рогатку, пойдем…

- Когда это я тебе обещал? Что-то не помню!

 Но я знаю, что уже не отвертишься. Придется идти на горку по июльской жаре. В полдень зной такой, что даже собаки не лают. На улице пусто. Все спрятались по домам, открыв и дверь и шипки на окнах, которые от комаров закрыты марлей. Тишина. А кузнечикам все нипочем - звонко стрекочут в сухой траве. Звон такой, будто это сама жара звенит в бледно-голубом небе!
 
        Придется идти. Илюха на два года младше меня, ему пять лет. У него круглое лицо, полные щеки и пухленькие, надутые обидой губы:   

- Ты мои конфетки шоколадные съел вчера, а рогатку не сделал…
Эх, какая у меня интересная книжка: «Тисту – мальчик с зелеными пальцами»! Я посмотрел на руки братика, его пухлые пальчики. Если бы они были волшебные ,то он ими все оружие он превратил бы не в цветы, как Тисту, а наверное, в булочки или пончики.
 
      - Ладно, собирайся. Пойдем! Я тебя когда обманывал, что ли?
    
       Илюха бросается натягивать на себя шортики, быстро обувает красные сандалики с дырочками возле пальцев. Не забыл и белую кепочку с козырьком. Радостно смотрит на меня, как наш кобелек Амур, когда отцепляешь его и зовешь в лес или на рыбалку. Да, был бы у брата хвост, он бы тоже махал им туда-сюда!  Зачем ему сейчас рогатка? Ни птичек не слышно, ни бурундуков не видать.
   
       На моей рогатке много насечек. Просто насечка - птичка, крестиком – бурундук. Вся ручка в насечках, пришлось их делать на самих рогатульках. Приятно такую рогатку в руки взять - настоящее оружие!

  Выхожу с братом из дома, и всем телом ощущаю жар не только от солнца, но и от самой  иссохшей земли. Хлопнула за нами калитка.
      
       - Пойдем на Носковскую, - предлагаю.
      
       На Носковской горе растут березы. На одной я давно приметил  хорошую рогатку на ветке, потому что дерево стояло совсем без листьев. Невысокое, метров семь, и почему-то засохло.
      
      Обойдя дерево, я нашел ветку, где была та самая рогатка. Рожки у нее раздваиваются ровненько, равные по толщине. Отличная получится рогатка, то, что надо! Я быстро забрался на березу, пытаюсь сломать ветку рядом со стволом. Она сухая, но крепкая. А ножик-то я не взял! Пока возился, дерево стало раскачиваться, заскрипело: крык- крык! крык-крык!

      Братишка снизу смотрит на меня вопросительно: что я там такое делаю?
    Ветку сломать не могу! Ладно, сейчас раскачаю дерево, оно сломается, и я, как на парашюте, мягко приземляюсь.

       - Илюха, хочу сломать дерево. Когда упадет, я отломлю для тебя рогатку. Отойди подальше!

       Обнял крепко березку, чтобы не улететь раньше времени. Раскачиваю: крык-крык! крык-крык! Интересно, как это я выгляжу со стороны? Наверное, как медведь, который качается на березе!
     - Илюха, а я сейчас знаешь, кто?

     - Ты мой старший брат.

     - Нет, сейчас я медведь!

     - Похоже, – кричит, улыбаясь, братишка.

Я представил себя медведем, круглым таким, как я видел его на краю деревни. Раскачиваюсь туда-сюда. Со мной вместе качается лес, Носковская гора, братишка Илья.
      
      - Димка, я тоже хочу быть медведем и покачаться!
      
      - Ты еще маленький, нельзя, – отвечаю и качаюсь, наверно, как медведи на деревьях. Я тоже стал медведем: крык-крык! крык-крык!
Закрыл глаза,качаюсь.Как хорошо мне,медведю.Тишина,кузнечики стрекочут,скрипит дерево.Здорово!

      И тут дерево треснуло и сломалось – всё, и сразу! Земля полетела на меня - хрясь!
    
      В глазах потемнело. Потерял сознание. Очнулся: стою на коленях, обхватив грудь руками. Не могу дышать. Всё вокруг - березки, трава, небо безучастно смотрят на меня. А я не могу дышать. Мне не хватает воздуха!Кто-нибудь,помогите мне!
 
      Слышу безразличное тренькание кузнечиков. Как же громко! Вижу перед собой красные сандалии с дырочками на пальцах. Поднимаю голову - Илюха смотрит на меня круглыми от испуга глазками.В бледно-голубом небе тоже совершенно безучастно плывут жидкие облака.Секунды длились долго-долго,что успел рассмотреть,как медленно двигают ножки кузнечики во время своего стрекота.
 
Всё вокруг ожило, когда я наконец смог вдохнуть спасительный горячий воздух! Теперь кузнечики весело зазвенели свою летнюю песенку. Солнце заблестело празднично и торжественно. А какое красивое голубое небо! И деревья вместе со мной  радовались моему спасенью!
   
        Илюха, поддерживая, повел меня домой.
 -Интересно, - думал я, - а  когда медведь летит с дерева, ему больно бывает? Нет, у него толстая шкура. Ему мягко падать!   

               
                МЕДВЕЖЬЯ ЛАПА

Федька - мой сосед. Когда-то у него были голубые глаза и пшеничного цвета волосы. Глаза сейчас почти обесцветились, а волосы больше седые. Сам он сухопар и жилист. Когда рассказывает свои байки, все представляет в лицах, при этом строит подобающие случаю гримасы, описывая разные ситуации. Вот одна из них.

- Короче, Димыч, слушай! Дело было так. Работал я на лесозаготовках, лет двадцать тому назад. Ага... Избушка у нас такая была для житья. Недалеко обрыв. Все остатки еды пацан-поваренок в тот обрыв скидывал. Ему удобно, рядом. Как-то ночью проснулись от рыка: медведь! На помойке остатки жрет. Так жутко в темноте-то! В следующую ночь опять пришёл. В общем, повадился к нам. Мало того, что ночью спать не давал, так прямо днем стал наведываться! Дошло до того - боимся на работу выходить. А работать надо - план. Что делать? Решили подкараулить его. А у нас на всю бригаду лишь одностволка да три жакана. На караул пошли, кто с чем. Я взял ружье, другой топор, кто-то с ломом. Вылитые индейцы! Ладно, значит...

Всю ночь караулили. Не идет, будто чувствует. Еще одна ночь - опять не пришел. И вот на третью… Ты правильно, Димыч, говоришь: как в сказке, ага, Сивка-бурка, блин... Короче, в третью ночь, уже под самое утро, заявляется. Представь: здоровенный, с лошадь высотой. Движется эта громадина прямо на нас. Что делать? Замерли все от страха. А когда он вплотную подошел, я стрельнул!

Слышу – топот, сзади.  Не ко мне, а наоборот: бегут все наверх, из обрыва, побросали свое оружие индейское. И я рванул! Ружье? Гы-гы-гы… Сразу бросил, бежать мешало. Нервы-то не железные! Подбегаем к избушке толпой, хотя нет - я первый. Дёрг за дверь - закрыта. Изнутри! Мы к окошку... Залезть? Да ты что – маленькое.  Посмотреть. А там наш поваренок - раньше всех сбежал, заперся, под нары залез. Ну, вот. Дверь мы кое-как открыли, ввалились, а пацан под нарами. Кроем его, а он трясётся от страха: "Я не виноват! Я не виноват!"

В сутолоке про медведя как-то забыли, а вспомнили - никто к обрыву идти не хочет. Не, Димыч, ты не смейся! Потом все же решили посмотреть, что там. Ага... Опять взяли, кто что мог, еще колья заготовили, ножи. Подходим к обрыву - нет никого на помойке. Спустились, подобрали брошенное, я опять ружье взял, перезарядил. Идем. Меня вперед, сами с топорами сзади. Жуть! Как вспомню эту лохматую махину... Тут смотрим: след кровавый полосой. Прошли - вот он, лежит, горой - уткнулся меж кочками. Под собой когтями аж яму вырыл, в агонии. Здоровенный! Я на него сел - ногами земли не достать.      Конечно, разделали, я себе лапы взял. Не-е, не на ожерелье. Знаешь, Димыч, кто медвежьи лапы ест, того медведи сами боятся! Ты думаешь, почему я даже с похмелья грибы собирать один в лес хожу? Там сейчас медведь тропы натоптал, как просеки. Видел, да? А мне на него нас...ть! Я его пошлю куда надо, и все!

Погоди, погоди! Ты дальше послушай! Короче, взяли, кто что хотел, а я лапы. В рюкзак положил, поехал в город к племяннику. Квартира у него обустроенная, на пятом этаже. Поднялся. А жена его,  Маринка, да ты ее знаешь - длинная, худющая, в деревне росла. Звоню. Сам племянник ногу поломал. На "Запорожце" перевернулись вместе с Маринкой, на дачу, блин, съездили. Ей-то ничего, а он на бюллетень.  Лежит, нога только срастаться стала. Звоню - не отвечают. Еще раз - опять тишина. Ну, я нажал, и не отпускаю. Слышу, маринкины маты, баба она вредная. Ага... Ты ж меня, дурака, знаешь. Лезу в рюкзак, достаю лапу, медвежью. А когти там во-о-от такой длины!

Федька разводит безымянный и большой пальцы до отказа.

Выставил я лапу за косяк, сам сбоку за стенку спрятался. Слышу, тапочками шлепает. Открылась дверь – сначала тишина. Потом грохот! Выглянул: ё-моё, лежит Маринка без памяти, а на линолеуме под ней лужа растекается… Тут костыли стучат, Леха на всех трех несется! Костыль у него больничный, с черной резинкой на конце. Ну, и попала эта резинка на мокрый линолеум! Поскользнулся племяш – и хрясь! Упал и ногу опять сломал. Такая вот, гы-гы-гы, картина: лежат оба в прихожей, а я стою с этой лапой, думаю: "Может, удрать, пока не поздно?» Остался, кто-то же должен "скорую" вызывать!

Федька прикуривает. Прищурился, размышляет: дам я ему взаймы или нет.

Спрашиваешь, что было дальше? Как полагается, взяли, отметили это дело… Ладно-ладно, ты мне фуфайку-то в уши-то не пихай – магазин скоро закроется!


          ДЯДЯ  СЕНЯ

Был солнечный мартовский день. Там, где сливаются Усть-Амгунь и Амур, вдоль берега цепочкой сидят махальщики, разомлевшие от весеннего тепла. Утренний клев прошел, наловили сигов, наступило затишье. Только изредка кто-то подскакивал, вытаскивая из лунки серебристую рыбу-сига.

       Дядя Сеня приехал на своих нартах, запряженных тремя собаками, похожими на обычных дворняг, хотя это были ездовые - умные и обученные. Крупный черный лохматый пес был в этой троице вожаком. Его звали Мишка. Рядом с ним на снегу лежал молодой кобелек, белый с коричневыми пятнами, напоминающий лайку. А еще серая худая сучка. Они спокойно спала, а хозяин мерно дергал палочки махалок.

Дядя Сеня негидалец. Лет ему уже далеко за шестьдесят. Сильно выдающиеся скулы, редкие седые волосы. С шутливым прищуром глаза прикрыты от слепящего света зеркальными очками. Лицо по-рыбацки загорелое. Жилистые крепкие руки в набухших венах.

 Расположился на нартах, сидя сбоку, на козьей шкуре, под копылами нарт воткнут острый березовый колышек на веревочке - это тормоз. В молодости дядя Сеня был шебутной. Много лет назад, еще до войны, он влюбился в гибкую, ловкую  девушку Тоню. А она смеялась над его чувствами. От обиды за эти насмешки как-то поздним вечером, напившись, он побил все окна в доме Кусты.

Младшая сестра, а это была Надя Куста, выбежала на крыльцо, и крикнула в темную пустоту:

- Иди домой, пьяница!

Сеня спрятался за тальниковой изгородью, боялся пошевелиться, он уважал сестренку Тони. Никто не мог обидеть девушку, получившую увечье глаза!

Однажды на зимней рыбалке Сеня зашел в избушку, где возле раскаленной «буржуйки» грелись колхозницы, и прямо как был, босиком, запрыгнул на железную печку и давай там плясать! А бить чечётку, играть на балалайке и гармошке он умел! Ошарашенные девушки отпрянули назад! А плясун, довольный, приговаривал:

- Выйдешь за меня? Выйдешь за меня? - Из-под ног его уже шел дымок, и все взгляды обратились к Тоне.

- Слезай, дурень! Пятки сгорят, как будешь за юбками бегать?! – заботливо спросила Тоня. Все грохнули смехом, а посрамленный ухажер ушел, приговаривая: 
- Смеись, Тоня, смеись!

Вспоминая с улыбкой свою молодость, дядя Сеня задремал, подергивая удочки-сиговки. В густом синем небе медленно плыли пушистые облака. Снежный наст радужно сверкал льдинами проталин. И тут чей-то пёс пробежал рядом с нартами. Вскочила и тявкнула худая серая сучка. Лохматый Мишка рванул за незваным псом. В общем, вся дяди-сенина упряжка дружно дернула, колышек вылетел из размякшего наста, и нарты с невероятной скоростью рванули вперед!

