Отец Роланда был ботаник…
Из мира светского изгнанник;
Аскет, педант и книжный клоп;
Брюзга, и жуткий мизантроп.
Часами, пялясь в микроскоп,
Будь хоть пожар или потоп,
Строчил профессор, морща лоб,
Макнув перо то в цель, то мимо;
Иль по полям неутомимо
Он проходил помногу лье.
А звали этого кретина
Пьер шевалье Пье де Блюе.
Да-с, в поисках иных растений,
Ученый муж не ведал лени.
И всюду, где бы ни сновал,
Все что попало собирал,
Дом превратился в сеновал
Иль сеновала филиал,
Где он часами пропадал;
Не торопясь, перебирал
И по латыни называл
Там каждый представитель флоры;
Нежней чем спящее дитя,
Укладывал не суетясь
В коробки, банки и амфОры.
Порй, торчал роскошный зад
В святилище супруги гения.
Поверьте, "Он" был - Совершенен!
Пред «этим», как «библейский гад»
Порой и я склонял колени,
И доведённый до кипенья… Но
Довольно пошлых од, тирад,
Сказал бы истинный учёный
Попав на праздничный парад
Иль Флоры дивной представление,
Ведь украшеньем именья,
Конечно же, был Зимний сад..
Там был и Малокость Великий,
Когда покорный ваш слуга
Рыхлил в кирзовых сапогах,
Под визги детские и крики,
Трели рояля из мансард
(Был по соседству детский сад),
Киркой орудуя как плугом,
И вдохновясь работой друга,
Искал высокие слога,
Чтобы воспеть всю стать супруги
Иль мне, что любит на досуге,
Дежурный пасквиль посвящать
Да лень, увы, было писать.
Прочёл лишь как-то раз пол-пьессы
Одной корейской поэтессы
Что перевёл на русский лад.
Корейски-жизненный уклад
Сиё творенье воспевало.
Обычно дамам и читал он.
По чтенью был он – Эталон:
«Была уступчива…» - начало…
И дама издавала… стон!*
Иногда - исторгала (прим. афтр.)
Не трожь Шекспира! Гл. 12, ч. 2
Прочёл лишь как-то раз пол-пьессы
Одной корейской поэтессы
Что перевёл на русский лад.
Корейски-жизненный уклад
Сиё творенье воспевало.
Обычно дамам и читал он.
По чтенью был он – Эталон:
«Была уступчива…» - начало…
И дама издавала… стон!
Его на это вдохновило
«Грёз северных» певец-светило.
Подвиг заезжаного друга.
Тот перевёл вдвоём с супругой…
По жизни гидом та была
И знала кое-как английский.
Прикиньте сами: тут «бавла»
Срубить сколь можно(!)
Путь не близкий.
Зато ты сыт у общей миски.
Поклон за то ей самый низкий.
Нам бы с Виталием такую,
По всему миру бы ночуя…
И погуляешь ты на славу,
И мужа свозишь на халяву.
Так вот, в турне по белу свету,
И за одно всего лишь лето,
Накрапало святило это
Столько шекспироваских сонетов,
Сколько тот в жизни не писал --
Ему б трёх жизней не хватило
(Боюсь, не лишнего ль хватил)
Коль он два раза б воскресал.
Впрочем, что я?.. Шекспир бессмертен.
Я ж лишь завистлив и суетен.
Заметьте, сам себя - застал
И беспощадно исхлестал.
Так что не дуйся, друг мой, много -
Мы оба пара сапога
И на одну, конечно, ногу.
Ну, а страницы – наши дети:
Какие есть. Куда ж уж деть их.
Твои же, с виду - идеал
Я сам когда-то их листал.
Едва впихнув их в толстый том,
Ты сам же и издал притом..
Вдвойне за автора приятно,
Хоть не совсем пока понятно:
Зачем опять переводить
Бумагу, время и стихи,
Коль переводы не плохи
И до тебя. Не мне судить.
Как мухи вьются возле туши
Или вкруг лампы непотухшей,
Поэты и до сей поры.
И вдруг от божией искры
Намечут тонну нам икры
В поэзии, а может в прозе…
И вот: Признанье! Слава! Розы!
Как мухи вьются возле туши
Или вкруг лампы непотухшей,
Поэты и до сей поры.
И вдруг от божией искры
Намечут тонну нам икры
В поэзии, а может в прозе…
И вот: Признанье! Слава! Розы!
Иль вот пример: другой поэт
(Ему пока поменьше лет,
Чем нам уже с тобой, дружище),
Судьба же – тоже пепелище.
С похмелки лик… Вспомню – заплачу.
Он умудрился присобачить,
Библейский не придумал б Хам,
К своим хромающим стихам,
Как инвалиду – ну! Равиль –
Эпиграфом такой костыль
(Мне бы вовек не догадаться)
Из Библии, как козе яица…
Перед стишком, бац – изреченье
Глядь, ну не сборник – торт! печенье!
