Вот расскажу-ка я вам, братцы,
что никогда не повторится,
и никогда не приведётся
вам ни изведать, ни вкусить…
Как это ни печально!
Но пусть печаль ваша будет чистой,
дарующей силы, надежду и свет.
Каждое лето с первого и по четвёртый класс
проводил я у бабули – матери моей мамы –
в деревне Новомихайловское, дальнего Подмосковья.
В отрочестве же – только в августе, ибо в июне-июле
трудился в спортивных лагерях, повышая мастерство.
Обновлённый дом наш стоял на самом краю деревни,
а в метрах пятнадцати в сторонку уже начинались поля,
неоглядные поля с редкими вихрами «кустов».
Так у нас называли длинные и узкие рощицы,
разделявшие поля, где бывалые грибники
всегда набирали белых грибов изрядно.
В разные годы помню то поля пшеницы, то гороха,
а то овса, ячменя или льна… даже конопля росла
в те честные времена! И мак рос на огороде.
В палисаднике же, метрах в трёх от окон дома,
прямо пред челом его, росли два дерева черёмухи.
Сегодня понимаю, что это были уникальные деревья:
высоченные, более полутора детских охватов стволы
с густой кроной, с плодами редкого волшебного вкуса.
Частенько я забирался на самый верх и лакомился ими.
Зачастую до почернения языка и… ну и не только.
Но здесь уже следует пояснить, что «дом» в те времена
со-овсем не то, чем являются дома сегодня.
Тогда нашим родовым домом была изба,
«просторная» деревенская изба, –
пятистенок из длинных и толстенных брёвен.
Сегодня же закрываю глаза и мысленно с крыльца
захожу в просторные сени, где была летняя кухня
с большим обеденным столом, скамьями повдоль него,
здоровенным сундуком под сухие продукты и крупы,
массивная неподъёмная лавка, со стоявшими на ней
тремя ведрами чистейшей и ледяной колодезной воды,
да кровать под уютным красивым пологом
для защиты от неугомонных звенящих и жужжащих.
Не упомню сегодня, как назывался прибор, на котором
наши мамки и тётушки с бабулей готовили еду для всех:
примус ли, керогаз, керосинка? – помню лишь,
что всегда был нужен дома керосин.
И неизменный вопрос к кому-либо из старших ребят:
«Ты за керосином-то в лавку сходил?»
Из сеней за тяжёлой дверью были две жилые комнатки
и крохотная кухня с монументальной русской печкой.
А русская печь – это же чудо. Чу-до!
Простое многовековое чудо, но непростая постройка,
героиня многих народных сказок – печка-матушка.
Очаг в самом высоком значении этого слова!
Она обогревала избу и согревала ребят
(некогда деток на лопатах отогревали в печах),
приготовляла и кормила, освещала жилище;
стирала, сушила и лечила, предсказывала погоду
(дрова горят с треском – мороз, гудят-шумят – буран),
а могла и заклинать мороз… да и просто – красавица.
А печная зола для стирки, для мазей, отваров?!
Ну, чудо же!
У нас на верхней лежанке печи чего только не было:
телогрейки, валенки, лоскутные красавцы-покрывала,
но главная мальчишечья ценность – берданка!
Заберёшься втихаря ото всех и ну затвором клацать,
выцеливать «врага» и уничтожать его.
А если попадались дядьям за этим занятиям –
справедливо получали по ушам:
нечего боёк сбивать холостыми щелчками.
На лето всё больше ребятни отправлялось к бабуле:
семейства прибывали естественным образом
и всё острее вставала потребность
в дополнительных спальных местах.
Хотя для взрослых переночевать на матрасах,
брошенных на пол – не проблема, но…
уже и в космос человечество шагнуло,
так что решили дядья пристроить терраску.
Долго ли, коротко ли, а терраска вышла знатная.
И поместились в ней три кровати, стол и этажерка.
Но! Для нас – вездесущих непосед –
самым интересным и привлекательным было то,
что находилось огороженным под пристройкой…
Мы – сорванцы, – проделали лаз и проводили там
уйму времени в этом временном штабе-землянке.
И вот при одном из наших копошений наткнулись
на какие-то железяки и стали докапываться дальше.
Находки наши были множественны и «бахаты»:
ржавое огромное коромысло рычажных весов
возрастом более века с авторским клеймом, штык,
«бочонок для патронов», части пулемётной ленты
и множество разнокалиберных патронов россыпью,
нагрудная фашистская бляха, пряжка с «Gott mit uns»,
пробитая каска и уйма всяких завлекательных мелочей.
Естественно, взрослые прознали о наших находках
и решительно конфисковали штык и патроны
(хватило бы наших умов бросить их в костёр!).
Дядья аккуратно обезвреживали их, отделяя пули.
Мы же толпились вокруг и слушали их пояснения:
эта пуля зажигательная, эта трассирующая,
эта обычная… а э-эта – разрывная!
***
Записывая сегодня воспоминания, только узнал,
что «бочонок для патронов» –
это газбак для противогаза фашистского.
И в памяти пробудились рассказы матушки моей
об осени-зиме 1941 года…
Осенью фашисты заняли Шаховской район
и Волоколамск, вошли в нашу и окрестные деревни,
и по-хозяйски расположились в каждом доме.
Сначала вели себя сносно, пели, шутили, не обижали:
де, скоро Москву возьмём!