Сидя боком на нартах, дядя Сеня несся по насту. В руках, хоть и спросонок, по рыбацкой привычке он крепко сжимал махалки; царапали наст крючки сиговки, из-под них вылетали снежные фонтанчики.

Дядя Сеня открыл глаза, не понимая: где он, что с ним! где его Тоня? Собаки ракетой несли нарты и громко, с завыванием, лаяли! И все стало понятно: эта дрянная чужая собака! И он неистовым голосом заорал:

- Екарная! Такая – растакая!

Собачонка удирала со всех ног, дядя Сеня хотел на нее крикнуть: «собака». Но не попадало на язык это нужное слово! И он заревел:

- Екарная … рыбалка-а-а-а!
   
        С таким воплем он летел вдоль оживившихся рыбаков. Кто-то из молодых изловчился поймать нарты. А хохот волнами ходил по ряду махальщиков!

Потом, уже дома, когда дядя Сеня начинал точить крючки, или проверять лески, тётя Тоня, подтрунивала:

- Ну, опять на ёкарную рыбалку собрался?

А дядя Сеня только улыбался в ответ:
- Смеись, Тоня,смеись!


РЫБАЦКАЯ  ПРИВЫЧКА
Махалка – слово многозначное. В первом значении - это зимний подледный лов рыбы блеснением. Во втором значении – это зимняя удочка, состоящая из деревянной палочки с леской и блесной.


Махалка, как подледный лов, - это и прекрасный отдых на природе, и в то же время и нелегкий труд, это добывание пищи, как в древние времена, и умиротворение, похожее на медитацию. И каждый махальщик верит в свою удачу!


Так, наверное, старатели промывают тонны руды, чтобы, наконец, попалась песчинка золота, а может быть, даже и самородок. Вера в чудо объединяет всех махальщиков. И когда улыбнется удача, долго потом хранятся в памяти мгновения борьбы с трофейной рыбой.


 Вот подходит она - огромная щука! Леска натягивается и звенит, как струна, от десятикилограммовой тяжести. Выдержит ли леска, не порвется ли? У меня леска миллиметрового диаметра, должна выдержать, не подведет. Резко подсекаешь махалку…


 - И-и-и, - слышу вдруг под самым ухом, – ты что дерешься?


Щука! А где же моя трофейная щука?!Я же чувствовал ее тяжесть на своих руках… Щука подошла, но во сне, а не наяву!  Жена после утешений отодвигается от меня подальше.


  А я думаю:
 -Эх, жалко! Какая хорошая щука была!


 Но и наяву другой рыбак, утомленный долгим ожиданием, прикемарит на осеннем солнышке, а сам мерно машет удочкой. Подойдет к нему пятнистая хищница, нагло выдернет из ослабевших рук махалку, проснется рыбак, и только:


- Дын-дын-дын! - застучит деревянная палочка с обратной стороны льда! Тут, конечно, услышишь много « витиеватых» слов зевнушего рыбака. Соседи – махальщики, приободренные этими криками, сочувственно похохочут над бедой, мол, с кем не бывает!


Но ветераны зимней рыбалки ни при каком случае не выпустят удочку из рук. В самый последний момент, но успеют крепко схватить махалку, и будь там хоть какой  "крокодил",  шансов уйти у него будет мало. И даже, если  вдруг кто-то из них и задремлет, но в  самых дальних ячейках его мозга твердо сидит правило: держи махалку крепко! Мало ли чего!


Конечно, и опытный рыбак попадает в неловкие ситуации. Клюнет щука, подсечет он ее, тянет леску, а вторую махалку бросит прямо на лед. Опускающуюся блесну схватит другая резвая  щука - цап! И снова: Дын-дын-дын! –пошла гулять щука с удочкой, как собака на отвязанном поводке. Нелестные отзывы о себе она уже не услышит, как и смешки других рыбаков.


Как-то раз, дело было в восьмидесятые годы, я и дядя Сеня собрались на махалку. На седьмом десятке лет дядька был еще довольно крепким.  Черные глаза всегда с любопытством окидывали окружающую обстановку, в них сверкали хитрые смешинки. Ладони у него широкие, руки сильные. Много поработали эти трудовые руки в колхозе.
Тетя Тоня, его жена, уже плохо ходила, болели ноги. Во время войны она босая тянула невод с рыбой в весенней воде, в которой плавали ледяные иглы. С тех пор мучилась тетя Тоня болями в суставах. Видя, как дядя Сеня собирается,  она подтрунивает над мужем:


- Ну что, екарная рыбалка, опять собрался?


А дядька только добродушно посмеивается в ответ.


Внук Андрюшка путается под ногами, упрашивает:


- Деда, возьми меня! – Ему года четыре, смотрит умоляюще круглыми смородинками на деда, сложив брови домиком .


- Нет, сыночка, тебе еще рановато, - с сожалением говорит дядя Сеня.


В воскресенье выдалась ясная, безветренная погода. Лед застыл на Амуре ровно, как стекло. Он запрягает собак, лохматого Мишку ставит в начале упряжи. Все три собаки топчутся в нетерпении, им тоже хочется быстрей в дорогу. Подстелив козью шкуру, дядька усаживается, а я, толкнув нарты сзади, становлюсь на полозья, и собаки, подвывая, мчатся на протоку.


Дядя Сеня дает им команды, они слушаются, поворачивают в нужную сторону. Встав на правые полозья, толкаю левой ногой для скорости.
Мимо проплывают прибрежные тальники, которые еще стоят в тени крутой сопки. Вдруг прямо за деревней вспорхнули ослепительно белые куропатки. Парными следами вдоль берега отметился юркий колонок. А вот след, как будто кто-то что-то волочил по льду. Это выдра. Она своими короткими ножками разгонялась и скользила по льду на животе, оставив на ажурном инее широкую борозду.
Скоро показалось устье протоки. Осталось название этого места - Перетаск. Раньше в этом месте перетаскивали лодки на Амур. Полноводной весной вода хлынула с протоки в Амур, и образовалось устье, оно стало широкое, а старый выход протоки обмелел и стал узким. А название так и осталось – Перетаск.


Я сажусь на мысе с одной стороны протоки,  дядя Сеня с другой, тоже на мысе. Свои нарты с собаками он отвел в прибрежные тальники. Крепко привязав упряжь, дал собакам корм. Тормоз для нарт все равно не удержал бы собак на тонком льду, и они могли угнать нарты за каким-нибудь зверьком вместе с хозяином.


С утра хорошо клевало. Щуки попадались крупные, на три-четыре килограмма. Дядька даже вытащил хорошего тайменя, а я поймал ленка на желтого краба. Я приметил, что рыба сначала подходила к дяде Сене, а минут через двадцать начинался клев у меня.


Щуку на два-три килограмма дядька называл просто "щука" . А вот большую на пять и больше, называл "щук" - мужского рода. Из-за уважения к такой добыче.
- Смотри, - зовет он меня, показывая на лунку пальцем,- большой щук сорвался! Зирный-зирный! Видишь, даже зир плавает! - И дядя Сеня изучающе смотрит на меня, верю я или нет?


 -Ага, - киваю я головой: в лунке, и правда, плавает что-то белое. И дядька удовлетворенно посмеивается.


Иду к своим лункам, через некоторое время леска резко натягивается, подсекаю, тяну - вылетает пятнистая хищница, килограмм на шесть, с распоротым брюхом , из которого вываливаются белые молоки. Вот он, большой "щук" ! А "жир" - это процарапанные молоки!


К полудню клев прекратился. Дядя Сеня, по обыкновению, дремлет, но продолжает подергивать снасти. Тишина вокруг. Ни ветерка. Яркое солнце играет всеми цветами в хрустальных льдинках. Изредка трещит и ухает оседающий лед.


«Вот принесу свой богатый улов домой, мама обрадуется, накрутит фарша, налепит пухленьких пельмешек, они у мамы получаются вкусные! Эх, сейчас бы пельмешек…»


Вдруг истошные вопли прерывают мои мечтания. Дядя Сеня вприпрыжку, высоко вскидывая колени, мчится от лунок в сторону ближних тальников. За ним, кувыркаясь в воздухе, гонится какое-то мохнатое чудовище! Он оглядывается, кричит и бежит к своим собакам, видимо, чтобы они защитили своего хозяина от этого монстра! А может, дядька с испугу решил удрать на нартах в деревню?


Собаки вскакивают, дружно лают, но ничем не могут помочь. Прихватив сачок, я бегу наперерез. Так это ондатра! Убегая, мой дядька крепко держит махалку, на краб засеклась ондатра и, хочешь-не хочешь, кувыркается за ним на крепкой леске.


Спросонья дядя Сеня  не разглядел это злобное чудовище! Я подбегаю, бью зверька черенком сачка. Дядька наконец видит, кто его преследовал, и с опаской отцепляет крючки.


Позже, вспоминая «нападение», весело смеется, его глаза становятся как две развернутые друг к другу запятые, а скулы становятся еще выпуклее. Своей добыче он рад не меньше, чем щуке или тайменю. Внуку Андрюшке тетя Тоня сошьет шапку на зиму - как раз не хватает одной шкурки. Как же обрадуется любимый внучок!


День подошел к концу. Нагруженные нарты весело поскрипывают под тяжестью рыбы. Собаки бегут быстро - знают, что дома их ждет вкусное угощение.


 -Почему же дядя Сеня не отпустил махалку? - думаю я, - наверное, это такая рыбацкая привычка!


Скоро, уже совсем скоро за поворотом покажутся огоньки родной деревни.

УТИНАЯ ОХОТА

Как-то тихо и незаметно сгустились сумерки. Глянул на часы - уже половина одиннадцатого! А ведь еще возвращаться в темноте через кочки, озера, пробираться через кустарники. Неприятно заныло сердце. М-да, не повезет, так не повезет. Думал, здесь, на конце протоки, встречу наших охотников, приехавших на лодках, но,  увы, их не оказалось. На той стороне озера, еще засветло, топтался какой-то мужик, однако он оказался из другого села, да и ехать никуда не собирался - жил неподалеку в зимовье.

Уток на вечерке я почти не видел, где-то по сторонам, за спиной, в мой угол ни одна и не залетела. Какой-то крякаш плюхнулся сзади, на проточке, солидно так начал крякать. Я решил подманить его, но вышло неумело - издавал такие звуки, что крякаш, не раздумывая, сразу ушел по прямой куда-то к сопкам.

Эх, ладно! Собрал манатки, закинул рюкзак за спину, бросил взгляд в сторону давно закатившегося солнца. Незнакомый охотник раскидывал ветки, которыми замаскировал свою оморочку. Узнав, куда я собрался идти, удивленно присвистнул. И правда, путь предстоял нелегкий. Да, недаром говорят: «Охота пуще неволи…»

Подбадривая себя насвистыванием новомодную песенку, которую недавно услышал в «Утренней почте», сидя дома в удобном кресле, я бодро двинулся к чернеющим сопкам - только вперед!

Но чем больше проходило времени, тем быстрее веселость моя улетучивалась. Впереди что-то зачернело огромной тушей. Что бы это могло быть? Так-так, без паники, медведи такими не бывают. Понимая это рассудком, я сделал совершенно обратное: достал из патронташа «жакан», зарядил правый ствол. Мало ли чего. Ружье как-то само собой сползло с плеча «наперед», правый курок уже взведен. Шаг, второй. Ткнул стволом в черноту - тот уперся… в обгоревшую кочку! Ну, что же, надо идти дальше. Правда, ружье я уже из рук не выпускал, оно обоими стволами разглядывало звездное небо.

Кто ходил по кочкам в кромешной тьме, тот меня поймет. Несколько раз я срывался, падал в обледеневшие лужи. Или заваливался назад, будто кто хватал крепкой рукой за шиворот.

Вот и кустарники, они сомкнулись на тропинке почти вплотную. Каждый сучок норовил ткнуть в лицо, вцепиться в одежду. Ломая сучки и ветки, я продвигался вперед, подобно бульдозеру, - только вперед!

Но что это? Почудился странный посторонний звук. Все верно: параллельно моему пути по склону сопки двигалось что-то живое. Я остановился. Зверь тоже. Я двинулся - он последовал за мной. Волной по спине пробежали мурашки. Шапка, казалось, воспарила над головой - волосы встали дыбом. Взвел правый курок. Предложил зверю, как говорится, «без падежей», убираться восвояси. Тому не понравилось – ответил полумяуканьем-полурычаньем, затем кинулся в сопки, наверх.

Долго я стоял, не двигаясь, пока на молодых дубках не стих шелест прошлогодних листьев. Заложила уши оглушающая тишина ночного леса. Как-то незаметно среди звезд затесалась полная луна, залив все вокруг белым безжизненным светом. Каждое моё движение громом отзывалось в лесу. Ничтожно выглядит человеческая жизнь в сравнении с этой вековой дикой природой!
Тут я вспомнил, что днем проходил мимо дохлой собаки, она должна лежать где-то здесь. Вернее, она не лежала, а как-то стояла, привалясь к дереву, как живая. У нее выпирали ребра, обозначив скелет сквозь грязно-рыжую шерсть, по которой густо ползали зеленые мухи.