Хоь и форматом он с брошюрку
Но молодец то(!) – Шустрый! Юркий.
Я помню, август иль июль…
Ты яблоко мне протянул
И улыбнулся – «ОТРАВИЛЯ»
Забавно! А по-бабьи – Мило!
Впрочем, пропойца и добряк;
Комбриг, деляра и остряк.
И не забыть однажды как
Мне костыли привёз из дома
(Простите аналогью слов),
Свалился я тогда с лесов,
Пару часов валялся в коме,
Был у бригады выходной…
Подвёл, короче, я бригаду -
Упал – ну так тебе и надо.
А? Что? Пахал? Не заплатили?
Спасибо, блин, что не добили.
Иль не распяли, как Христа!
И вспомнил я плод от Равиля,
Брошюрку вспомнил, что листал.
Что та брошюрка, а вот том
Перемолоченной соломы;
Забыть смогу -- если – с трудом:
На вскидку весило с кило,
Значимостью ж -- не меньше тонны.
Листал, нет силы оторваться:
Через страницу – иллюстрация.
На них, конечно, новый автор.
Что не Шекспир – оно понятно.
И нам читателям приятно
Втройне, коль писано невнятно,
Но автор их пропрёт, как трактор,
Коль он хорош, красив, как Блок --
Для дам не очень важен слог –
Сколь обаяние поэта.
Жаль не впихнул он в сборник этот
С собой и дамского портрета,
Живьём Шекспира та читала
И с переводами сидала,
И над подстрочником корпела.
Но славой с ней не поделился
Наш «переводчик молодой».
Я сам в него чуть не влюбился:
Не книжечка - фотоальбом.
Да и Щекспир тут не причём
Что я к Шекспиру прицепился.
И был ли он вообще при том
Слыхал накрапал всё - Бекон
(Ему я намекнул о том),
А свлава, мол, лишь вам вдвоём.
Но тёзка потрясая томом
Словно Геракл над глупым гномам…
Ругал, прочтя лишь пару строк
Моей поэмки в Интернете;
Её гвоздил, как инквизитор
(За выраженье извините),
И потрясая бородой,
Как Черномор из басни той
Над ними тут же грозно взвился...
И щедро мастерством делился:
Как нужно, как нельзя писать.
Книжонку жаль не подарил.
А бороду он зря побрил.
Что-то застрял на нём опять --.
Ругать друзей не бдагородно
Куда ж нам камушки метать?
Чего уж, братцы, туть гадать
Ведь начал с сада-огорода.
Не помню уж с какого года,
Что Карл Линней поздней привил
И наш Демидов посвятил
Между занятий многотрудных:
Чеканкой денег и наград
Так же камней фальшивых груды
Но главное – такой же сад.
В столице он нагородил..
Что воровал – за то простим,
О саде лучше возвестим!
Чтоб описать величье сада
Одних чернил нужно два склада,
Что актуально в наше время:
Накапает нам ныне племя
Младое (что бы оно сгнило)
Нам в картридж -- да на половину
Невольно вспомнишь Её мать
Опяь, блин, нечем мне писать.
Приходишь заправлять,
Хрен! Надо новый покупать.
А если хочешь напечатать
За год не хватит зарплаты.
Опять, блин, что-то я разнылся.
Вернёмся поскорей назад
Где расцветает Зимний Сад
И где, под сводом лоз зелёных,
Великий трудится учёный…
Гл. 12 ч. 4 Джейн ЭЛЛИ Роман
Гуляй-Василий
Опять, блин, что-то я разнылся.
Вернёмся поскорей назад,
Где расцветает Зимний Сад
И где, под сводом лоз зелёных,
Великий трудится учёный…
"Не так, воспет науки столп!"-
Вновь слышу возгласы из толп.
Что ж, я в науках остолоп;
Зрю однобоко, как циклоп.
В мозгах поэтов всех Содом,
Жизнь их - один сплошной дурдом.
Их дом!- Не дом, а пепелище.
Но вот ученого жилище:
Кругом стояли склянки, банки,
Лежали веники, вязанки;
Местами высились стога,
Где иногда его супруга
Ему готовила рога,
В объятиях слуги иль друга.
И вновь в душистых копнах шарясь,
Искал подруги Punctum Saliens*.
Трава сушилась и свисала...
Дом стал подобьем сеновала.
И так, Pater Familias**
А мама юного болвана
Ушла из жизни очень рано;
И блудных тайн комплект отменный
С собой в могилу унесла.
Всех тягостей сей жизни бренной
Душа младая не снесла:
Такой же тихой, скромной, кроткой(?)
Она ушла во цвете лет;
Возле бездыханной красотки
Лежал остывший пистолет.
Ее прикончил с пьяных глаз
Полковник граф О, де Рибас.
Изрёк у глаз её закрытых
Супруг так: «Куррикулум вита»***
_________________
* Трепещущая точка (лат.)
** Отец семейства (лат.)
*** Конец жизнеописания (лат.)
Элеонорка
Однажды к дому подкатила
Кузина Пье – мадам Камила.
