Из поэзии США. Часть 1
Эдгар Аллан По
Уолт Уитмен
Карл Сэндберг
Уильям Карлос Уильямс
Эзра Паунд
перевел Андрей Пустогаров
Эдгар Аллан По
(1809 - 1849)
Эльдорадо
Был рыцарь один,
лихой господин -
отправился в путь за наградой.
И ночью и днем
скакал напролом,
хотел отыскать Эльдорадо.
И вот господин
дожил до седин,
на сердце сгустилась досада.
Печален и строг
скакал сколько мог,
нигде не найдя Эльдорадо.
И в ветренный день
он темную тень
приметил у серой ограды.
Совсем уж без сил
у тени спросил:
- Так где же страна Эльдорадо?
- Гора на Луне
стоит в тишине,
туда, мол, туда тебе надо.
В кромешной ночи
без страха скачи
и будет тебе Эльдорадо.
El Dorado
Ворон
Как-то дома, в жуть ночную, я читал, томясь, тоскуя,
строки старых фолиантов, странных и чудных слегка.
Я над книгой задремал, в дверь вдруг ктo-то постучал.
Стук негромко прозвучал. «Словно нежная рука…
То полуночного гостя в дверь мою стучит рука,
это гость, наверняка".
Зябко было на дворе в этом стылом декабре!
Словно призрак, на ковре свет багровый уголька!
Поскорей бы рассвело, и от сердца отлегло.
Чтенье книг не помогло - душит о Ленор тоска.
Ангелы ей имя дали, и, пускай пройдут века,
на земле такого больше не найти, наверняка.
Звучно вдруг в глухую пору зашуршала шелком штора
и от ужаса я замер, словно бы от столбняка.
Дрожь по телу пробежала, часто сердце застучало.
Повторил я все сначала: " Это гость издалека,
это поздний посетитель, он пришел издалека,
это он, наверняка".
Тут я с силами собрался, твердо голос мой раздался:
"Кто вы, сударь или дама? Вас не вижу я пока!
Но, когда я задремал, стук тревожный прозвучал -
это в дверь мою стучала ваша робкая рука".
И я дверь открыл наружу - где он, гость издалека?
Никого там нет снаружи. Только тьма, наверняка.
Я глядел во тьму ночную , о несбыточном тоскуя,
зная, что мечту такую, не хранил никто пока.
Но навстречу мне из мрака ни шагов, ни слов, ни знака.
Лишь "Ленор» - я сам, однако, так шепнул, наверняка.
И его в ответ мне эхо принесло издалека.
Да, его, наверняка.
Тишь вновь в комнате настала, но душа моя пылала.
Слышу: громче застучала та незримая рука.
Если б сердце так не билось, вмиг бы тайна прояснилась,
и загадка разрешилась, сразу стала бы легка.
Без сомнения, разгадка сразу стала бы легка:
то оконная решетка на ветру, наверняка.
Я открыл окно и тут же в комнату впорхнул снаружи
грозный ворон, явно знавший стародавние века.
И, не кланяясь и гордо оглядясь с манерой лорда,
он взлетел на бюст Паллады над дверьми у потолка
и уселся там на бюсте над дверьми у потолка.
Неспроста, наверняка.
Он расселся там привольно, улыбнулся я невольно
над его серьезным видом, хоть была печаль горька.
Я сказал: "Прошу прощенья, разреши мои сомненья –
жуткий, словно привиденье, ты летишь издалека,
с берегов в краю Плутона, где струится тьмы река?"
Каркнул он: "Наверняка!"
Меня это удивило - то, что птичка говорила,
хоть бесспорно выходило - это все для простака.
Ведь должны вы согласиться, что тут можно усомниться,
в том, что скажет зверь иль птица над дверьми у потолка.
Если с бюста ночью ворон над дверьми у потолка
каркнет вам : "Наверняка!"
Среди сумрака ночного он сказал одно лишь слово,
может, и не знал другого. Буркнул я: «Что ж, с утречка
улетишь к своей ты цели, как надежды улетели?
Уж не хочешь, в самом деле, ты остаться здесь пока?
Или хочешь, гость залетный, задержаться здесь пока?»
Каркнул он: "Наверняка".
Услыхав, я вздрогнул снова - вставил он удачно слово.
Но зубреж тому основа – повторяет с кондачка.
То его хозяин прежний думал: «путь все безнадежней,
тьма вокруг меня безбрежней, а болезнь моя тяжка,
значит, скоро оборвется жизнь, что так была горька».
И твердил: «Наверняка».
И улыбкой наважденье я рассеял за мгновенье,
поглядев, как восседает важно он у потолка.
Надо в кресло опуститься, чтоб в раздумья погрузиться
о зловещей этой птице, знавшей прошлые века.
О зловещей, мрачной, страшной, знавшей прошлые века.
Что же тут наверняка?
Так сидел пред ним, не зная, что сулит мне ночь такая.