Сейчас, ночью, когда я шёл мимо этого места, мне казалось, что вот-вот собака встанет, вцепится в меня... Тропа стала узкой, ветви тальника и шиповника смыкались над головой. Я держал наперевес ружье, большой палец на правом курке. Луна разливала мертвенно-бледный свет. Прислушиваясь и приглядываясь, двинулся дальше.

Вдруг кто-то хвать меня сзади за шапку! Я обмер. Присел. Взвел курок, развернулся: кто? что? Тишина. Луна освещает пустую тропу. Никого! Прислушался. Ни звука! Стал вставать – что-то опять легло мне на голову! Сел от страха на корточки. Опять привстал. Да это же моя шапка!

Чёрт, она зацепилась за сук и висела посреди тропы. Ха-ха-ха! Охотник! Испугался собственной шапки. Ну, всё, сейчас поднимусь на полянку, и я дома, в деревне. Вскоре показались огоньки из окон домов. Ну, вот, пришел, наконец!

Издалека слышу голос мамы: «Коля!» Подхожу, она стоит на мосту, встречая  меня: «Что ты так долго, уже два часа!»

- Ну, куда же ты идешь? - спрашиваю, - так и шла бы до самой охоты, что ли?

- Да, так бы и шла, - отвечает, – может, беда с тобой случилась?

Я представил, как мама идет в ночи, по тем местам, где я только прошёл, зовёт меня, моё имя эхом разносится в воронке распадка: «Ко-о-ля-а-а-а!» А мне всего пятнадцать лет. Стало жалко и маму, и себя. Брызнули слёзы из глаз: мамочка моя родная! Мы идём по мосту, а над нами равнодушно мигает холодное и бесконечно звёздное небо.


       ОБЫЧНЫЙ  ПРИЗЫВНИК

   - Ваня, Ваня, вставай! - я трясу своего друга, а он спит, как убитый. Наконец, приоткрыл глаза:

- Зачем?- мямлит похмельным голосом.
- В армию, в армию поехали, катер ждёт!
 
        В то раннее октябрьское утро на берегу нас, призывников, ждал колхозный катер, будил село длинными сигналами. Вчера были проводины - в сельском клубе концерт, напутственные речи, танцы. А дома собралась родня. Накрыли стол с домашними разносолами, отдельно горкой мама сложила мясные котлеты. Мама приставала ко мне: «Сынок, съешь хоть одну котлетку…»

Когда гости выпили-закусили, мой родственник Слава вытащил откуда-то открытку, где на обратной стороне были слова песни, которая попала точно в тему. И запел: «Как лодная меня мать пловожала, тут и вся моя лодня плибежала!» Все подпевали, а мне стало смешно: Слава был веселый, никогда не унывал, но немного картавил. 
       
        И вот неожиданно наступило утро: «Ваня, вставай!»

- Не хочу, в армию не поеду, - он бубнит недовольно и прячет свою черную кудрявую голову под подушку. Зная его упрямство, я махнул рукой. Пора уже на катер, и, прихватив рюкзак, я выскочил из дома.

На берегу уже все собрались. Поехали в Тыр, где пересели на теплоход и – через Комсомольск прямо в Хабаровск. На теплоходе собрались и призывники, и штатские. Молодая семья этим последним рейсом возвращалась в город, на палубе было свежо, их ребенок, лет трех, был одет в цигейковую шубку с капюшоном. У меня в детстве тоже была такая шубка, теплая и легкая, я её очень любил.

В буфет мы почти не ходили, у каждого в рюкзаке оказалось много домашней еды. Кто-то прихватил вино, которое выпили сразу.   

Из села Кольчём ехал один призывник. Невысокий, худощавый, в приличном костюме кофейного цвета. Смуглое лицо с прямым тонким носом, черноглазый, как все аборигены Амура. Жаль, я забыл спросить его имя. Мы о чем-то беседовали, и подумалось: «Нелегко тебе будет в армии, с твоим мягким характером…»

24 октября 1982 года  подошли к Комсомольску, навстречу выплыло здание речного порта, похожее на корабль. На бетонный пирс положили трап, мужчины сошли покурить. Молодой папаша стоял на пирсе, в кругу молодёжи, дымя сигаретой. Жены с ребенком видно не было, наверное, остались на судне.

Мокрые крупные хлопья падали в тягучую свинцовую воду. Нехотя накатывали волны, между теплоходом и пирсом бурлили водовороты: течение было еще сильное, воды в Амуре было ещё много. Снежинки падали и исчезали в холодной воде.

Сверху мне было всё хорошо видно, я наблюдал за этой картиной, думая о доме, друзьях, о Ване и об армии. Грустно было на душе в такую нудную сырую погода.

Тут я услышал детский голос: «Папа! Папа!» Тот самый малыш в теплой цигейковой шубке бежал по трапу к отцу. Вдруг он запнулся, полетел с трапа и - исчез в воде.

- Аххх! – вздохнула толпа.

Повисла мертвая тишина, громче зашипели водовороты. И тут с первой палубы раздался топот – парень из Кольчема, разбежавшись, прыгнул за борт. И исчез в бурунах. Остались на поверхности лишь водовороты, их сносило быстрым течением. Время остановилось.   

- Аххх! – выдохнула толпа, когда наконец вынырнул призывник. Он тяжело грёб одной рукой, другой крепко за шубку держал ребёнка.
 
       Кто-то уже бежал к нижней ступеньке пирса, вытащить спасителя и спасенного. Мальчика поставили на ноги, с шубки текла вода. Молодой папаша подбежал к сыну, схватив его за грудки, закричал в истерике:
  -Я тебе говорил, никуда не ходи! Говорил, никуда не ходи!

 Малыш заплакал. В толпе засмеялись, кто-то крикнул: 
-Да что ты его трясёшь! Тащи его в каюту!
 Прибежала мама, схватила мальчика,  бегом понесла в каюту. Оказалось, она стояла на нижней палубе, увлеклась беседой с подружками и упустила  ребенка из виду.

А призывник из Кольчёма, отойдя в сторону, тоже мокрый с ног до головы, вытаскивал из внутреннего кармана своего кофейного костюма мокрые документы. О нем, можно сказать, уже забыли.

 …Когда подходили к Хабаровску, капитан теплохода включил по трансляции «Прощание славянки». Марш звучал торжественно и даже величественно. Прошло много лет, а я до сих пор при звуках гениальной музыки Агапкина сразу вспоминаю своего земляка - кольчёмца.


               


МАЛАЙ

 После окончания учебки нас отправили в войска. Специальность наша называлась командир танка Т-54. Дембеля нас приветили «радушно», как полагалось в то время. После «вождения танков» под кроватями, проверки «брони», их потянуло на романтику. Они нашли гитару, но никто из них играть не мог. Построили нас, молодых:

- Ищите гитариста, а то «броню» пробивать опять начнем!

Мы собрались в кружок. Никто играть на гитаре не хотел, хоть кое-кто на гражданке помаленьку бряцал.

- Давайте попробую, - согласился я. Мои одногодки обрадовались.

       В учебном классе было темно и накурено. На парте стояла бутылка водки.

 - Выпей для храбрости, - протянули мне полстакана. Все засмеялись.

«Была - не была», - я махнул водки, взял гитару. Стал настраивать. Потом ударил  по струнам на ля-минор. И запел свои любимые песни, которые мы любили петь в деревне, у ночного костра на берегу. Терять было нечего, и я разошёлся не на шутку - пел, как перед расстрелом:
-Чайки, не кричите, сердцу больно-о-о-о…

  Глаза привыкли к полумраку, я уже видел лица слушателей. Рядом сидел за партой конопатый Шкарин. Он слушал, и по щеке его текли крупные слёзы.

 Я спел свой обычный репертуар, захмелевшие дембеля налили мне ещё, а Шкарин попросил:
-Знаешь, что? Спой нам еще раз «Чайки»!

Лица у всех были задумчивые, каждый вспоминал о своей девушке, о доме. «Чайку» пришлось исполнять несколько раз, через каждые две-три песни: «Давай, друг, еще раз»!
 
        На следующий день нас отправили в наряд в караул. Молодых, поставили на первый  пост, у знамени, и на второй пост - рядом со штабом, у продовольственных складов. Я стоял на втором посту. Грело весеннее яркое солнце.  В мою сторону шел какой-то майор. Спросил:

- Сержант, есть закурить?

Я уже направил в его сторону автомат:

- Стой, кто идет? Стрелять буду! - по уставу крикнул я.

Майор довольно улыбнулся и пошел в сторону караулки.
   
       Там, у караульного помещения, на посту, который мы называли «собачка», стоял дембель Малай. Этого молдаванина призвали  поздно,  в двадцать семь лет. Лицо морщинистое и с таким выражением, будто его всегда что-то досаждало. Нос крючком, глаза серые, как две развернутые запятые, хвостиками вниз.  И вот к нему этот пост, подошел майор – это был замполит нашего батальона, майор Литвинов.

  - Малай, дорогой, дай своему замполиту спички, прикурить! - попросил он, - а то все посты прошел, никто спичек не дал.

- Сейчас, товарищ майор, есть спички, есть! - заулыбался Малай.

 Начальник караула после дежурства вызвал Малая и сразу же    направил его на кухню. Дали ему три наряда вне очереди и приказали вызубрить «Устав  караульной службы».  Хоть он был маленько туговат умом, но если что запоминал, то крепко-накрепко.
 
Летом мы часто ездили на стрельбище, ремонтировали мосты на полигоне, который назывался директриссой. А поздней осенью наш танковый батальон пошел в караул. Я уже был разводящим – одних часовых разводил по постам, других снимал с постов. На этот раз мои часовые стояли на постах в танковом парке. Среди них был и Малай.

         Погода стояла омерзительная. Крупными каплями лил холодный октябрьский дождь. Земля перед танковыми боксами превратилась в такую жижу, что солдаты  оставляли в ней свои сапоги. Малай стоял на посту между боксами. Во время отдыха он учил Устав, и я по приказу начкара проверил: Малай выучил его назбок!

Литвинов ходил в майорах уже много лет, которых и ему было под шестьдесят. Все в батальоне знали, почему: любил выпить. Вот и этот день он, махнув не одну стопку, он решил проверить посты. Светло-серая офицерская шинель сидела на его здоровенной фигуре как влитая. Ночью Литвинов пошел в парк. Кто служил, знает, что проверять посты имеют право только в сопровождении разводящего, комначкара, начкара. А замполит, выпимши, пошел один. И ливень его не пугал. Подходит он майор к танковым боксам.

- Стой! Кто идет? - окрикнул Малай.

- Ты что, Малай, своего замполита не узнаешь?!

- Стой! Стрелять буду! – четко, по уставу, приказал Малай.

- Да это я - Литвинов, твой замполит батальона! - майор продолжал идти на часового.
 
Малой передернул затвор и, дав очередь над головой майора,  закричал:
 - Ложись!
 Литвинов в своей светло-серой парадной шинели рухнул прямо в лужу…

  В это время я находился в комнате бодрствующей смены, возле оружейных пирамид, где свои нескончаемые байки нам рассказывал Сава - сержант Савенко из моего призыва.

- Вот мы с вами здесь несем караульную службу - дождь, ветер, грязь, а мой братишка служил в охране женской колонии. - Сава мечтательно улыбнулся, веснушки и редкие белобрысые волосы всегда придавали ему несерьезное выражение. - А внутри периметра колонии круглое озеро. Лето, жара - девки купаются, голые! Брат с вышки в бинокль их разглядывает,  и тулуп у него аж оттопыривается!

- Ну, ты и врать мастак! – все захохотали, - говоришь: «лето, жара». Откуда же у брата тулуп?

Сава захлопал длинными белесыми ресницами и, нисколько не смущаясь, тоже захохотал. Вдруг вбегает часовой с «собачки», кричит:

-Тревога! – тут вбегает часовой с «собачки, он услышал стрельбу.

Оказалось, Малай, положив майора в грязь, как положено, нажал на тревожную кнопку. Начальник караула, я и еще трое из бодрствующей смены побежали на пост в танковом парке. Подняли майора Литвинова, привели в караулку. Малай думал, что ему объявят благодарность или даже дадут медаль! Но дали ему три наряда на кухню.
                ТАТЬЯНА  СЕРГЕЕВНА

   Наступил тысяча девятьсот шестьдесят пятый год. Вера, жена дяди Тимы, была беременна. Двенадцатого января у нее начались схватки. Ближайшая больница находилась в двадцати километрах, в селе Тахта, районном центре. И район наш тогда назывался Тахтинским. Дядя Тима работал в Кальме, где был колхоз «Красная заря». В колхозе было много лошадей, и председатель колхоза разрешил взять Орлика, увезти роженицу в райцентр. Конь этот был самым резвым в конюшне. «Белый, с серыми яблоками», красивый, как настоящий кавалерийский. 

