ВЯЧЕСЛАВ ВЬЮНОВ
НЕЗАМЕТНО КОНЧАЕТСЯ ЛЕТО
СТИХИ
ЧИТА
НАТАЛЬЕ АЛЕКСЕЕВНЕ ХАБАРОВОЙ,
ИМЕВШЕЙ НЕОСТОРОЖНОСТЬ СТАТЬ
ВЬЮНОВОЙ
НЕЗАМЕТНО КОНЧАЕТСЯ ЛЕТО
ИНЫЕ СИЛЫ
***
Мне тайна откроется.
Ну, а пока
Я рад этой жизни раскинуть объятья,
Где лёгкие лодки качает река
И женщины носят весенние платья.
Где с нежною болью выходит трава
Оттуда,
Куда из распахнутых комнат,
С немыслимой тайны сорвав покрова,
Так много ушло и друзей, и знакомых.
И мне будет право однажды дано
В назначенный час уклониться от жизни,
Открыть эту тайну,
Найти это дно
И всё – до мельчайшей подробности – вызнать.
***
В окно влетает пенье птичье,
По стенам блики егозят.
А у тебя такие нынче,
Такие майские глаза!
И мы смеёмся в это утро,
Печенье мятное жуём,
И так прозрачен дом, как будто
В аквариуме мы живём.
И всё ж от окон до порога,
Мы это чувствуем слегка,
Везде присутствует тревога
Необъяснимая никак.
Вот так в аквариуме зыбком,
Под электрическим лучом,
Резвясь, посматривают рыбки
На притаившийся сачок.
А кто-то с замыслом неясным
К стеклу склонился и затих.
И слишком долго и опасно
Зачем-то изучает их.
***
И , скорее, уже по наитью
Обращаюсь всё чаще к душе.
Никаких я не сделал открытий,
И, пожалуй, не сделать уже.
Но в скитаньях по свету я вызнал,
Что природа от глаза таит:
Всё на свете пронизано жизнью,
Всё на свете живёт и болит.
Только как объяснить вам достойно,
Что он значит теперь для меня,
Жёлтый свет – и неяркий, и ровный –
Навсегда уходящего дня.
Вечерами озёра вздыхают,
Состоящие изо льда.
Это спит и зимой отдыхает
Утомлённая летом вода.
На окошке багульник в стакане
Распускается, чтобы гореть.
Что же делать мне с этою тайной?
Смерти нет.
И нельзя умереть.
***
Я долго держал его томик,
Потом отложил, не раскрыв.
Под небом, как будто бы в доме,
Всё чаще я слышу мотив.
Заметил, когда рассветает,
В осоках и камышах
Едва уловимо витает
Как будто бы чья-то душа.
Читаю ли умные книги,
Слежу за полётом синиц –
Всё слаще мне краткие миги,
Всё больше открытых страниц.
И сквозь облетевший ольшаник
В движении сквозняка
Привет его слышу прощальный
Теперь уже издалека.
***
Бывает так: в лесу ли, в ставне
Луч солнца вертикально встанет
И весь трепещет, и дрожит.
И в нём мне видимы, как пятна,
И суть вещей, и смысл понятный,
Как мир устроен и стоит.
Но этот солнечный сквозняк
Не соотносится никак
С природой нашей –
Невыразительной и блёклой
С её подробностию мелкой,
Как ангел падший.
Всё это так. И всё же, всё же
Мне это близко и похоже
На внутреннюю суть мою,
Которую всю жизнь слагаю,
Пою, дышу и созидаю,
И понимаю – не спою…
***
Как только забрезжил морозный восток,
Погасла звезда на востоке,
Так лопнуло озеро наискосок
Со стоном глухим и высоким.
И в трещине чёрной плеснулась вода.
Она волновала.
Она остывала.
Дымилась.
Пугала.
Она иногда
Извилину мозга напоминала.