А его два злые глаза жгли меня – два уголька
И я в мысли погрузился, над загадкой этой бился.
На меня от лампы лился свет злорадный огонька -
здесь Ленор не сядет в кресло, ни близка, ни далека,
никогда, наверняка.
Воздух вдруг заколыхался, ароматом пропитался
из кадильниц, что качает светлых ангелов рука.
«Гость! С тобою Провиденье шлет бальзам мне в исцеленье,
чтоб прошла моя тоска разом от его глотка!
Иль теперь уж никогда не пройдет моя тоска?»
Каркнул он: «Наверняка».
Должен ребус разрешиться: кто он – дьявол или птица?
Бурей или Сатаною брошен к нам издалека?
Я твердил ему упрямо: «Отвечай мне , ворон, прямо –
В Гилеаде нет бальзама*, чтоб прошла моя тоска?
Может, нет нигде бальзама, чтоб прошла моя тоска?»
Каркнул он: «Наверняка!»
«Гость! Ты должен мне открыться! Кто б ты ни был – дьявол, птица –
на пустую эту землю занесен издалека.
Отвечай, не будь жестоким, суждено мне, может, роком,
и Ленор в раю далеком обовьет моя рука?
Да, Ленор в раю далеком обовьет моя рука!
И в ответ мне ворон каркнул: «Никогда, наверняка».
Я воскликнул, разъяренный: «Убирайся, лжец прожженный,
к берегам в краю Плутона, где струится тьмы река!
Прочь лети, исчадье ада! Черной лжи твоей не надо!
Так покинь же бюст Паллады над дверьми у потолка.
Иль не вынешь клюв из сердца - боль моя тебе сладка?»
Каркнул он: «Наверняка!»
Что ж, тот ворон неподвижно высится на полке книжной,
сев навек на бюст Паллады над дверьми у потолка,
взглядом пристальным пронзая, будто демон, не мигая,
в свете лампы тень бросая на меня – о, как тяжка!
И душе уж не подняться – тень его ведь так тяжка -
никогда, наверняка.
Raven
* см Иер, 46:11.
Уолт Уитмен
(1819 - 1892)
***
На берегу ночью один,
пока немолодая мать, раскачиваясь,
что-то напевала рокочущим голосом,
пока ярко светили звезды,
я думал о контрапункте
всей вселенной и будущего.
Схожесть не дает всему распасться.
Все светила, молодые и гаснущие,
гигантов и карликов, солнца, луны, планеты,
все расстояния и промежутки времени,
все неодушевленное и все души и существа,
газы, жидкости, растения, минералы,
всех рыб и зверей,
все народы и расы, цивилизации и племена дикарей,
все жизни и смерти, прошлое, настоящее, будущее –
эта схожесть сводит всех вместе
и держит все вместе, обняв.
On the beach at night alone
Ночь в степи
Ужин кончен, костер догорает.
Измученные переселенцы спят, завернувшись в одеяла.
Ухожу в темноту - останавливаюсь
и смотрю на звезды, словно никогда их раньше не видел.
Впитываю бессмертие и покой.
В восторге от смерти, пробую постулаты на прочность.
Да сколько же там звезд! Как вдохновенно! Как сосредоточено!
Снова старик и душа, порыв и завершенность.
Я думал, лучшее - это день. Пока не увидел то,
что дает не-день. Я думал, достаточно мира земного,
пока не разметались беззвучно надо мной эти мириады миров.
Душу наполнили простор и вечность,
по ним буду теперь мерить себя.
Чувствую, как коснулась меня жизнь других миров,
что родилась вместе с земной жизнью,
или еще ждет своего рождения,
или появилась раньше земной жизни.
Я больше не смогу не замечать ее,
как не смогу не замечать свою жизнь,
или жизни других, что живут на земле вместе со мной,
или еще ждут рождения.
Теперь я знаю - жизнь не даст мне всего и день не даст.
Теперь я знаю - надо дождаться того, что даст смерть.
Night on the Prairies
Глубокая полночь
Вот твое время, душа. Свободно лети туда, где нет слов.
Подальше от книг и картин, стертых дней и зубрежки.
Набирая силу, еще раз молча вглядись в то,
что любишь сильнее всего.
Ночь, сны, смерть, эти вот звезды.
A Clear Midnight
Орлиная забава
По дороге вдоль реки (мой утренний моцион, мой отдых).
Вдруг откуда-то сверху горловой звук, орлиная забава,
порывистая любовная встреча в просторе,
сцепились в объятии когти и кружится живое, свирепое колесо.
Удары четырех крыльев, клекот двух клювов, вихрь тесной схватки,
и падают - крутя тугие петли - отвесно вниз.
Зависли над речкой - вдвоем, одним целым,
застыли на миг в равновесье, расцепились,
и опять подымаются наискосок вверх
на медленных сильных крыльях,
расходясь, следуя каждый своим путем.
The Dalliance of the Eagles
***
Я тот, кого мучит любовная страсть.