        Дядя Тима быстро запряг Орлика, надел хомут, затянул чересседельник,   еще раз проверил подпругу. Хотя дядя Тима был негидалец, но волосы у него были русые, глаза голубые, и вообще он был похож на русского. Посмотрев на небо, дядя Тима подумал: «Эх, наверное, пурга будет…»

       На землю падали пушистые белые хлопья. Снег, будто вата, глушил звуки, и в деревне было тихо-тихо. Но эта обманчивая тишина может закончиться пургой, надо было поторапливаться. Дядя Тима дружил с Леней Загузовым, русским парнем, его жена работала фельдшером в Кальме. Накидав в сани побольше сена, взяли овса и все трое: дядя Тима, его жена Вера и фельдшер Татьяна Сергеевна двинулись в путь.
    
       Орлик бежал весело, в протоке еще не намело много снега, но ветер крепчал. Неожиданно в конце протоки у Веры отошли воды, и Татьяне Сергеевне пришлось принимать роды - прямо в санях. Когда появился ребенок, она перерезала пуповину, прижала его под одеждой к своему голому телу, а пуповину зажала зубами.

Конь на выходе в Амур идти дальше не смог, намело много снега.

- Надо спасти ребенка, - билась мысль у Татьяны Сергеевны. Все, что нужно, она сделала, укутала роженицу тулупами. Крикнула дяде Тиме: - Я пойду до Романовки, а ты вези Веру.
 
         Сквозь свист ветра дядя Тима услышал ее слова. Взял Орлика под уздцы и повел в Романовку. Вера лежала на санях, была обессилена и ничем не могла помочь мужу.
-Только бы сын выжил… - думала она.

Татьяна Сергеевна, держа ребенка за пазухой, шла в снежной круговерти в сторону Романовки. Снег сек лицо жесткой крупой, слепил глаза, кругом темень. Но она не имела права потеряться в пурге! Только узнаваемые тальники подсказывали путь.

Часа в два ночи впереди засветились тусклые огоньки. Романовка! Татьяна Сергеевна постучалась в окно первого же дома, и когда хозяева открыли, совсем без сил, в изнеможении опустилась прямо на теплый пол. Тут же нагрели воды, помыли ребенка, запеленали, покормили молоком. Под утро, наконец, приехали дядя Тима с Верой.
 
 Из Романовки в Тахту возили дрова, поэтому дорога оказалась широкая, чистая. Немного отдохнув, накормили овсом Орлика и отправились домой - в Тахту. Ребенок родился здоровым, у роженицы тоже не было осложнений. Это была победа маленькой женщины, Татьяны Сергеевны, фельдшера из Кальмы, над стихией. Родители назвали мальчика Виктор.
               


                КУНАК


Младший сын тогда еще не ходил в школу. Однажды весенним мартовским днём он принес щенка, лайку. Черная густая шерсть, уши торчком, хвост задорным колечком. Грудка в белой манишке, на лапах белые носочки. Посовещались мы всей семьей, и назвали его Кунак, что в переводе с одного из кавказских языков означает «друг».


Энергия у него била через край! Ни с того ни с сего он с яростью вгрызался в забытые тапки, разрывал их острыми зубками на кусочки. А то вцепится в огородную жердь и страшно рычит, будто он какой-нибудь лев, царь зверей. Смешно было смотреть на щенка, размером с пушистую рукавицу, исполненного такой яростью!


Дети любили играть с ним, обучать его командам. Кунак был очень умный - быстро понимал, что от него требуется: приносил палки, подавал по команде голос.


Кунак быстро рос. Больше всего он любил свободу. Когда Кунака привязали, не покусала его дворняга, он перегрыз веревку и вырвался на улицу, где тут же вцепился в жестокую схватку сразу против трех собак с соседнего двора. И разогнал их! Он просто не знал страха.


У меня был друг, Васильич, учитель музыки. Хотя ему было уже за семьдесят, но он был довольно крепкий. Серые глаза, острый нос, залысина, а на затылке длинные седые волосы, когда-то белобрысые. Высокого роста, сухопар и жилист. Мы часто ходили вместе на охоту или на махалку. И всюду нас сопровождал Кунак.


В тот раз собрались по ягоды, за брусникой. Кунак запрыгнул в багажник машины, и мы тронулись в путь. На месте закинули за спину свои короба, ружья и направились к брусничнику. Кунак деловито бежал впереди, что-то нюхал, или срывался с места в галоп, от своей неуемной энергии. Неожиданно впереди раздался злобный лай! Потом мы услышали утробный медвежий рёв, затрещали, закачались кусты.


Медведь оказался большой. Мы с Васильичем переглянулись. Хоть и были у нас ружья, но стало не по себе. А Кунак стоял между нами и медведем и яростно лаял. Какой же он был маленький напротив громадного медведя! Но Кунак не ведал страха - он защищал хозяина. Медведь так и не смог зацепить лайку лапой, Кунак был очень ловкий.  Пятясь, мы потихоньку поднялись на гольцы, и я позвал своего защитника.


Кунак прибежал на мой зов. Я протянул ладонь, и он с благодарностью просунул под нее голову. Я погладил, и его хвост колечком довольно закачался туда-сюда. Кунак смотрел на меня преданными глазами. Дорогой ты мой!


Когда встал Амур, я запряг Кунака, и он сразу понял, что он него требуется. Тащил легкие нарты, и ему это доставляло удовольствие. Он знал, что выполняет нужную хозяину работу. Впрочем, нет, я не чувствовал себя хозяином Кунака – это был мой друг. Когда приходили к лункам, он спокойно ложился клубочком и терпеливо ждал. Вылетит из лунки щука, подойдет к ней, бьющейся на гладком льду, понюхает и ложится на место.


В обратный путь Кунак тащил полный мешок щук даже быстрее, чем пустые нарты. Приходилось бежать за ним. Молодец, Кунак, молодец! А он преданно смотрит в глаза, качая своим колечком, довольный тем, что угодил своему хозяину.


Весной, когда в конце протоки появилась полынья, я пошел на охоту. Кунак бежал впереди, обнюхивая корни тальника. Подошли к полынье, она была покрыта тонким льдом. И надо же! Кунак побежал прямо туда. Я закричал:
-Назад, Кунак!- ледок под ним провалился.


Кунак попытался вылезть обратно - лёд ломался под его лапами. Он стучал ими по тонкому льду и воде, лёд ломался, брызги воды разлетались в разные стороны. Он умоляюще посмотрел на меня, но я никак не мог помочь! Тут в небе появился орёл, стал пикировать на моего пса. Я закричал и стал махать ружьём. Приготовился стрелять. Орёл улетел. Кунак тем временем добрался до льда потолще, из последних сил вылез на поверхность.


Встряхнул мокрой шерстью, радужные брызги полетели вокруг. Устало подошел, сунул голову под мою ладонь. Вот ты и дурак, Кунак! Что же ты меня не слушал, корефан ты мой дорогой!


Однажды осенью мы с младшим сыном и Кунаком пошли по грибы. В самом начале распадка, в густом ельнике, в тот год уродилось много груздей. Мы собирали скользкие жёлтые грузди в короб, Кунак бегал по ельнику, иногда возвращаясь ко мне, чтобы убедиться в нашем местонахождении. Молодец, Кунак, молодец! Я треплю его за шею, и он опять убегает в ельник.


Набрав полный короб груздей, отправляемся в обратный путь. Сын идет рядом со мной. Кунак бежит впереди. Вдруг он кидается в густые заросли рядом с дорогой. Послышался его злобный лай. Так он лает на медведя! И точно: вываливается из кустов медведь, а за ним мой пёс! Большой медведь убегает от маленькой лайки! Я взял ружьё наизготовку, встав впереди сына, но медведь с Кунаком уже скрылись в жёлтом мелколесье.


Немного постояв, стали звать Кунака. Вскоре он появился, веселый и довольный. Я протягиваю руку, он с готовностью подставляет свою голову с прижатыми ушами. Молодец, Кунак мой дорогой! Ты же спас наши жизни. Я треплю его лохматую шею, а он смотрит на меня счастливыми глазами, виляя хвостом. Потом он подходит к сыну, и тот тоже гладит пса, а Кунак радостно поскуливает.


По весне, в мае, я поехал на машине за черемшой. Кунак залез в багажник. Добравшись до места, пошли дальше пешком. Кунак, как всегда, бежал впереди, разведывая дорогу. Этим путем мы ходили с ним много раз. Черемша на той поляне уродилась толстая, её было много. Я быстро набрал большой рюкзак.


Перекусили, поел и Кунак, и пошли обратно к машине. Пес убежал вперед, и вскоре я потерял его из виду. Пришел к машине, разгрузился, завёл. Кунака всё нет. Странно! Он никогда так не делал.
- Куна-а-а-ак! Куна-а-а-ак!
 Его всё не было. Стало смеркаться, ждать больше было нельзя, я поехал домой. И хоть сильно устал, заснуть я не мог. Кунак, Кунак ты мой дорогой, что с тобой?


Утром поехал на то место. Но сколько ни сигналил, сколько ни звал, Кунак не отзывался.


Объявился он только на третий день, около пяти часов вечера. Он вышел из тайги, шёл ко мне по дороге, покачиваясь. Живой! Слёзы навернулись на глаза. Я взял его на руки, понёс к машине. Дал еды, но Кунак даже не понюхал её. Дал воды из бутылки - немного попил.


Дома я сварил ему мясной бульон. Остудив, дал попить из  бутылки. На следующий день он поел побольше. Кунак стал приходить в себя, а через неделю почти выздоровел. Однако после этого у него стали проявляться такие судороги, что валили его с ног, Кунак жалобно скулил. Посоветовались с ветеринаром, купили лекарство, стали колоть. По симптомам ветеринар предположил змеиный укус. Спустя месяц Кунаку стало лучше, но судороги время от времени давали о себе знать.


Младший сын уехал на учёбу в город. Он часто спрашивал, как там Кунак, просил выслать его фотки. Спрашивал, чем мы занимаемся. А мы по выходным ходили с Кунаком на махалку, ему это приносило много радости. Он сильно обижался, когда я не брал его с собой. Когда я приходил домой, он, почуяв меня, обидчиво лаял: ну что ж ты меня не взял? И смотрел укоряющим взглядом. И в следующий раз мы опять шли вместе.


Летом младший сын приехал на каникулы. Волновался, узнает ли его Кунак? Тот подбежал и своими передними лапами, как человек, обнял сына, стал лобызать лицо. Сын смеялся. Кунак от радости не знал, куда деть себя. Бегал кругами, радостно лаял, визжал. Всё лето они вдвоём ходили по ягоды, по грибы. В тайге с Кунаком было спокойно. Осенью сын уехал в город. А зимой Кунак заболел.


Время летит, как снежинки в метель. Весной Кунаку исполнилось восемнадцать, он уже не мог бегать, а потом стал ходить, шатаясь. Потерял аппетит, почти ничего не ел. Летом Кунак умер. Я взял его на руки, погрузил в багажник, и мы с сыном повезли его туда, где он так любил бегать в молодости. На высоком открытом месте мы его похоронили. Всё это делали молча. И назад ехали тоже в полном молчании.


В одно раннее утро, часа в четыре, стало светать, и в полудрёме я увидел, как по моему дивану ко мне, осторожно перебирая лапами, ползёт Кунак, преданно заглядывая в глаза. Я поднимаю руку, и он привычно подсовывает свою голову с прижатыми ушами. Но только я хотел его погладить, как он медленно растворился в воздухе. А я застыл с поднятой рукой - я ведь реально почувствовал его присутствие. Ты пришел, чтобы проститься, Кунак, мой дорогой Кунак…




















Пурга


Вновь я один по "буранному" следу бреду.
Как бы пурга на Амуре меня не застала.
Синие змейки вихляют в торосах, на льду,
Рябчиком ветер свистит по кустам краснотала.
Солнце послало на землю последний галун*,
Низкие темные тучи все небо закрыли,
Ветер завыл, низовик* поднял снежный самум*,
Хищный гигантский орёл распластал свои крылья!
И закружило вокруг, и не видно ни зги,
Где сейчас верх, а где низ, затерялась дорога.
Все небеса сотрясаются стоном пурги,
Ревом неистовым иерихонского рога*!
Где же мой дом, где село, что в распадке с леском?
В снежной небесной стихии плетусь, словно пленный.
Вихри самума секут меня снежным песком,
Чувствую, я лишь песчинка Вселенной!

________________
Галун*- позолоченная лента.
Низовик* - северный ветер с низовьев Амура.
Самум*- песчаная буря.
Иерихонский рог* - очень громкий, оглушительный, разрушающий звук.


Не называйте край мой территорией!


Не называйте край мой территорией!
То родина моя, не вражий тыл!
Тот чтит свою российскую историю,
Кто к Родине любовью не остыл!








**
Прицепило листик к паутинке,
Все прожилки видимы в просвет,
Это осень с теплою грустинкой
Шлет прощальный солнечный привет.

Я иду по узенькой тропинке,
А в багульнике полным-полно груздей.
Я ведь тоже лист на паутинке,
Оторвался от своих корней.