Завыли собаки в соседнем селе,
Проснулся рабочий участок,
Послышались скрипы морозных дверей,
А стон всё никак не кончался.
А стон поднимался к погасшей звезде.
И долго та нота звучала
Над тёмными крышами, всюду, везде,
Как мысль без конца и начала.
***
Целый день слышу крики
У озёрной воды.
Кулики, как улики,
Оставляют следы.
И на мокром песочке
Накрывает волна
Точки, крестики, строчки –
В никуда письмена…
***
Давно уж облетели листья.
Ноябрь. Предзимье. Холода.
И пальцы чувствуют, как быстро
Твердеет в проруби вода.
Уже почти что неживая.
Переходя в иной предел,
Она, сама себе внимая,
Уходит от суетных дел.
От колебаний, колыханий,
Лягушек, бабочек, стрекоз,
От вёсел, сбивчивых признаний,
В ночи горящих папирос.
От рыбака с его мормышкой,
Мальков, снующих взад-вперёд,
И только медленною вспышкой
Одно видение живёт:
Неуловимо,
Еле-еле,
Как будто очень вдалеке -
Тень фиолетовой форели
На зыбком солнечном песке...
Ноябрь вмораживает быстро
Прикосновением руки
Её волнения и мысли,
Её кувшинки, поплавки.
В припай запаянный плашкоут
Плитою мраморной лежит.
И лишь живой её душою
Парок над лункою дрожит.
У КОСТРА
Пикник в лесу. Ну что за дело
Без шашлыка на угольках!
И вот уж кто-то неумело
Берёт заботу о дровах.
Добыть огонь – не тяпнуть стопку
Под золотистый шашлычок.
Сперва задумчиво и робко
Огонь покажет язычок,
Затем извивами скупыми,
Как бы входя в свои права,
Волнами жёлто-голубыми
Объемлет медленно дрова.
И все – к костру.
И все примолкли.
И, вытянув вперёд ладонь,
Мужчины пристально и долго
На молодой глядят огонь.
Причины, в общем, не скрывая,
Мужчины смотрят с давних пор
В упор, подолгу, не мигая
На женщин,
Воду
И костёр.
Шашлык готов.
Пикник на пике.
Здесь есть, как водится, всегда
И самый умный, и великий,
И пустозвон, и тамада.
Как вдруг какой-то из молчащих,
Ещё не зная, дело в чём,
Тревожно поглядит на чащу
Через плечо.
И в жесте этом столько скрыто
От палицы и неолита
И столько вызова судьбе,
Что станет вдруг не по себе.
МОГИЛЬНАЯ ТРАВА
Памяти сестры Татьяны
Застенчивое чудо,
Застенчивей нельзя! –
Трава пришла оттуда,
Куда ушли друзья.
Она пришла и рада,
Она всегда права.
Железная ограда,
Могильная трава.
И, долу наклоняясь,
Сама к подошвам льнёт.
Стою и не решаюсь
Ступить я на неё.
НА ОСЕННЕМ КЛАДБИЩЕ
Здесь иная бывает прохлада.
Очень тихо. И так хорошо,
Словно ты в состоянье… распада,
Сам того не заметив, вошел.
На лучи распадается солнце,
Распадается путь на шаги,
Распадаются сосны на кольца,
В водоёмах – вода на круги.
Ничего не почувствуешь сразу,
Ничего не произойдёт.
Он почти незаметен для глаза –
В неизвестную жизнь переход.
***
Как и вчера, в тайге опять
Такая жуть, такая вьюга!
Деревья гнутся и скрипят,
И хлещут ветками друг друга.
Тепло у печки!
На стене
Дрожат малиновые блики.
Язык намёков и теней –
И мимолётный, и великий.
Ты сам же вкладываешь в них
Заветный смысл, о чём мечтаешь.
И сам разгадываешь их,
И сам же с трепетом читаешь.
Игра души... Ну что с того!
Когда зима и дело к ночи,
Среди затерянных снегов
Она не хуже многих прочих.