Разве притягивает только земля,
разве не все вокруг, мучась, притягивает все вокруг?
Так и мое тело - тянется ко всему, что встречаю, о чем знаю.
I am he that aches with amorous love
***
Раз шел я сквозь людный город, запоминая его про запас
- архитектуру, нравы, обычаи,
но помню лишь встреченную случайно женщину,
она сцапала меня, чтоб я ее полюбил.
Мы не расставались ни днем ни ночью - остальное я давно забыл.
Да, помню только женщину, что со страстью вцепилась в меня.
Мы снова бродим вместе, любим друг друга, расстаемся.
Она снова держит меня за руку, чтоб я не ушел.
Она молча прижалась ко мне - ее грустные губы дрожат.
Once I Pass'd Through a Populous City
Голос дождя
- Кто ты? - спросил я у теплого ливня.
И, странное дело, он мне ответил. Вот перевод:
- Я - стихотворение Земли, - сказал голос дождя.
- Неощутимо и вечно подымаюсь с материка или бездонного моря под небо -
еще расплывчатый, но уже немного другой, хоть все тот же.
А после падаю, чтоб омыть пласты пыли и сухой костяк земного шара,
и все на нем, что без меня осталось бы только зерном, не проросшим и не рожденным.
Снова, ночью и днем, даю жизнь cвоему же началу,
делаю его чистым, прекрасным.
Так песня, выйдя из дому, бродит по свету, и везде прозвучав,
заметили ее или нет, непременно с любовью вернется домой.
The Voice of the Rain
***
Поэты, которые придут после!
Ораторы, певцы, музыканты, которые придут после!
В своем времени я не нашел оправдания,
мое время не ответило, для чего я.
Но ты, порода новая, местная, мускулистая, независимая,
лучшая из всех до сих пор известных,
появись! Ты станешь мне оправданием.
Сам я написал для будущего только несколько слов.
Самого меня лишь на миг вынесло из темноты и я снова скрылся в ней.
Я словно тот, что совершает прогулку - бросил на вас взгляд
и пошел прочь.
А вы уж сами судите, что он означал.
Я верю - главное за вами.
Poets to come!
Бруклинский паром
1.
Вода, бегущая вдоль борта!
Мы смотрим в лицо друг другу.
Облака на западе – через пол часа солнце закатится –
мы с вами тоже смотрим в лицо друг другу
Сгрудившиеся мужчины и женщины в потертой одежде,
какое сильное любопытство будите вы во мне.
Сотни и сотни людей, едущие домой на пароме,
вы даже не представляете, как вы мне интересны.
Все вы, из года в год пересекающие эту воду,
вы значите для меня гораздо больше,
я думаю о вас гораздо чаще, чем вам может
показаться.
2.
Незримая поддержка, приходящая в любое время суток
от тех, кто вокруг,
простая слаженная сплоченная структура –
я сливаюсь с другими, каждый сливается с другими,
образовав целое – такое же, что и прежде,
такое же, что возникнет снова и снова.
Золотые ореолы, как бусины, нанизаны на мои беглые взгляды,
обрывки разговоров, мою дорогу вдоль улиц, переправу через протоку,
на стремительный, уносящий меня поток,
на всех, с кем мне по пути, на то, что нас связывает,
на их выдержку, их жизнь, их любовь,
на то, что они видят,
на то, что они слышат.
Люди поднимутся на паром, чтоб перебраться на другой берег,
будут смотреть на бегущую воду.
На севере и западе они увидят, как у Манхеттена грузятся суда,
на востоке и юге они увидят холмы Бруклина,
они увидят большие и малые острова.
Спустя пятьдесят лет люди увидят с парома солнце,
которое через пол часа закатится.
Спустя сто лет или спустя много сотен лет люди увидят все это,
будут любоваться закатом,
смотреть, как вода набегает в прилив
и как уходит в отлив обратно к морю.
3.
Время и место не имеют значения,
расстояние не имеет значения,
люди моего поколения – мужчины и женщины –
я с вами, люди всех будущих поколений – я с вами,
то же, что чувствуете вы, глядя на воду и небо,
чувствовал я,
так же, как любой из вас – кто-то из этой подвижной толпы,
и я – один из толпы,
так же, как бодрят вас радостная вода и ясное небо,
бодрили они и меня,
так же, как неподвижно стоите вы, опираясь на поручни,
а вас уносит поток, стоял и я, уносясь прочь,
так же, как смотрите вы на этот лес мачт и широкие стволы
пароходных труб, смотрел на них и я.