Нивхский язык


Я поражаюсь мудрости народа:
На нивхском языке вода - есть ЧАХ,
А деньги - ЧХА, достойно перевода!
Что ЧХА, то ЧАХ - в мозгу и на устах!














Наливай!


Друг, погоди, не спеши к порогу,
Мы еще посидим с тобой,
Может, еще по маленькой вздрогнем
С трезвой или хмельной головой?
Стол не ломится, к черту яства!
Главное, есть и соль, и хлеб.
Здорово, мы не привыкли к богатству,
Что-то важнее, чем сытный обед.
Не торопись, еще не вечер,
И на столе высока свеча!
В небе клацает сокол-кречет.
Пусть! Наливай себе крепкий чай!






Ведомый
Памяти Островского Василия Поликарповича, ведомого А. И. Покрышкина.
1922-1943 гг.

Истребители в паре в атаку пошли,
Строчкой трассеров небо сшивая!
С виража только б выйти у самой земли,
Взглядом" мессера" дым провожая!
И как соколы, "кобры" по небу летят,
Немцы ноги едва уносили!
И по радио "В небе Покрышкин!" - кричат.
Был выдомым Островский Василий!
Но в одном из тех жарких жестоких боев
Задымил вдруг мотор, и нет газа!
Тут ведущий сказал: "Друг, ты в небо свое
Возвращайся, скорее на базу!"
Разворот, самолет лег на заданный курс.
Он дымит, дотянуть бы до дому!
В шлемофоне вдруг слышит: "Капут тебе, рус!"
"Мессершмиттами" сбит был ведомый!
Загорелась машина, фонарь отошел,
Через борт полетел, сбитый асом...
Но спасения он на земле не нашел,
Расстреляли под куполом Васю!
Он был летчиком-асом до мозга костей,
А глаза голубые, как небо!
Видел он пред собою немало смертей,
Сам погиб, приближая победу!




Солдаты с  Амура


Враг на нашу Родину напал.
Он тогда никак не ожидал,
Встанут все един, и стар, и млад,
С Дальнего Востока до Карпат!
Против тех, кто шел на нас войной
Встали монолитною стеной!
И среди народов всей страны
Встали нивхи против той войны!
Псиврун Гриша на войну ушел,
Он до Вены в Австрии дошел.
Там его последние следы.
Орден Красной у него Звезды!
До Берлина шел Вальдю Сокси,
Он фашистов как косой косил!
Он пришел домой, не пал в бою,
Прославляя родину свою!
Был в разведке Вычкан Алексей
Он японцев прогонял взашей!
До амурской, до родной земли
Единицы их с войны пришли!
И мечтали, пал кто далеко,
Глянуть на Амур хотя б глазком,
Завещали нам, чтоб берегли
Даже горсть своей родной земли!
Много лет с тех пор уже прошло.
Много вод Амуром унесло.
И пускай пройдут хоть сотни лет,
Будут нивхи помнить тот завет!






МАКСИМ ПАССАР


Чтоб затушить войны пожар
Амурчанин встал Максим Пассар!
Он врагов геройски истреблял,
Из винтовки снайперски стрелял!
И, как сотни тысяч земляков,
Наводил он ужас на врагов!
Помнит его подвиг Сталинград,
Двести тридцать семь врагов лежат!
На Курган Мамаев принесли
Горсть амурской дорогой земли.
Сын Амура, здесь погиб солдат,
И о нем потомки память чтят!










Люблю смотреть в твои глаза


Люблю смотреть в твои глаза
Я в них душою просветляюсь.
Их свет мне чувства рассказал,
Я в нем, зеленом, растворяюсь.




Таймень
Ходят таймени, ленки подо льдом,
Но не подходят ко мне!
Ловят другие одну за одной,
А у меня клева нет!
Добрый Хозяин Вод, будь милостив!
Люд на селе засмеет!
К женушке как без добычи идти?
Чем удивить мне ее?
Эх, подошел бы таймень дорогой!
Рыбина, хоть бы одна!
Больше пуда! И принес бы домой...
Счастливы я и жена!
Как хороша молодая жена!
Косы, как смоль, и глаза!
Гибкая, словно рябина, стройна!
Стан ее словно лоза!
Вдруг, как удар! Я чуть с нарт не упал!
Я же на лунках! Ах, да!
Щука? Таймень? Я добычу проспал!
Дернув, ушла без следа!
Вечер, закат. Лес стоит, как немой.
Лампочки в окнах горят.
Женушка скоро дождется домой,
Я, хоть без рыбы, а рад!
В добрый путь!


Прошла экзаменов пора,
Вы счастливы, хоть и устали,
И можно крикнуть вам: «Ура!»
Но грустно вдруг маленько стало.

Осталась школа позади,
Дороги ваши разбегутся,
В начале вашего пути
Тропинки в школе все сойдутся.

Из вас впервые прочитал
Здесь кто-то «Родина» и «мама».
И школа, отправной причал
Дает вам новую программу.

Чтоб был широк и светел путь,
И чтоб родителям писали.
И пусть десятки лет пройдут,
Вы свой причал не забывали.




















Последний звонок
Почернела от времени школа,
А листвянка крепка, как гранит.
Тишина, колокольца осколок,
Монотонно мне в уши звенит.

Всё застыло, как в царстве уснувшем,
Половицы тихонько скрипят.
Со стены задумчивый Пушкин
Снисходительный бросил свой взгляд.

Но ликующе, вспомнил, скрипели
Три десятка ступенек наверх!
Как черёмухи в окнах кипели!
И витали здесь счастье и смех!

И как пели "Тропинку" ребята,
И всплакнул педагог в уголке...
И как сердце стучало набатом
На прощальном, последнем звонке.








Кость (басня)


Дворняжка Дамка кость украла,
Бедняга впроголодь жила,
А тут такой кусок взяла и унесла,
Богатства этого она еще не знала,
И ну бахвалиться сначала:
«Пока вы тут скучаете без дела,
Я сделать многое успела,
Скулите, носитесь без прока…»
Дворнягу выслушав, сорока,
Не видя в том особого порока.
Летает и докладывает всем,
Что Дамка - умный бизнесмен,
Вчера весь день на рынке торговала…
А той все мало:
«Из родословной я узнала,
Что не дворняга я, а чистая дворянка.
Бульдог мне брат, - так утверждает дамка…»
«Очнись!! - ей Филин говорит.
«А ты молчи, дружище!
Ты нищий, у тебя убогое жилище,
Ты прозябаешь в нищете,
Теперь же времена не те.
Сегодня бизнес - свет,
Вот мой ответ…»
Да, бизнес - двигатель прогресса,
А Дамка - благодетель леса…» -
Хвостом шакал немного поюлил,
Кусок солидный отхватил.
Старается зверье дворняге угодить,
Немного Дамку подоить.
А где же сторож Хряк?
Сегодня он напился так,
Что сизым стал его пятак.
А где защитник прав Полкан?
Введен в обман?
Подачку Дамки он зарыл и зычно
Кричит, что нужно Дамке лично
Вручить мандат на власть,
Чтобы впросак нам не попасть…
Но тут лиса, потратившись в шоп-туре,
Схватила Дамкину добычу и бежать.
А Дамка стала верещать,
Дрожать: « Ограбили средь леса!»
«Что ж, бизнес - двигатель прогресса»,-
Сказал Шакал и за лисою следом побежал.
Он был повеса и этого давненько ждал.

Понятна многим радость Дамки -
Схватить зубами кость и - в дамки.
А что звериный люд в лесу?
Теперь он чествует лису.
\














***
Над рекою сказочные крылья -
Своды разноцветного моста.
Роза алая бутон-ладонь раскрыла
Мороси нежнейшего дождя.
Капельки на лепестках искрились
То рубином, цветом янтаря,
И, лаская нежно, тихо лились
Теплоту душевную даря.
Роза только солнышко молила
Не сушить морщинами лицо,
Чтобы долго дождик мог любимый
Любоваться красотой её...










Последний автобус


А время уходит,
И кружится глобус.
Уже не догнать мне
Последний автобус,
Последний автобус.

Дымочек клубится,
И слёзы льёт дождик.
За мокрым окошком
И девушка тоже,
И девушка тоже.

Билетик сжимаю,
Как в молодость пропуск.
Бегу, не догнать мне
Последний автобус,
Последний автобус.
















Мгновения осени


Белым пенится река,
Как барашки на лугах.
С ветром чайки улетают вдаль,
И листья жёлтые летят осенние.

Как прощенье у реки
Просят, гнутся тальники.
Гуси в небе льют на нас печаль,
И паутинки сносит в мановение.

Словно капля на весле,
Семя припадёт к земле.
На Амуре снова зацветут
Багульники и ландыши весенние.

У реки стоим с тобой.
Гимном жизни есть любовь.
Годы, годы чередой пройдут.
Как ценно каждое любви мгновение...
***
Голубые сопки предо мною,
А над ними тянут облака,
Лишь один косяк над головою
Отражает зеркало-река.
Что ещё представишь ты чудесней
Красных клёнов и рябин прелестней,
Алых зорь; шедевры на века!
























Зеленоглазое лето


Пролетело ветрами, полазало,
Прошуршало по мягкой траве,
Утомлённое, зеленоглазое,
Не оставь меня, лето:
- Привет!
Лето словно бы девушка стройная,
Всё манит изумрудным огнём -
Это взгляд колдовской - зачарованный,
Растворяюсь я полностью в нём.
Понимаю не сердцем, а разумом,
Что зелёное лето пройдёт...
Всё равно, как накроет оранжевым,
Ель маняще зелёным мигнёт!




















Неизвестный читатель


Неизвестный читатель, спасибо тебе,
Ты заходишь, читаешь страницы,
Где написано мной о любви, о добре,
Чтоб в душевных порывах нам слиться.
Неизвестный читатель, ты мне как родной,
Ты зайдёшь, и мне веселее,
Так как только любовью мы живы одной,
От неё и на сердце теплее.














Гало


Глянул на свет в восхищении:
Радугу вкруг свело.
Сияло всё в озарении,
Небесное чудо - гало!
Хочется взять руками,
Поднести к своему лицу...
Прикоснуться к теплу губами,
Обняв, посадить к крыльцу.
Сесть, расспросить о жизни:
- Только уж ты свети!
Сквозь преломления призмы
Миру любовь неси!


















Музыка Зимы


Заиграла музыка метели,
Ноты белые летят во тьме ночной,
То органные аккорды, флейты трели,
То литавры слышу надо мной.

Взмах Зимы, и в снежной круговерти
Не труба печная, а кларнет
Соло выдувает на концерте,
Старый, позабытый менуэт.

Тёмный лес исполнит фуги Баха,
Всем живущим прозвучит ответ,
Что сильней, могущественней праха
Над землёю белой Бога свет.
А наутро нотам лечь неслышно
В бархатную пухлую тетрадь.
Я возьму в ладонь их, брошу к крышам,
Чтоб токкате в небе засверкать!






1937


Он бежал, как соболь, по распадкам,
Укрываясь лапником седым,
А в груди сжималось сердце сладко:
"Ждут жена, дочурочки и сын."

За спиною лагеря бараки,
Провода, на них шипы, шипы...
Окрики конвойных, лай собаки,
Следователь со взглядом, как щупы.

"Но я невиновен! Где же правда?" -
Мыслей стук. И он тайгой бежал.
Впереди - душевная услада:
Край родной, который обожал.

И, совсем от голода иссохнув,
Полз к родным он на исходе сил:
"Доползу, от голода не сдохну!
Ждут меня жена, дочурки, сын!"

Он дошёл.
И к потолку кидая
Сына, он смеялся вместе с ним.
А жена, от горя вся седая,
С дочерьми залюбовалась им.

Счастье никогда не длится вечно.
Утром постучались. Увели.
Встреча оказалась скоротечна,
Очень быстро люди донесли.

Мой отец запомнил это счастье-
Радужная лампочка в кругах!
И не знал он больше мига слаще,
Чем полёты в папиных руках.







Странно, дорогая, это странно...


Странно, дорогая, это странно:
Я молчу, и ты молчишь сама.
Мысль произнесенная пространна,
А хрустально чистая нема.

Мы словами напустили море,
И язык так гибок, как лоза.
Прикоснемся лбами и посмотрим
Долго-долго, и глаза в глаза.

Странно, дорогая, это странно:
Был огонь... останется зола...
Но любовь, я знаю, постоянна.
Та, что нас с собою позвала.






Откровение

Был свет живой.
Он мягко лился свыше.
Поток струился, словно золотой.
Я каждой клеточкой
Внимал его и слышал,
Пронизан неземною теплотой.

И понимал я
Всё устройство мира.
В деревьях видел
Сок течёт, как кровь.
И всюду жизнь.
В камнях,
В листве,
В квартирах.
Мир очень прост.
А ключ к нему -
Любовь.



Принцесса


Ты своею легкою походкой
Через переход, как свет, плыла.
Замер я, как тот подросток робкий,
Ведь принцесса мне навстречу шла.