Но после неудач на фронте приуныли, засмурели.
А с приходом снежной зимы с ветрами, морозами,
с усиливающейся и приближающейся канонадой
стали молчаливы и раздражительны.
Однажды пятнадцатилетняя девочка в лютый мороз
шла укутанная в платки по глубокому снегу,
подоспел злобный немец, и что-то грубо выкрикивая,
показал на валенки. Девочка «не понимала»…
Тогда он толкнул её в сугроб и стащил валенки.
Девочка прибежала в слезах домой босая
и на расспросы ответила, что какой-то гад
отобрал её почти новенькие валенки.
Старший по хате помолчал, выругался,
подробно расспросил о «гаде» и куда-то отлучился,
а через полчаса вернулся хмурый и возвратил валенки.
Мама же грозила фрицам, мол, придут партизаны
и всех вас постреляют. При этом показывала рукой как:
пиф-паф, Ганс, пиф-паф, Пауль, а немцы ржали…
и называли маму Зина-партизан.
Мама размышляла после покупки в семидесятые годы
спального гарнитура «Зина» производства ГДР,
мол, как так – «Зина» для немцев? Странно.
А не тот ли старший немец основал мебельное дело?!
Жутко жалею сегодня, что будучи в Германии,
не дотумкал разузнать про это. Э-эх!..
***
А леса? Изобиловали орехами, малиной, земляникой!
И вот почему-то не помню в них комаров…
так, десяток не в счёт.
Каким-то родным был лес, не то, что сегодня:
при попытке войти в него тотчас же бываешь атакован
сонмищами яростных комаров, словно бы природа
защищается и не подпускает к себе главного врага.
Но раньше мы с братьями, с родителями, с дядьями
спокойно заходили и бродили по лесу вдосталь,
старшие перешучивались и рассказывали всякие
забавные истории; находили множество белых грибов –
аристократии грибного народа, – каковые впрок
сушились на русской печи и замечательно пахли в избе.
А подберёзовики, лисички и сыроежки с рыжиками
обжаривались с луком, чуть подпекались со сметаной
и мгновенно уничтожались с поджаренной картошкой.
Старшие под водочку, а мы – мелкота:
от полушки до гроша, – под самодельный квас.
Ни-кто не умел так жарить картошку как батя,
и дядья частенько заезжали к нам в Москве в гости
на жареную отцом картошечку…
А каким же вкусным бывал грибной суп зимой
из собранных тобою белых и подосиновиков!
Целыми днями с братьями и деревенскими мы играли,
строили шалаши, ходили на речку, пруды;
ловили и запекали карасей в глине на костре.
В страду, ближе к осени на скошенных полях
высились стога сена, и мы с пацанами взбирались на них
и от души возились, рискуя сверзнуться и поломаться,
рыли затейливые ходы и норы в них…
***
А огород у бабули?! Песня!
Белая, красная, чёрная смородина, крыжовник,
десяток различных яблонь, груши и сливы.
Множество кустов удивительно вкусной малины
(недаром фамилия бабули – Малинникова.).
И сказочный вкус плодов не потому,
что это вкус детства – это вкус кропотливого труда,
честного труда с любовью и бережением земли,
уважением к своему труду, без химичения, –
неподдельный вкус даров природы.
А звёздное небо Подмосковья?
Сегодня только на югах можно увидеть
такое количество звёзд, такую луну и звездопад!
Выйдешь ночью на крыльцо «пожурчать»
и замираешь под стрекот кузнечиков, цикад,
ровный гомон какой-то живности.
Вспорхи летучих мышей, какие-то вскрякивания,
шорох ежей, призывное пение лягушек и вдруг…
звон в ушах от внезапной тишины на четыре такта
паузы ночной жизни насекомых и птиц.
Ох, а волшебство дождливой ночи на сеновале
над овшаником под самой крышей из дранки?!
Запах сена, пошлёпывание капель:
то редкие и раздумчивые, то частые с перебивами;
какие-то шелестения, вздохи коровы в хлеву,
копошение несушек, всхрюкивания свиней, –
всё сливалось в чудесную симфонию.
Торжественную симфонию жизни и радости!
Мы знали – будет «завтра», погожее мирное «завтра»,
ведь столько важных дел нужно сделать.
Даже басовито бестолковое жужжание мух
и звон комариков не раздражали…
и тут крадучись является тебе Барсик,
устраивается рядышком: в ногах ли, на груди, –
поперебирает лапками и…
по-ошла урчащая песнь уюта и благодарности!
***
Жалко мне молодых!
Никогда они не попробуют живую пшённую кашу
на надоенном с утра молоке под пузырящейся корочкой
цвета червонного золота, запечённую в древнем чугунке
и поданную бабулей на ухвате из русской печи.
Не проедутся на телеге, покачиваясь на стожке сена,
а то и верхом на спокойной кляче…
Не услышат блаженное похрюкивание поросёнка,
валящегося на бок при почёсывании ему пуза.
Не спать им под самой крышей на душистом сеновале,
под умиротворяющий летний дождь,
и вдруг проснуться ранним утром от суматошного
сообщения наседки: «Я раз-ре-ши-илась»!
Не слышать душевного хорового пения под гармонь.
Не дружить им так искренне и бескорыстно…
Всего этого у них уже не будет
в этом суматошно-бестолковом
и не очень уже родном для людей мире.