Сколько раз пересекал я эту воду,
глядел на чаек - тех же, что год назад,
тех же, что будут через год -
что, слегка подрагивая,
парят высоко в небе,
видел, как яркой желтизной вспыхивает конец крыла,
а сами птицы остаются в глубокой тени,
как они медленно описывают круги, сдвигаясь к югу,
как отражается в воде летнее небо,
и, хоть солнечные искры слепили глаза,
замечал, как тонкие спицы света расходятся от контура
моей головы, скользящего по озаренной воде,
смотрел на дымку над холмами на юге и на юго-западе,
видел, как, словно завитки овечьей шерсти,
наползает на них чуть лиловый туман,
смотрел на нижнюю гавань,
чтоб разглядеть входящие корабли,
видел, как они приближаются, а на борту их люди,
такие же, что и вокруг меня,
видел круглые мачты и белые паруса шхун и военных судов,
корабли на якоре,
видел, как моряки тянут канаты или сидят верхом на реях,
как раскачиваются борта, извиваются узкие флажки,
как идут мимо пароходы, большие и малые,
как мелькают лопасти колес,
видел лоцманов в рулевых рубках и белые следы за кормой,
видел флаги всех государств, как спускают их на закате,
видел в сумерках гребешки волн, их пенистые чаши,
игривые вспышки,
видел, как вокруг меня тускнеет простор,
видел серые гранитные стены портовых складов
и темную вереницу – большой паровой буксир
с двумя баржами по бокам, барки, везущие сено,
припозднившиеся лихтеры,
а высоко в ночи на приближающемся берегу -
ослепительное пламя над трубами литейных печей,
что бросает глубокие от яростных красных и желтых отблесков
черные дрожащие тени на верхушки домов и в расселины улиц.
4.
Все это и все остальное
значит для вас то же самое, что значило и для меня.
Я так любил этот город,
я так любил эту быструю гордую воду.
Мужчины и женщины, которых я встретил –
вы были мне дороги,
так же, как те, другие, что оглянутся на меня,
потому что я смотрел вперед в их сторону.
(Это время наступит, хоть я и останусь здесь –
в наших днях и ночах).
5.
Что же стоит между нами?
Сколько поколений или столетий?
Неважно, ведь время и место не имеют значения.
Я тоже тут жил, широкие холмы Бруклина были моими.
Я тоже гулял по улицам Манхеттена, купался у его берегов.
Я тоже вдруг слышал, как сомнения настойчиво шевелятся во мне.
Они будоражили меня днем среди толпы народа,
или ночью, когда я пешком возвращался домой,
или когда я лежал в постели.
Я тоже вздрагивал, когда решение дергало поплавок.
Я тоже почувствовал, что я личность, благодаря моему телу.
Мое тело, знаю, делало меня тем, чем я был,
мое тело, знаю, сделает меня тем, чем я должен стать.
6.
Не вас одних запятнала тьма.
Она запятнала и меня.
Лучшее из того, что я сделал,
казалось мне пустым и сомнительным.
Мои возвышенные мысли, а, может,
вы были просто недалекими?
Не вы одни знаете, что такое быть злым,
я тоже знаю, что такое быть злым.
Я тоже все сильней затягивал
этот закостенелый узел противоречий.
Болтливый, боязливый, обидчивый, лживый, вороватый,
завистливый, вероломный, раздражительный, похотливый,
с желаниями, о которых не отважусь рассказать,
капризный, хвастливый, мелочный, жадный, хитрый,
коварный, малодушный;
волк, змея, свинья – все это у меня внутри,
соблазняющие взгляды, завлекающие слова,
безнравственные желания – всего хватало,
высокомерие, ненависть, нерешительность,
подлость, лень – все это у меня внутри.
Я был, как все, жил, как все,
слышал, как мое самое заветное имя
отчетливо произносили голоса юношей,
к которым я подходил или мимо которых я проходил,
чувствовал, как их руки обнимают за шею меня, стоящего,
или как они невзначай прижимаются ко мне, сидящему,
встречал тех, кто мне нравился - на улице, на пароме, на вечере,
но не сказал им ни слова, жил, как все, смеялся, маялся, спал,
играл роль, словно актер или актриса, эту старую роль,
что будет такой, какой ты ее сделаешь,
захочешь – великой, захочешь – незаметной,
а захочешь – великой и незаметной сразу.
7
Я подхожу к вам все ближе.
Думаете ли вы сейчас обо мне?
Я часто думаю о вас –
я загодя заготовил для вас свои истории,
я заранее предусмотрел ваше появление на свет.
Кто знает, чего мне еще ждать,
но мысль о вас радует меня.
Кто знает, но сквозь все расстоянья
я и вправду вижу вас,
хоть вам меня и не разглядеть.
8
Что еще в силах восхитить меня так,
как огражденный мачтами гордый Манхеттен,
бегущая вода, закат, гребешки на волнах прилива!
Чайки, что покачиваются в небе, в сумерках –
барки с сеном и припозднившийся лихтер!
Разве в силах боги дать мне что-то большее,
чем все это, что пожимает мне руку и, как только я приближаюсь,
голосами, что нравятся мне, звучно и живо
окликает меня по моему самому заветному имени?
Есть ли что-то более неуловимое, чем то, что
связывает меня с женщиной или мужчиной, глядящими мне в лицо?
Чем то, что, как сплав, соединяет нас, переливая
в вас мои мысли?