Вспомнил я портрет твой карандашный,
Бирюзовые твои глаза,
Непослушный локон твой изящный,
Словно виноградная лоза.

Я тебя обнял с тоской вселенской,
Так земля сухая дождик ждет...
Я - всего лишь парень деревенский,
Ангел со мной под руку идет.

За тобою тополя пушинки
Свитою бежали, как пажи,
И сопровождали до тропинки,
Вдалеке остался шорох шин.

И когда ты что-то говорила,
Локон по щеке твоей скользнул.
Я был потрясен картинкой милой,
Словно в юность нашу заглянул.




























Юкола*

Юкола, амурский дар природы,
Как янтарь, прозрачная на солнце,
Вкусный запах манит через годы,
В памяти моей из детства льётся.

Было это в детстве босоногом,
Голубицу люди собирали.
В том году ее родилось много.
Ягоды кусты к земле сгибали.

Марь была огромная такая:
Мхи, орешник и кривые ели.
Ей, казалось, ни конца, ни края.
Кое-где платки еще виднелись.

Рясная родилась голубица!
Сизая, пока не прикоснешься.
И в лучах роса на ней искрится.
В коробушку горсть, и облизнешься.

Но внезапно буря налетела,
Люди в страхе в табор побежали.
Бабушка укрыться не успела,
Вот тогда ее мы потеряли.

Как всё стихло, бросились на поиск.
На мари, среди высоких кочек,
Может, где сидит, платком накроясь.
А еды - лишь юколы кусочек.

День за днем проходит две недели,
Вся деревня по мари искала!
Я увидел сквозь густые ели:
Бабушка под ветками дремала.

И она, когда глаза открылись,
Руку мне подав, кулак разжала:
- Внучек мой, поешь, мы заблудились,-
На ладони юкола лежала.
________________
Юкола* - пресносушеная пластиками рыба.


 
Дождь и душа


Листва тревожится слегка
От капель, или от печали.
Неизъяснимая тоска
Сжимает сердце, как клещами.
По стеклам нервно струйки льют,
И улицы блестят, как реки.
И "дворники" машин снуют,
Как механические веки.

Льет дождь неслышно, чуть дыша,
Из разноцветной детской лейки.
Осиротевшая душа
Сидит и плачет на скамейке.






Осеннее (сверстникам)


Жёлтые осинки вдоль дорог,
Куст рябины в пальчиках лиловых,
Клён в ладошки хлопает, продрог,
Фею заждались златоголову.
Слушай, осень, стой, поговорим,
Родственное ты мне время года.
Мы с тобою чувствами горим,
И за нами следом жжёт природа.
Гуси тянут в сини: здравствуй, грусть!
Ты за ними, ляжет пух на поле.
Я со снегом всё же поборюсь,
Интересно будет в новой роли!



Тот же сон...


Три ночи кряду тот же сон:
Сажусь в военный эшелон,
И защищать иду свою
Родину любимую.
И сразу в пекло, первый бой,
От мин и взрывов жуткий вой.
Все пули целятся в меня,
И цепкий страх жгутом обнял...
А я ведь страстно жизнь люблю!
При мире о любви пою!
Но знаю я, что так дано:
Свобода или рабства дно!
И стал я ловок, словно рысь.
Готов врагов зубами грызть!
И стал отважен потому,
Что в правде сила повсему!
2014




Берёзовый лист


Жёлтое солнышко, что ли, в небе пустынном, без птиц?
Это берёзовый листик, ветку покинув, летит.
Он, одинокий, витает там высоко...
С веткой расстаться навек ему нелегко.
Что ж, насладись ты полётом, берёзовый лист.
Тех то удел, кто от ветки родной сорвались.
Пусть он недолог, с ветром в обнимку, полёт...
Пресные слёзы, сочувствуя, осень прольёт.






***
Только будь рядом, не уходи ты...
Многое мы уже потеряли.
Было у нас лихих годин-то,
Жизнь - это бешеное авторалли.
Пусть небольшая чаша счастья,
Не расплескай её ни капли!
В каждой той капле море страсти!
Мы её выпьем всю, не так ли?














***
В "Метеоре" девушка сидела.
Взгляды встретились. И снова в сердце жар.
Ты ли это? Та ли? Неужели?
Сколько лет! И встреча словно дар!

Бирюзовые глаза напротив
Так же излучает доброту,
Та ж улыбка украшает ротик.
Будь что будет! Всё же подойду.

Подошедши на ногах немелых,
Я её по имени назвал.
В "Метеоре" девушка сидела,
Имя только я не угадал.

И она ответила не в шутку,
И взглянув открыто: «Я не та!»,-
Тихо прошептала, взявши руку:
"Вы её любили, верно, да?"

И, моё плечо прижав щекою,
Слушала о том, как я любил.
"Метеор", как чайка над рекою,
Нас обоих в юность уносил.
2012




Нивхское слово


В таинственности листьев перепрелых,
В трагичном одиночестве свечи
В неясном плеске волн речных несмелых
Их контуры являются в ночи.

Они рождаются из шороха, из звука,
Из жалобной натянутой струны.
И воплощаются из воздуха и... духа,
Где помыслы людей растворены.

И вот сквозь ткань времен, сквозь сеть мгновений,
Расплавив в магму и любовь, и грусть,
Обвившись паутинками сомнений,
Слова родные капают на грудь.
2007





Поздняя осень

Тихо на гулкую землю
Падает ласковый снег,
На ярко-желтое зелье
Из тонколистных монет.

Сон тишины, он несносен,
Вреден мне этот покой.
Клёном прощается осень,
Машет озябшей рукой.










Ночной снегопад

Оглушенный странной тишиною,
Я проснулся, встал. Взглянул в окно.
Снег лежал пушистый предо мною
Белый-белый, как заведено.

И лежал он, первозданный, чистый.
Словно Откровение Его
Приоткрыло тайну прелых листьев,
Тайну Мироздания всего.
















Первый снег

Снег лежит.
И тишина застыла.
Только слышно карканье ворон.
И в конюшне старая кобыла
Хрумкает соломою сквозь сон.

Просто все.
И проще не бывает.
Спит природа. Тихо и покой.
Даже я, как сельский обыватель,
Становлюсь сейчас самим собой.






Брусника
Рубиновым цветом брусника на сопках блестит.
В глубоких распадках по гальке бегут родники.
Орехами стланника щёлкают звонко клесты
А выше пролётные гуси летят напрямки.

Возьму драгоценную ягоду, полную горсть.
К лицу поднесу и вдохну неземной аромат.
В каких бы красивых краях побывать не пришлось,
А лебеди вновь на родную сторонку летят.
2010





Родина
Ветер рябь по глади
Поднял, в лес шмыгнул.
С клёна снял награды,
В ноги мне швырнул.
Ключ в распадке тонко,
Иволгой поёт.
Чист, как воздух, только
Им я упоён.
Я со всею силой
В жизни б ждал иной
В край прийти любимый,
Жить в стране родной.
Скажут: не достоин,-
Что ж, не мне решать.
Буду клёном стройным
Корни здесь пускать!
Если так не статься,
Просьба есть в другом:
Камнем хоть валяться
На брегу родном!




















Легенда о Кальме


С той поры небесное светило
Много раз земле дарило лето.
Было то давно, давно то было…
Дедам деды рассказали это.
Предки наши были молчунами,
Нехотя друг с другом говорили
И от этого они страдали сами,
И о том создателя молили.
И однажды буря разыгралась!
Чайки в небе с криком заметались,
Волны пеной облака лизали
А потом как в бездну, низвергались!
Гул от волн летел до самой выси!
Так они о камни бились громко!
А наутро стихли и на мысе
Мертвого оставили китенка.
И обрадовались нивхи, и плясали,
Поровну китенка разделили.
Так, тахтинцам дали его сердце,
И они смелы, как львы вдруг стали.
Вайдунцы, братья-единоверцы,
Съев глаза, орлам подобны стали.
Кальминцы язык в котле сварили,
Всем раздали, всё пустили в дело!
К изумленью, вдруг заговорили!
Радости их не было предела!
Угольком язык дошёл к потомкам,
Он в глазах детишек засветился,
Помнят нивхи про того китенка,
Что давным-давно тайгой покрылся.








Протока

Я на лодке гребся по протоке,
С весел капли вздрагивали гладь.
И, казалось, шел я по дороге,
Где конца и края не видать.

А под берегами вьётся манна,
И искрятся капли от весла.
Жизни даль была ещё туманна,
Как заря, маняща и светла.

Первые лучи играют лирой,
А туман клубится налегке.
И такая тишина над миром,
Только я и лодка на реке.

Весь Амур растекся по протокам,
У него их столько - нет числа.
Все приходит ко своим истокам,
Так, как капля падает с весла


















Птенчик


Свалился птенчик из гнезда
Его нашёл в траве ребёнок.
И тихо хлынули тогда
Тут слёзы из его глазёнок.
О, этот бедный мальчик мой!
Он жизнь вернуть уже не в силах.
Из глаз течёт нектар живой,
А горе так невыносимо!
Всем понимаешь существом
Мысль, опровергнутую нами:
Пока сочувствуем - живём,
И не живём, коль сердце - камень.






Завет предков


Болит душа за те места родные,
Где в детстве бегал прямо босиком.
Здесь не было ни стеклышка в помине,
И чист был берег с галькой и песком.


Сама природа радовалась с нами,
Дарила нам касаток, чебаков,
И в банку их, а соль с собой, в кармане.
Да, та уха была, как дар богов!


То предки сотни тысяч лет хранили.
Амур был рыбой полн, тайга зверьём.
И завещали нам, а мы как поступили?
Сгубили разом, за один приём.
Ведь мы завет хранить так и не вняли,
Спилив леса, сведя зверьё на нет.
И драгоценное  богатство разменяли
По тридцати иудиных монет.


Увидел я: Хозяин Вод на мысе
Весь в струпьях от отрав, в сетях рванья.
- Ну как же так? - меня терзали мысли.
Молчит Старик и смотрит на меня.


И словно поколочен был я градом
Упрёков предков из седых веков.
И поражённый тем тяжёлым взглядом,
Пошёл я вдаль от смрадных берегов.


Филин


Филин, филин, филин мой,
Выведи меня домой.
Прилети из мест, где сны,
Сядь на сук большой сосны.
Покажи мне путь домой,
Филин, филин, филин мой.
Мне б болото обогнуть,
Мне б найти тропинку-путь.
Прилети, бесшумно сядь,
Помоги мне путь узнать.
А в лесу такой туман,
Паутины тут и там.
Ель мохнатая высока.
Одиноко. Одиноко.
Филин, филин, филин мой,
Выведи меня домой.






Успешность


Ты успешен...
И шипишь на тех,
Кто ниже,
И победной поступью идёшь.
Ослепительной улыбкой
Брызжешь,
Давишь тех, кто
"Ни на что не гож".
30 тысяч для тебя -
Это не зарплата.
Да ещё к тому же ты - москвич.
Ты успешен:
Унции, караты...
То, что ниже, то "дешёвый кич".
Ты успешен.
Ты дошёл до точки.
Распирает грудь...
Ты горд собой.
Неуспешен тот,
Кто думал в бочке,
Или Гайдн,
Который был слугой.
Неуспешны те, кто не жалели
Живота для друга своего.
Кто, как Данко,
Для людей сгорели,
И себе не взяли ничего.
Неуспешны те,
Кто слово честность
На сребро и злато не менял.
Не нужна такая мне успешность!
Праздник этот, нет, не для меня.




Песня


Песня, ты была когда-то друг,
Мой товарищ верный и помощник.
Но подалась в сферу ты услуг,
Став товаром, коль сказать попроще.


Ты звала в моря, где корабли,
Где алели парусники Грина.
А сейчас ты ходишь вкруг Земли,
Цепко выколачивая «грины»*.


Песня, ты была моя душа,
Как у Меттерлинка - Синей птицей.
Но ты душу стала иссушать,
Телеса напихивая пищей.


Глухариный ток ли на мари,
Шёпот трав не могут быть товаром.
Как рожденье утренней зари
То нетленно, что даётся даром.
_______________
*грины – здесь: доллары




Расставанье
Больше ни о чём не говори
Хватит славословия пустого.
Тишина сейчас дороже слова,
На закат ты молча посмотри.
Птичий гомон осень вдаль несёт.
Он звучит "Прощанием славянки".
Жёлтый лист сорвался прочь с полянки,
Тут его уже никто не ждёт.




Дикая яблонька
Брёл по весеннему лесу, просто бесцельно,
Лучики света играли в нежно-зелёной листве.
Тихо шептали клёны, берёзы и ели,
Птицы мне пели о птичьем житье.


Свет на полянке увидел я белоснежный,
Дикая яблонька, в белых цветах вся, росла.
Понял я вмиг, что прежняя жизнь - путь невежды,
Только сейчас мне судьба жизни смысл донесла!


И, очарован, божественный запах внимая,
Я закружил на поляне с ней танго вдвоём.
Юная яблонька, ангел из тёплого мая,
В памяти, в сердце навеки осталась моём.