С собою кошку прихвтила
И дочку – крошечку премилу.
Глазки у маленькой блондинки
Сверкали как на солнце льдинки;
И украшенье пухлых щёчек,
Как восклицательные точки,
Две ямочки с ума сводили,
Когда смеялась эта дочка.
Не зря воскликнул Рафаэль,
Едва увидев эту крошку,
И оттопырившись от дел
Изрёк как будто понарошку
(И повод был, затем -- напиться):
«Прежде чем девочке родиться,
Её создаст сперва художник
На гениальном полотне».
Нам в детстве виделись во сне,
Читатель, и тебе, и мне
Такие девочки-конфетки
Так что тряслися табуретки
Возле кроватей. Нас трясло,
Как абордажное весло…
Но полно, завершим портрет,
Пока ещё суровый критик
Не объявил на труд запрет.
И остреньких не тронув титек,
Лишь носик чудненький, и ротик
Опишем. Прелесть, будто котик,
Меж пестрых бантиков и кружев.
Роланд дрожал как кролик в стужу.
Как будто только распечатал
Подарок, о каком мечтал.
Как ты, достойный мой читатель,
Мечтал, когда Плейбой читал
В сопливы дни; когда подружку,
Иль одноклассницу встречал;
Или в запой, завидев кружку,
Ты в мыслях, словно кот урчал.
Что трётся под стопой хозяйки,
Ей помогая разлить сливки
Мимо назначенной бутылки.
Интуитивно, наш «Незнайка»
Подальше от бесед застольных,
С известной мыслию подпольной,
Роланд увлек свою подружку,
И притаившись за кадушкой,
Под сенью фиговой листвы,
Они, забывши про игрушки,
На «Ты» перескочили с «Вы»,
На своем первом ви за ви.
Как водится среди детей,
Пришла пора иных затей.
Она сказала робко: «Можно».
Он клюнул щечку осторожно.
Эленка все сжимала книжки,
А он, спустив с неё трусишки,
Стал изучать, став на коленки,
Устройство в нижней части Ленки,
Что перед ним затрепетала,
Едва трусишки потеряла.
И, как петух, нашедший просо,
Роланд туда уткнулся носом,
Найдя ответ на все вопросы,
Что вечно юношей томят.
Все разрешил один лишь взгляд.
Ab Incunabulis* прошествав,
Ad unguem**-- до совершенства
Pater Familias изрёк бы,
Очки уставив в потолок,
Так как продвинут был в латыни,
Чего нельзя сказать о сыне,
Чья жизнь и помыслы отныне
Отца Наук ввели б в унынье.
Роланд козлёнком пред Эленкой
Подпрыгнул, поднявшись с коленок;
Уняв внезапное волненье,
Достал своё приспособленье;
Пытаясь, как мышонок в норку,
Его пихнуть в Элеонорку.
Но юный член при всем стараньи
Лишь только гнулся в рог бараний
И тыкаясь в **ду концом,
Сгибался в тот же миг кольцом.
Случилось это от незнанья,
А так же от непониманья,
Что это же не пальцем - в небо,
Что ноги девичьи для ебли,
Как весла мощные при гребле,
Иль в непролазных джунглях стебли --
Пошире надобно раздвинуть,
Чтоб легче **й в ***ду задвинут
Но наш неопытный герой,
Как ты, читатель мой, порой,
Спешил и кончил где-то рядом,
Испачкав крошке все наряды.
Она от страха побледнела.
И в ужасе, забыв трусишки
(Роланд хранил их после, в книжках),
За сада зимнего пределы,
Вмиг упорхнула, как мечта,
Как пташечка из лап кота.
Я так же, не жалея ног,
Покину их, читатель милый,
Чтоб не прослыть мне, не дай Бог,
Еще вдобавок педофилом.
Вот умора
Так-как РЕЯикулум ин мора*
Кто ж обвинит в педофилии,
Не будем тем в ответ язвить.
Но автор, как посланец Бога,
Гражданского исполнен долга,
Уполномочен заявить:
Вот до чего вы довели
Парней так много всей Земли!
Вопрос: Всё сделала ли ты
В борьбе с … насилием? Ответ
Пришлите нам, на сайт Василия.
Первый ответ, увы, получен
И точно в лоб, а не на сайт…
Бокал ему тотчас был пущен.
Долго не сможет он писать,
Так как поломана рука,
Которой лоб успел прикрыть,
Так что придётся правой пить.
Припомнилась ему строка
Из Пушкина,мол, «Где же кружка?»
«Вот где!» - ответила подружка.
Что ж, «утвердительный» ответ,
И больших доставляет бед
Порой (на поприще) поэтам.
Схватив, как палку эстафеты,
Проголосуют нам другие
За ценности нам дорогие,
Ноги задрав под потолок.
Нашей «Учительнице» ж вечной
Не будем более перечить.
Поступок её – шерсти клок
В жизни безрадостной и пошлой
(Её насиловали в прошлой).