Но ведь мы знаем, что это такое, да?
Ведь вы же принимаете то, что без слов предлагаю вам я?
То, чему не научат ни в школе, ни в церкви,
вот же оно!
9
Беги, вода! Приливай в прилив, отступай в отлив!
Резвитесь, гребешки волн!
Озаренные закатом облака,
напоите меня своим блеском
или их - мужчин и женщин, что будут жить после!
Плывите с берега на берег,
бесчисленные толпы пассажиров,
высоко подымайтесь, мачты Манхеттена
и прекрасные холмы Бруклина!
Пытливый, бьющийся в тисках мозг,
отшвырни прочь вопросы и ответы!
Остановись, непрерывный поток сомнений!
Влюбленные, жаждущие глаза, вглядывайтесь в лица
на улицах, в театрах, на вечерах!
Раздавайтесь, юные голоса! Мелодично и звучно окликайте меня
по моему самому заветному имени!
Продолжись, старая жизнь! Играй, как актер или актриса,
старую роль - ту, что можно сделать или великой, или незаметной!
Все, кто вглядывается в меня,
а вдруг и я неведомым образом вижу вас?
Стойте прочно, поручни, чтоб на вас опирались, отдыхая,
те, что несутся над быстрой водой.
Чайки, летите над морем! Или парите в вышине,
описывая широкие круги.
А ты, вода, вбирай летнее небо и храни до тех пор,
пока не впитают его все уставившиеся в тебя глаза!
Тонкие спицы света, расходитесь от контура моей головы или
от контуров других голов, скользящих по озаренной воде!
Спускайтесь к нижней гавани или подымайтесь к Манхеттену,
белые паруса шхун, сторожевых кораблей и лихтеров!
Развевайтесь на ветру, флаги всех наций!
Спускайтесь вниз с мачт в урочный час на закате!
Гори над высокими трубами, пламя литейных печей!
Рисуй в сумерках черные тени!
Отбрасывай красные и желтые отблески на верхушки домов!
Внешний облик, отныне и навсегда, указывай нам на суть!
Непременная оболочка, что окружает нашу душу,
что делает мое тело моим, а твое – твоим,
будь достойна божественного ее аромата.
Богатейте, города, привозите свои грузы, продемонстрируйте себя,
полноводные широкие реки -
разрастайтесь, чтоб не было ничего более одухотворенного, чем вы,
а все, что я вижу, оставайся на своих местах,
чтоб не было ничего, что существует дольше!
Вы ждали, вы всегда ждете, молчаливые прекрасные посланники,
наконец-то освобожденные наши чувства принимают вас
и будут теперь всегда томиться этой жаждой,
а вы никогда уже не сможете скрыться от нас, а мы не прогоним вас,
вы будете врастать в нас, мы не хотим измерить вашу глубину,
мы просто любим вас, ведь вы тоже совершенны,
ведь вы добавляете свою долю в вечность
и становитесь, большой или незаметной, частью души.
Crossing Brooklyn Ferry
Карл Сэндберг
(1878 - 1967)
Трава
В штабель - тела при Аустерлице и Ватерлоо.
Забросайте землей – остальное мое.
Я трава. Я все скрою.
В штабель - при Геттисберге,
В штабель - при Ипре и Вердене.
Забросайте землей – остальное мое.
Год-другой – пассажиры спросят:
- Кондуктор, а где это мы едем?
Я трава.
Grass
Экспресс
Я еду в суперэкспрессе – любимце нации.
Тысяча пассажиров в пятнадцати стальных вагонах
несется сквозь степь в черный воздух и синюю мглу.
(Эти вагоны станут ломом и ржавчиной, эти мужчины
и женщины, что смеются в спальных вагонах
и вагонах-ресторанах, станут тленом).
В вагоне для курящих я спрашиваю соседа, куда он едет,
и тот отвечает: «Омаха».
Limited
Туман
Туман подкрадывается,
как кот.
Выгибается аркой
над домами.
Молча смотрит
на город и гавань.
Потом ускользает.
Fog
* В оригинале "It sits on haunches", что одновременно означает
"сидит на задних лапах" (кот) и "сидит на сводах" (туман).
Одинокий
Одинокий, отчаявшийся,
ночью над озером,
где клубится туман
и колышется мгла,
пароходный гудок
все зовет и плачет,
как заблудившийся ребенок,
и не может найти
грудь гавани, ее глаза.
LOST
Молитвы стали
Швырни меня на наковальню, Господь!
Бей по мне молотом, выкуй из меня стальной лом.
Раздолби мной старые стены,
выковырни старые фундаменты.
Швырни меня на наковальню, Господь!
Колоти по мне молотом, сделай из меня стальной штырь,
пронзи мной балки, что держат небоскреб,
набей на меня раскаленные докрасна заклепки и мной скрепи несущие балки,
чтоб я, как гигантский гвоздь, держала в синей ночи
этот идущий к белым звездам
небоскреб.