Годы растаяли, будто бы снежные комья,
Мудрость с годами, через ошибки, обрёл.
Осенью я оказался в местах, мне знакомых,
К яблоньке красной я на поляне набрёл.


- Здравствуй, мой ангел, душа моя дорогая!
Ты всё такая,- и танго танцуем вдвоём,-
- Яблонька, разве не предполагала,
Что навсегда ты осталась в памяти, в сердце моём...


Яблонька голову мне положила на плечи,
Тихо шепталась со мною жёлтой листвой:
- Не позабудь нашу дивную встречу,
Бусины яблочек спелых возьми ты с собой!








Надежда


Падают капли.
Всё серо и сыро.
В мокрой палатке комар нудит.
Мы вдали от суетного мира,
И надоели порядком дожди.
Все очертанья размыты.
Серый туман висит, как шатёр.
И о чём-то давно позабытом
Шепчет дымящийся костёр.


Дымом кусты тальниковые свиты,
Вроде, не поубавилось туч,
Всё ж показалось, хоть солнце и скрыто,
Где-то несмело мелькнул его луч.






______________
 *Это написано в девяностые годы.




Друзьям


Друзья мои! Прекрасны ваши лица!
Я, вглядываясь, вижу молодых,
Назад, на тридцать, отсчитав страницы,
И памятью витая в днях былых!
И помню каждую
В ярчайших майских бликах,
И ваших душ я помню чистоту...
Улыбки ваши... не на лицах, нет,...на ликах!
Ведь только лики знают красоту!










Ты - моя мелодия


Ветер завывает в старых крышах,
От него тоскливей и грустней.
Ты - моя Мелодия, Ириша.
Я всегда твой преданный Орфей.


Вечер. Стал холодный сумрак гуще.
А закат - последний уголь жжёт.
Голос Магомаева зовущий
Нитью Ариадны вдаль ведет.


Будет еще сладостнее встреча,
Коль разлука долгая больней.
Ты войдешь. Сожму тебя покрепче,
И спою, твой преданный Орфей.








Время


Осень, как надменная царица,
Золотом купила искры льда.
Слуги лета, улетают птицы,
И в закате тают без следа.


Я березку, ветром обожженный,
Обниму, родимую, как мать.
Осень,
Осень,
Я лишь подчиненный,
Мне твоих законов не менять.








Оптимистичная весна


Слушай, а ведь все совсем неплохо.
Вновь весна, опять бегут ручьи.
Дерева без всякого подвоха
Распускают листики свои!


Сбросил льды Амур с могучим вздохом,
Шалые ветра в лесах шумят.
Слушай, друг, а это ведь неплохо -
Лебеди на родину летят!


И хорош стонать тебе и охать!
Будет солнце, будут и дожди.
Будет жизнь. Что, думаю, неплохо!
Столько еще весен впереди...


Мифы


Много в мире бродит разных мифов.
Новые пришли, полны идей.
В этом море есть немало рифов,
Топят они тысячи людей.
Говорят, что мир живет в насильи.
Значит, этот мир сошел с ума.
Жалко тех, чьи жизни уносили
Деньги, власть и нищая сума.
Говорят, что бедный мал, как муха,
И ничтожен в бедности своей.
Я согласен, если бедный - духом.
Тот богат, кто духом посильней.
Ни за что не хочется мне, чтобы
В мире была попрана любовь.
Знаю, если льётся чья-то злоба,
Следом будет литься чья-то кровь.








Заблудившийся человек


Он ходит в ватном тумане,
Шаги его не слышны,
А челюсти сведены,
Он ходит, машет руками.
Не видно лица без света,
Может то я, или ты.
В тумане такой густоты
Аппликация силуэта...




Стоп!


Собрались как-то Лебедь, Рак да Щука
Не воз, - Россию потянуть.
Смотреть на это просто жуть,
Потянет каждый на себя,
И не останется ЕЯ,(старое употребление ЕЁ в высоком значении)
России: вот какая штука!






Отцу
Город большой суетится весь.
Веет печаль надо мной.
Знаю, душа - это птица есть,
Ей не летать там одной.


Лето. И ночь, будто ночь из ста.
Нет для тебя больше дней.
Как глубоко одиночество
В тесном скопленьи людей.




Окна глаженых озер...
Окна глаженых озер
В камышовых рамах.
Не в березах склоны гор -
В златоглавых храмах.
А над ними синева,
Головокруженье.
Не печаль шуршит листва,
Только сожаленье.


И стоит пока еще
Куст ольхи зеленый.
Ярко-красною свечой
Жгут рябина с кленом.










Осень. Закат


Гладь реки прозрачнее стекла.
Солнце катит за сапфиры гор.
Синева небес в закат стекла.
Сумерки охватывают двор.
Красота аккордами плывет.
Заполняет все. Звучит, как гимн.
К югу ветер по небу несет
Одинокий журавлиный клин.






Гроздья ягод


Передо мной чудесный лес,
Ручей струей в лучах искрится,
Над ними - синева небес,
И эта сказка мне не снится.


В лесу, под ветками берез
Увидел гроздья спелых ягод:
Здесь кустик безмятежно рос,
Не ведая чужого взгляда.


Их было жалко брать рукой,
Но жгло желанье все сильнее...
И сок тех ягод неземной
Вкусил, от свежести пьянея.


Сюда я больше не вернусь,
Пусть новые поспеют за год.
Я только молча улыбнусь,
Коли другой вкусит здесь ягод.
















В запасе
Отзвенел сигнал "тревоги",
Дни армейские вдали.
Пыль осела на дороги,
По которым мы прошли.
Если вздумается бряцать
Кой-кому своим мечом,
Будем здесь, готов поклясться.
По сигналу вновь придем.




Лучи заката...


Лучи заката слиток злата плавят.
Я грусть багрянца тихого приму.
Спасибо , сердце, что умеешь плакать,
А каменное, может, ни к чему.
Заря угаснет, синь зальют чернила,
И в них забрезжит первая звезда.
Вдруг в памяти всплывет улыбка милой,
Меж нами будто миг, а не года!


С края на край
С края на край перелётные птицы
Ветром попутным летят.
Если пришлось на Амуре родиться -
Тут бы им стол,и кровать...
Осень их гонит,родимых,в чужбину,
Что впереди их там ждёт?
Клик их далёкий разносит в низину,
Алым закат на них льёт...


Отпусти свою злость
Отпусти свою злость,
Пусть она потечет по реке,
А оттуда в открытое море.
Чтобы легче жилось,
Чтобы день начинать налегке,
Чтоб любовь засияла во взоре.
И по тихой воде
Поплывут бесконечные ссоры,
И обиды, лелеять их вредно,
Полегчает тебе,
И печали останутся в море,
А потом пропадут, все бесследно.
В жизни многим несладко пришлось,
Отпусти свою злость.


Заноза
Живет в груди моей заноза,
Из сердца вырвать свыше сил!
Зачем-то есть шипы у розы.
Цветок красив, но шип не мил.
А рану память травит солью,
Ну, что ж, пускай, я заслужил!
Мы  все живем с какой-то болью,
Раз есть она, то, значит, жив!


Чужая
Все сгорело, осталась зола,
Отболела душа, отстрадала,
Так зачем ты меня позвала,
Чтобы в сердце пустить свое жало?
Чувства нет,все испито до дна,
Попрощаемся, не провожая.
Словно гладкая сталь , холодна,
Ты далекая стала, чужая...


8 марта
Я подарю тебе цветы
Не срезанные , а под снегом
Над ними заячьи следы,
Они все ждут тепла и света.
Я подарю тебе цветы.
Но знаешь ты, они там есть,
Хоть сверху снежные метели,
Придет пора и им зацвесть,
Ты подожди лишь три недели.
Я подарю тебе цветы.










Камень

Я вернулся через много лет,
Деревушке тыщи лет уж минут,
Тропка  помнит здесь мой детский след,
Но на ней мой камень передвинут.

Тот гранит квадратный у берез
Столько раз встречал меня из школы,
Шло тепло и в дождик, и в мороз,
Думал я, живой тот камень что ли?

Для рогаток били чугунки,
В детстве мы чугун здесь колотили,
Мамы волновались, где сынки?
Мы же "Север", спрятавшись, курили.

Вот опять иду я той тропой.
Старые березы сердце тиснут.
И увидел я перед собой,
Все не то и... камень передвинут.

Покорил природу человек,
И вселился в человечий улей,
Нет лесов, и нет прозрачных рек.
Всю планету мы с оси свернули.




Туман


Спозаранку к Амуру сползает туман,
По распадку плывет он и вьется.
-Он бездушен, конечно, - идет от ума,
-Он живой, - из души отзовется.
Как детеныш, спешит он до мамки своей,
До реки, чтобы с нею обняться.
В тишине между лиственниц льется скорей,
Им легенды амурские снятся.


Шторм


На Амуре раздольном гуляют, пасутся барашки,
И их пенные белые клочья срываются ввысь!
Это ветер крепчает, лихой и бодрящий,
С озлоблением волны  грохочут о каменный мыс!
Здесь амурские воды размешены потом и кровью
Наших предков далеких, охотников и рыбаков,
Не робели они, когда волны вздымались горою,
Призывая лишь духов о помощи, наших богов.
Пусть помогут тому , кто случайно средь волн оказался,
Не оставят пусть силы, и не сломает весло,
Пусть не знает он страха, и с бурею дрался,
И к заветному берегу лодочку чтоб принесло!




В наше песенное время


В наше песенное время
Мы сидели у костра,
Под гитару пели трели
Соловьев, и до утра.
И печеной ждём картошки,
Соль найдется у кого,
А вина совсем немножко
На толпу - ноль семь всего.
Строй гитары звезды будит,
В речке плещется их  синь.
И девчонка враз полюбит
Гитариста, на всю жизнь.






На лодочке


На лодочке, на деревянной плыл я лодочке,
А ты бежала вслед по бережку,
Испили мы любовь до чайной ложечки,
И эту капельку я сберегу.
Как память, лодочку несет течение,
А мне  бороться с ним уж нету сил,
Вернуть бы молодость хоть  на мгновение,
Еще сказать тебе, как я любил.


Ручей


По Земле, что согрета под солнцем,
По распадкам струился Ручей.
Струи звонкие, как колокольцы,
Все искрились в сто тысяч свечей.

И Ручей полюбился с Землею,
Даже солнце играло  на дне.
Но костер прогорает золою,
А тепло превращается в снег.

Вот Земля стала гулкою, белой
И Ручей заморозил свой бег:
-Ты, Земля, ко мне охладела,
Так же я охладел к тебе!




Давидь


Лес как прозрачное марево,
Тропки все видимы мне.
Вечер. Багряное зарево
Плещется в каждом окне.
Небо пустынно без кликанья
Стай запоздавших гусей,
Давидь печальными клиньями
Плавно тянули с полей.
Речка от ряби морщинится,
Гнется раздетый тальник.
Пусть без меня он мальчишится,
Ветер, большой баловник.
С листьями бегает белочкой,
Мне в голых ветках поёт,
Как был я юным, и девочка
Сердце украла моё.












Шедевр


Голубые сопки предо мною,
А над ними тянут облака,
Лишь один косяк над головою
Отражает зеркало-река.
Что ещё представишь ты чудесней
Красных клёнов и рябин прелестней,
Алых зорь; шедевры навека!






Сосна


На утесе сосна
Одна,
И утесу она
Верна,
А под ними шумит
 Байкал,
Словно эту сосну
Искал,
Говорит:
- Может, мне
Отдашь?
Но гранитный стоит
Как страж:
- Хоть сто лет бей свою
Волну,
Не отдам я мою
Сосну!






Годы
Что-то косточки мнет к непогоде
И ворчливее я становлюсь...
Догоняют прожитые годы,
Хорохорюсь, но тянет их груз.
Вместо водочки хочется чаю,
И походы - физический стресс.
Что-то женщины меньше прельщают,
Пропадает, видать, интерес.




По городам и весям


По городам и весям
Осень разбросила медь.
Милая, ты принцесса,
Понял я с юных лет!
Листья кружатся у леса,
Словно воздушный балет!
Ставят тебе, принцесса,
Желто-багряный концерт.
После накроет, как прессом,
Листья уставшие снег.
Единственная принцесса
Есть ты на белый свет.






Разность потенциалов


Разность такая рождает энергию.
Плюсом и минусом  по проводам,
И в атмосфере плюс - минус по Цельсию,
Разности больше, мощней ураган.
Разность высот на земле, и течение
Воду торопит до моря скорей.
То же покажет и разность давления,
Поршни в цилиндрах вращают быстрей.
Бури в природе целесообразны,
Но социальных не надо стране.
Между богатством и бедностью разность
Потенциалов приводит к войне.




Путь


Судьба кого-то гладит против шерсти,
Идти иль нет, дилемма самому.
Как тяжело добиться совершества.
Куда важнее трудный путь к нему.










!