PRAYERS OF STEEL
Небоскреб влюблен в ночь
Один за другим огни небоскреба узором в шахматную клетку
расшили бархатное платье ночи.
Он явно влюблен в нее, как в женщину,
принес ей игрушки, которые она просила.
Любит белизну ее плечей, что прячется в темных предчувствиях.
Его стальные стропила - это, похоже, то, что любит она.
У него слегка кружится голова, он пританцовывает -
ждущий - смуглый...
The Skyscraper Loves Night
Сумерки бизонов
Бизоны пропали.
Пропали и те, кто их видел.
Кто видел, как тысячи бизонов
копытами стирали поверхность прерии в пыль,
а их громадные головы терлись об огромную
мистерию сумерек.
Пропали те, кто это видел.
И бизоны пропали.
Buffalo Dusk
Монета
Ваши головы с Запада - на монете.
Вы вместе исчезли,
скрылись в тумане.
Вздутая холка бизона,
сухое лицо индейца -
мы появились после того, как ушли вы.
Салют изображениям на монетке!
Вы -
прошлое.
Бегуны
по степям,
прощайте!
A COIN
Дарители
Заверните меня
в пыль, сумерки, сны.
Заверните и оставьте
меня одного.
Заверните меня,
огромные, неустанные.
Выслушайте и заверните,
дарители сумерек, пыли и снов.
BRINGERS
отрывок из Прерии
Реки прорезают себе дорогу среди равнин,
горы стоят,
соленый океан упирается в берег,
сдвигая его,
солнце и ветер пригоняют дождь.
И я знаю, о чем пишет радуга
по полукругу с востока на запад:
письмо с клятвой в любви снова придет.
The prairie
Вагонное окно
Ночь в вагонном окне -
большая, упругая, мрачная,
рассеченная вспышками встречных огней.
Window
Натюрморт
Зацепись за поручень вагона для туристов.
Пусть машинист покажет ее на скорости девяносто миль в час.
Впусти внутрь прерию, что раскатилась вправо и влево,
траву свежую и скошенную, что полосой сохнет на солнце.
Промелькнут серые пятна поселков,
а лошади, привязанные у почтовой конторы, и глазом не поведут.
Дюжина коров голштинской породы на скотном дворе -
белые мазки на черной карте - и глазом не поведут.
Стрелочник в окошке - полустанок перед Канзас-сити -
безмятежный, словно бронзовая статуя ночью,
когда мимо нее, перешептываясь, проходят влюбленные.
Still Life
Телефонный провод
Я медный провод, протянутый по воздуху,
не виден на фоне солнца, не даю тени,
напеваю днем и ночью -
жу-жу-жу да трень-трень-трень.
Любовь и война, деньги,
сраженья и слезы,
работа и бедность,
смерть и смешки
текут сквозь меня,
я - ваш гонец,
в дождь и ветер,
впотьмах и на солнцепеке,
я - медный провод.
UNDER A TELEPHONE POLE
Цветы кактуса
Там синяя есть звезда, Дженит.
Если гнать сто миль в час,
езды двадцать лет от нас.
Там белая есть звезда, Дженит.
Если гнать сто миль в час,
езды сорок лет от нас.
Ну так к синей звезде
или к белой
мы с тобою поедем, Дженит?
“Baby Toes”
* “Baby Toes” - народное название суккулента (засухоустойчивого растения)
Fenestraria Rhopalophylla.
На волноломе
В летних сумерках на волноломе сидят парень и девушка,
она - верхом на его колене, лицом к лицу,
разговаривают молча, поют друг для друга в такт тишине.
Белый след от проходящей лодки режет синие сумерки,
луч ее фонаря блуждает, дрожит, выхватывает зеленые полосы,
а двое на волноломе сидят в тишине, она - у него на колене.
ON THE BREAKWATER
Счастье
- Счастье - это что? - спрашивал я у профессоров,
преподающих смысл жизни.
Спрашивал боссов, что управляют тысячами рабочих.
Все они лишь улыбались да качали головами так, словно я хотел
над ними подшутить.
Но однажды в воскресное утро
я бродил вдоль реки Дес Плейн,
а на берегу под деревьями сидели венгры,
что пришли туда с женами и детьми,
c бочонком пива
и аккордеоном.
Happiness
У окна
Пошлите мне голод,
боги, что восседаете
и отдаете приказы.
Пошлите мне голод, нужду и боль.
Позором и поражением
перегородите золотую дверь славы.
Пошлите мне жестокий изнурительный голод.
Но оставьте немного любви.
Голос, что говорит со мной в конце дня,
руку, что прикасается ко мне в темной комнате,
нарушив долгое одиночество
на закате в сумерках,
когда расплываются сигнальные флажки дня.
И бродячую звездочку на западе,
что проклюнулась на неверных побережьях тьмы.
Позвольте встать у окна,
глядеть на сигнальные флажки сумерек
и ждать, чувствуя
приближение этой крупицы любви.
At a Window
Ноктюрн заброшенного кирпичного завода
Лунное полотно
съезжает с барабана песка
в самые длинные тени.
А под гнутыми ивами
по сторонам от волнистого вала
желтый мешается с сумраком
и дает желанный пурпурный
в старом бассейне в ночную смену.
NOCTURNE IN A DESERTED BRICKYARD
Доходяга
В сумрачных пыльных трущобах
я повстречал доходягу.
Пустые глаза, отчаянные жесты тощих рук.
Ему не хватало воздуха,
он помалу выдыхал
свои последние туберкулезные дни.
Я подумал:
лучше стать рослым подсолнухом на огороде,
подставлять солнцу загорелое лицо,
мокнуть под дождем или блестеть росой
среди маков и мальв,
изумленно следя по ночам
за ясным немым ходом звезд.
Cripple
Опасные занятия
Жонглеры одновременно держат в воздухе шесть бутылок.
Картежники к шестерке прикупают восьмерку.
Метатели ножей вонзают дрожащие лезвия
на волосок от уха в деревянный щит.
Воздушные гимнасты под куполом
раскачиваются вниз головой на трапеции,
хватая партнерш то за запястья, то за щиколотки.
Они зарабатывают на жизнь, пока не промахнутся раз,
другой или даже третий.
Зарабатывают на ненависти и любви,
как цыганки зарабатывают атласной кожей и жгучим взглядом.
Но там, в могиле, когда рак свистнет,
отталкивают ли они друг друга локтями,
чтоб, взмахнув рукой, в ответ на аплодисменты
послать воздушный поцелуй?
Приговаривают ли их кости:
"Глаз верен, а рука тверда"?
Hazardous Occupations
Сыра земля
Авраам Линкольн, когда лег в сырую землю,
выбросил из головы все заговоры и покушения ...
в могиле, в сырой земле.
И Улисс Грант позабыл о кидалах с Уолл Стрита,
об истлевших кредитах и наличке...
в могиле, в сырой земле.
А Покахонтас, стройная, как тополек, сладкая,
как боярышник в ноябре или азимина в мае,
волновалась ли о чем, помнит ли она...
в могиле, в сырой земле?
Люди - с любой улицы, где продают еду и одежду -
люди - что приветствуют героя или разбрасывают конфетти
и трубят в жестяные горны -
скажите, разве влюбленные проиграли,
скажите, разве кому досталось больше,
чем влюбленным ... в могиле ...
в сырой земле?
Cool Tombs
Четыре прелюдии для ветра
"Прошлое - пригоршня пепла"
1.
Женщина по имени Завтра
сидит, зажав в зубах шпильку,
времени у нее много,
тщательно укладывает волосы,
заплетает напоследок последнюю косичку,
закалывает ее шпилькой,
оборачивается и протяжно говорит:
- Ну так что с того? Моя бабушка по имени Вчера
ушла от нас. Так что с того?
Пусть уж мертвецы остаются мертвецами.
2.
Двери - настоящий кедр,
доски - с инкрустацией из золота,
и девушки - божественные девушки.
И доски провозглашали, а девушки распевали:
Город наш - величайший,
народ наш - величайший,
с нами никто не сравнится.
Двери шатаются на вывороченных петлях
и ветер и дождь со свистом врываются туда,
откуда девушки сбежали, чтоб доски распевали:
Город наш - величайший,
народ наш - величайший,
с нами никто не сравнится.
3.
Так было.
Могучие мужи основали город,
сплотили нацию и заплатили,
чтоб певчие пели, а женщины
щебетали:
Город наш - величайший,
народ наш - величайший,
с нами никто не сравнится.
И певчие пели,
а могучие мужи слушали,
и щедро платили,
и были довольны.
И крысы и ящерицы тоже слушали,
а теперь слушают только
крысы и ящерицы.
А черные вОроны
кричат "Кар, кар",
тащат щепки и глину
и строят гнездо
поверх слов
на дверях из настоящего кедра,
с золотой инкрустацией,
за которыми божественные девушки
распевали:
Город наш - величайший,
народ наш - величайший,
с нами никто не сравнится.
А теперь поют только вороны: "Кар, кар",
и ветер с дождем, завывая, влетает в дверной проем,
и слушают только крысы и ящерицы.
4.
Крысиные коготки
что-то нацарапали на пороге,
и оттиснутые в пыли иероглифы
крысиных лапок
стрекочут нам про свою крысиную родословную -
заплетающийся голос крови,
скороговорка всего их
дедовско-прадедовского рода.
Но струится ветер,
и струится пыль на пороге,
и даже письмена крысиных лапок
уже ничего нам не скажут
ни о величайшем городе,
ни о величайшем народе,
ни о могучих мужах,
тех, что слушали женское щебетанье:
с нами никто не сравнится.