Рябина


Ой, ты, рябина тонкая,
Жаркая, но горькая.
Ветер тебя гнёт -погнёт,
Оттого ль, что стужа жжёт,
Ягоды твои не мед.
Вечера багряные,
Звезды в небе ранние,
На листочки алым льёт,
Оттого ль, что осень ждёт
Ягоды твои не мед.
Подойду и кисть сорву,
Аромат я твой вдохну.
Пусть он горек, желтый плод,
На тебя из года в год
Я любуюсь, что мне мед !










Напиши мне


Напиши мне слово на прощанье,
Резким словом не руби, постой,
Все пройдёт, уйдут воспоминанья,
Словно не был никогда с тобой.
И в свободный сердца уголочек
Ты другого, может, позови.
Как в заре вечерней уголечек
Угасает искорка любви.
Напиши мне слово на прощанье...






Настроение – осень


С каждым днем прозрачней, холоднее,
И поля пустыннее вокруг,
На березке листик, а не в небе,
Как последний закадычный друг.

Журавли в вечерней зорьке тая,
Расставаньем на сердце льют боль.
Грустный клин, как юность окликая,
Мне поет про первую любовь.












Свиристель


Тишина. Начало лета.
В пади белая постель.
Как предчувствие рассвета,
Засвистела свиристель.
И от этой звонкой трели
Вдруг проснется первый луч.
Песня ранней свиристели
Тень снимает с синих круч.












Малая родина

Где же вы, ровесники  родные,
С кем я в детстве бегал босиком?
Тех уж нет, а те "далече ныне",
Улетели  с поздним косяком.

А деревни по Амуру  те ли,
Где колхозная кипела жизнь ?
Брошены, забыты, опустели...
-Родина пустеет, -  гложет мысль.

Дом без окон покосился набок.
Бродит в нем лишь ветер,  словно бомж,
Ведь бродяге ничего не надо,
Он  теперь в дома пустые вхож .

Избы те с глазницами пустыми
Будто не дома, а черепа,
Охраняют их кусты полыни,
Улицы - лишь узкая тропа.

Сквозь года мучительно ночами
Снятся мне на лавке старики,
Снова детство, раки под камнями,
И костер на берегу реки.






Патриот


Кинув душу и спасая тело,
Словно крысы в подпольный прогал,
Якобы "элита" полетела
Из России прямо в стан врага!
Бабушка, хоть руки ее сухи,
Знамя держит из последних сил!
Ниц падите пред элитой духа!
Кто Освободителя забыл?!
Совесть не продав за "печенюшки",
Так крепка, как Родина - гранит!
Бабушка с донецкой деревушки
С флагом Победителей стоит!






Невидимка Весна


Лед ушел, и снова на Амуре
Ветер теребит седые кудри.
Локонами пенными играя,
Растрепал от края и до края.
А над ними табунки пернатых
Потянулись к северу обратно -
Крохали и свиязи, и чернеть
Пролетают зорькою вечерней.
Вся тайга зеленоватой дымкой
Красится весною-невидимкой.
Небеса густые, темно-сини,
Как бывает только над Россией.








Ленки

След от полозьев в проталинках
Режет сиреневый плед.
В льдинках, как в солнышках маленьких,
Плещется радужный свет.
Лайки бегут, как под крыльями,
С ними в пути не заснуть!
Лишь успевай под копылами
Колышек-тормоз воткнуть!
Лунки ленками уловисты,
То не морозный январь!
Нарты полны, чуть не ломятся,
Юкола будет - янтарь!






Серая неделя


Холодный дождь всё моросит неделю,
Покажется, так будет целый век!
Струится, гладит по лицу и телу,
И всхлипывает дождь, как человек.

Все серое, и грязь кругом, и сырость,
И одуванчики не светят вдоль дорог.
Но в сумраке вдруг что-то изменилось:
То луч прорезал тучи, как пророк!










О жизни


Где теплые деньки и солнца щедрость?
Пожухла ярко-желтая листва.
И буйство красок  вымывает серость,
Чем не устанет дождик заливать.

И капли, как свинцовые жаканы*,
Буравят с пузырями грязь дорог.
Но для меня и серый день желанный,
Пускай он, знаю, белого пролог.
________________
Жакан* - самодельная круглая пуля.






***
По цветущим багульникам, склонами
Покрывалом сползает туман.
И полянку с березками, с кленами
Поприветствовал бризом лиман.
Исчезают ночные фонарики,
И журчит по распадку ручей,
На листочках хрустальные шарики
Засверкают от первых лучей.



Флешка памяти


В леса с теплом пришло веселие,
Ветра шальные в них шуршат,
И в небе облачко весеннее
Как невесомая душа,
Но только страсти не подвержено,
Пускай орел над ним кружит.
И  мысли лезут неизбежные:
А что такое наша жизнь ?
Есть у души самоназвание?
Что тучка - образ иль реал?
Мы -  чьё-то лишь воспоминание?
Как флешка, с выходом в портал?
Порталы есть, они сокрытые,
Но я не знаю точно, где?
Отображаются события,
Как эта тучка на воде.




Загадка тайги

На костре уха без специй,
И она вкусней, чем дома!
Рыбу мы ловили с детства,
Вся тайга вокруг знакома:
Где есть жимолость на склоне,
Черемша со стеблем в палец,
Где бруснику брать в ладони,
Медом пахнущий багрянец.
И осталась лишь загадка -
Та тайга, что не изведал.
Я тоскую по распадкам,
Где еще ни разу не был.




Берег детства


Вспоминается время благое ,
Оно там, где мои берега,
Где сверкает помятой фольгою
И играет на солнце река.
Где любил на песочке погреться,
Слушал ласковый шепот волны,
Где бежало по берегу детство,
И мгновения счастьем полны.






Диоген и Александр


Великий Александр приметил,
Что возле бочки - Диоген,
И подошел к нему с приветом,
Не охраняемый никем.

 —Скажи, исполню, что захочешь,
Я, император всей Земли!
Шелковый атлас вместо клочьев?
Жену из знатнейшей семьи?

В сапфирах золотые кольца?
Наложниц, деньги, иль дворец?
 —Не загораживай мне солнца, -
Ответил воину мудрец.



Мыслеформы


Золотит березку луч проворный,
Небеса магнитом тянут взгляд.
Облака летят, как мыслеформы
Засмотрелись на речную гладь.

И забот как нет, они все вышли.
Городской отбросив напрочь лоск,
Чувствую, что замысел Всевышний,
Через сердце просветляет мозг.







Амур в ноябре


Пролетные умчались по теплу,
И в полыньях, но встал Амур ноябрьский,
А лед трещит алмазом по стеклу,
В осколках  солнца луч играет яркий!
И выдохнет могучий богатырь,
Осядет с грохотом стеклянный панцирь,
Вспорхнет с распадка эхо  как  снегирь,
И вновь покой и тишина над глянцем.






Прощальный аромат


В цветах есть потаенный смысл,
Как звезды, облака,
Они влекут с собою в высь,
Чтоб жизнь была легка.
Так роза алая цвела,
Нежна и хороша,
И у людей  всего села
Она была душа.
Но кто-то, может, невзначай,
На розу наступил,
И охватила всех печаль,
Он душу раздавил.
А роза, что поделать с ней,
Хоть нищ ты, хоть богат,
Дарила всем еще сильней
Прощальный аромат.










Друзьям


Друзья всегда со мною вместе рады
Любым успехам в жизненном пути,
Моя награда - и друзей награда,
Таких надежных больше не найти!

Как в горле кость завистникам победы,
Накапливая желчь, они молчат.
Но оступись на миг - словесным бредом
Перекричат  визгливый рой галчат!

Поэтому, друзья мои родные!
Желаю вам под небом синим цвесть !
И будьте же такими, как поныне!
Мне радостно, что вы на свете есть!




Благодарность


Нет-нет, да найдётся  народец,
Нашлет в благодарность зараз!
Кто плюнул хоть разик в колодец,
Тот плюнет еще и не раз !



Амурская песня
       1.
Перелетные кликают громко,
Отражается эхо в лесу.
Над рекой пожелтевшая сопка
Рассыпает златую листву.

Уплывают листочки, и воды
Отражают небес абажур.
Эти листья, как юные годы,
Провожает притихший Амур.

Припев:
Встанет лед, и зима
Постучится в дома,
А тайга, в кружевах от мороза,
Будет краше и сердцу дороже,
Засверкает на ней бахрома.

   2.
Вновь повеет теплом, над рекою
Полетят стаи птиц стороной .
Где бы ни были , друг мой, с тобою
Мы вернемся на берег родной.

Припев:
Пролетают года,
Но года не беда,
Кто родился на наших просторах,
Верный друг на таежных дорогах,
И останется им навсегда!






Буря

Буран ударил снеговым зарядом!
Седые космы стелет по земле!
И вот уже не видно то, что рядом,
Дома, деревья, небо в снежной мгле!
Границы нет меж вымыслом и явью!
Ни день, ни ночь... все скрыто пеленой!
И жутко воет ветер, словно дьявол
Охотится за грешною душой!
Во тьме  плетется путник без дороги,
Пусть силы не закончатся в пути!
Пусть дух его пред бурею не дрогнет,
И да поможет Бог ему дойти !


Воспоминания
Слышу я сквозь сон : трещат дрова,
И в кастрюле булькает картошка.
Мама встала с раннего утра.
Полшестого. Темень за окошком.
Тикают настенные часы.
Мне тепло под ватным одеялом.
Младшие братишки смотрят сны.
Скоро в школу,лишь забрезжит алым.




Шторм


 На Амуре раздольном гуляют, пасутся барашки,
И их пенные белые клочья срываются ввысь!
Это ветер крепчает, лихой и бодрящий,
С озлоблением волны  грохочут о каменный мыс!
Здесь амурские воды размешены потом и кровью
Наших предков далеких, охотников и рыбаков,
Не робели они, когда волны вздымались горою,
Призывая лишь духов о помощи, наших богов.
Пусть помогут тому , кто случайно средь волн оказался,
Не оставят пусть силы, и не сломает весло,
Пусть не знает он страха, и с бурею дрался,
И к заветному берегу лодочку чтоб принесло!


Белладонна
 Стали годы словно дни сменяться,
Память вновь уводит за собой,
Новый год, и нам всего пятнадцать,
И печаль в глазах - моя любовь.
"Белладонна" плакал нам бобинник,
Конфетти шуршало с танго в такт
Может, тот певец во всем повинен,
Что я в синий взгляд влюбился так!
Я болтал ей глупости часами,
Словно нет важнее в жизни дел!
Девушке с печальными глазами,
Главное сказать я не сумел.


 На реке
На реке огромной мы лишь крохи,
Вдаль плывем по белым облакам ,
Тырского утеса гордый профиль,
Разрезает небо пополам.
За кормою радуга сверкает!
Плюхнувшись, блеснет кетовый ласт!
Над косою с края и до края
Пара чаек провожает нас.
Испугались, видно, что нарушим
Царство на песке, и их покой,
Но волна на отмели покружит,
Снова тихо станет над рекой.




Рассвет и закат
Это буйная юность не знает преград,
Той горячности к старости нет.
Что первичнее? Дело? —идешь на закат,
Коли слово - идешь на рассвет!


Союз
Еще един Союз республик  братских,
Зеленый шум  сменил весны капель,
Пора экзаменов, поет из окон Градский,
Над полем жаворонок  разливает трель.
Еще мы молоды, и мысли безмятежны,
Билеты в сумке, рислинг ждет в ручье,
И ветерок траву ласкает нежно,
И млели мы от солнечных лучей.
И каждый знал, что други - это друзи,
Мы были счастливы в стране для всех одной,
Как молодость осталась там, в Союзе,
Так и Союз  остался нам родной.


 ***
Лес как прозрачное марево,
Тропки все видимы мне.
Вечер. Багряное зарево
Плещется в каждом окне.
Небо пустынно без кликанья
Стай запоздавших гусей,
Давидь печальными клиньями
Плавно тянули с полей.
Речка от ряби морщинится,
Гнется раздетый тальник.
Пусть без меня он мальчишится,
Ветер, большой баловник.
С листьями бегает белочкой,
Мне в голых ветках поёт,
Как был я юным, и девочка
Сердце украла моё.


Намг марк
К стойбищу с названьем нивхским Намгмарк
С Позвейном по Кизи шел Бошняк.
- Кость седьмая на мысу на самом, -
Перевел название гиляк.
Шли по озеру сквозь снег и ветер.
- Киндзы-это что? - моряк спросил.
- Черти это, - проводник ответил,
- Точно как! Хватило б только сил!
Лайки грызли снег и лед на лапах,
И, скуля, тянули постромки.
А за перевалом моря запах
Их погнал, хоть нарты нелегки!
Намгмарк стал давно уже Де-Кастри,
Кизи - озеро, а перевал - как мост.
Над вершиной сопки гордый ястреб
Грозно сторожит седьмую кость!


Капля
С утра тепло - дыхание весны.
Над сопкой  луч застрял в тумане,
Летают снегири, как пацаны,
Гурьбой, и грудки их румяны.

Туман к реке сползает , как желе,
На мокрой ветке капля, словно гиря,
Хрустальный шарик полетел к земле,
И остро ощутил я хрупкость мира.