Four Preludes on Playthings of the Wind
Уильям Карлос Уильямс
(1883 -1963)
Красная тачка
железная красная
тачка
в пленке дождевой воды
как в глазури
рядом с белыми
курами
как много
она определяет
RED WHEELBARROW
Песенка
Пусть змея затаится
в своих бурьянах,
а складывание слов вместе
будет медленным и подвижным,
остро жалящим, тихо ждущим,
недреманным.
- в образе пусть примирятся
люди и камни.
Соединяй. (Но не идеи -
предметы) Создавай новое!
Камнеломка - вот мой цветок,
что расколет скалу.
A Sort of a Song
***
Непросто
добыть сводку новостей
из стихов,
но бедолаги мрут каждый день
из-за нехватки того,
что находится в них.
It is difficult
Вспоминая апрель
Говоришь, все это любовь?
Сережки верб, тополиные почки,
ветер, гребенка дождя,
звяканье капель,
дрожь веток? Ха!
Любовь сюда и не заглядывала.
MEMORY OF APRIL
Хочу тебе сказать
Я съел сливы
из холодильника.
Наверное, ты
приберегала их
к завтраку.
Извини.
Они были такие вкусные,
такие сладкие,
такие холодные.
This is Just to Say
Эзра Паунд
(1885 - 1972)
Вот что сказала Психея
(из Апулея)
он лежал рядом
но не так как ветер лежит в кипарисах
и всю ночь держал меня на весу
но не так как воздух держит
замершие в паденье лепестки
а парил надо мной
легче листьев
ближе чем воздух
и музыка текущая сквозь меня
учила мои глаза новым цветам
ни один ветер не сможет прижаться
так как он
SPEECH FOR PSYCHE
IN THE GOLDEN BOOK OF APULEIUS
Якопо дель Селлайо
Он знал все любовные уловки –
без знания дела так не напишешь.
Его Киприды больше нет,
а ты есть, мои «Острова».
Есть то, что все держит:
глаза этой мертвой женщины говорят со мной.
Of Jacopo Del Sellaio
ДОРИЙСКОЕ
Останься во мне,
но не радостью краткой цветов,
а вечным холодным ветром.
Пошли одиночество
бесцветных скал и серой воды.
Однажды боги смягчатся.
Сумрачные цветы царства мертвых
помнят Тебя.
DORIA
БЕЛЫЙ ОЛЕНЬ
Я увидел их в клубящихся зарослях вереска.
Они остановились не для любви и не от тоски.
Но точно такими, как у них, глазами
девочка смотрит на любимого,
когда белый олень рвется из чащи
и белый ветер разрывает утро.
На белого оленя наша охота
и Слава трубит в рог,
созывая всех гончих на свете.
THE WHITE STAG
Нью-Йорк
Мой город, любимый мой, белый,
послушай меня, мой нежный, поверь,
и я вдохну в тебя душу,
искусно играя на флейте.
Да, я сошел с ума.
Здесь миллионы раздраженных людей.
Это не девушка.
И я не умею играть на флейте,
даже если б она у меня была.
Мой город, любимый мой,
стройный, как серебряная флейта.
Ты девушка, у которой не выросла грудь.
Послушай, поверь мне,
я вдохну в тебя душу
и ты станешь жить вечно.
N.Y.
Станция метро
Лица вдруг возникают в толпе:
лепестки на мокрой черной ветке
In a Station of the Metro
Post mortem conspectu
Желтый толстый ребенок на лотосе
радуется и смеется
нездешним смехом.
Хорошо плюхнуться в воду:
смех и всплеск - конец всему на свете!
Post mortem conspectu
Invern
Здесь, на Земле – зима.
Я – часть всего.
И, дух всего, ты движешься во мне,
и оттого мне надобно прожить земную зиму.
Я коротаю серые промозглые часы.
Я радуюсь мгновеньям солнца.
Я вяну в ожидании весны -
смотри, как жадно горблюсь
над еле дышащим теплом от очага.
И судорожную радость доставляет
мне чтение Лонгина.
А если бы впервые читал его –
по-летнему затрепетал бы лес,
и музыка небесных сфер перенесла
меня бы в страстные весенние ветра,
или отправила бы сердце
бродить средь теплых роз,
или свилА бы мне гнездо в траве
под ласковой луной.
Invern
*Inverno (итал.) - зима
Пан умер
- Пан умер. Мертв Великий Пан.
О девы, Пана помяните,
ему венок сплетите!
- Увял на дереве листок,
и высохла осока,
и не найти уж на венок
цветов в траве высокой.
- Как деревенщина себя
ведет все время Смерть!
И не могу я не сказать:
дурной, о девы, тон -
нас Повелителя лишать
в такой глухой сезон.
PAN IS DEAD
Девушка
Мои ладони вжались в ствол
и по рукам поднялись древесные соки.
Из моей груди к тебе
растет дерево -
выпростав ветки, как руки.
Ты - дерево,
ты -мох,
ты - ветер над фиалками.
Дитя, ты - совершенна!
А мир считает тебя сумасбродкой.
A Girl