А вдруг и вправду среди тьмы
В огне, которому внимаем,
Таится смысл, который мы
Теперь уже не понимаем.
***
За рыбку выдаёт себя блесна.
Но рыбкой быть блесна никак не может.
На гнев похожа буря.
А весна
На молодость наивную похожа.
Зачем природе надобно хранить
Все наши и характеры, и лица?
Чтобы случайно нас не позабыть?
Чтобы случайно ей не повториться?
Зачем же существует этот мост?
К чему это подобье без огреха,
Где маленький и страшный сохнет мозг
В скорлупке крепкой грецкого ореха?
ОШИБКА
Ворон полдень высокий и ясный
Рассекает свистящим крылом.
Не с тебя ли писал свои басни
В девятнадцатом веке Крылов?
Поднимались и падали реки,
И огонь вырывался из крыш.
Но скажи: из какого ты века
И в какой надо мною летишь?
Презирая кормушки и клетки,
Оттолкнувшись от нынешних плит,
Он в другое тысячелетье,
Словно маленький демон, летит.
Что ему наши мелкие годы –
Два крыла эти годы дробят.
Ворон, ворон!
Ошибка природы,
Дай хотя бы коснуться тебя!
УХОД
Осенний день прозрачен, словно мёд.
Я вышел в сад.
И, сидя на скамейке,
Смотрел, как суетится возле лейки
Десяток пчёл, где воду я пролил.
Прозрачный куст шиповника ловил
Прозрачный день в прозрачные колючки.
Все эти незатейливые штучки
Сопровождали медленный уход.
И этот незаметный переход
Мне был, скорей, забавен, чем опасен,
Когда я стал прозрачен и атласен,
И очутился среди этих пчёл.
Я стал пчелой.
И это я учёл.
И, погружаясь в медленные соты,
Мне не было особенной охоты
Вернуть свой прежний жизненный уклад.
Я стал иным.
И тщательно, как дым,
Другая жизнь являлась ниоткуда…
Жена зовёт.
И звякает посуда.
Я слышу всё.
Но не вернусь назад.
ОХОТА
Я сразу как-то подобрался
И жизнь почувствовал всерьёз,
Когда вдали заколыхался
Чуть синеватый свет берез.
Там, за ольховыми кустами,
Как бы коряги на дыбах,
С насторожёнными курками
Стояли люди в номерах.
Они сливались этой ранью
С ольхой, берёзой, тишиной.
И только синее сиянье
Их обходило стороной.
***
Стихи не пишутся вдвоём,
Стихи приходят к одиночкам.
Так к ночи ходит водоём
И к водоёму ходят ночи.
И здесь свидетель ни к чему.
Ему,
С наивными очами,
Не надо знать, в какую тьму
Уходят лилии корнями.
***
Бесцельные прогулки зимним лесом,
Когда он бахромою истончён,
Чтоб никаким корыстным интересом
Ты не был в это время отвлечён.
Не тронут снег на просеках.
Однако
Таким его я видеть не могу.
Брожу и палкой оставляю знаки –
Кружочки и зигзаги на снегу.
Мне непонятно это производство,
Взаимопроникание стихий,
Когда снега, переливаясь солнцем,
Затем переливаются в стихи.
И как понять обратный тот порядок,
Когда под лампой книгу развернёшь –
Квартиру заметает снегопадом,
И ты по лесу зимнему идёшь?
***
Лишь только вечер светом лунным
Осеребрит унылый снег,
Выходит из лесу бесшумно,
Не знаю, зверь иль человек.
Костёр горит.
И – слава Богу!
И я читаю у огня.
А он недвижно и подолгу
Из чащи смотрит на меня.
Я не смотрю на перелесок,
И мне смотреть туда нельзя –
Там холодят зелёным блеском
Его зовущие глаза.
Я утра жду, как ждут побега.
И, согреваясь на ходу,
По розовеющему снегу
До перелеска я бреду.
И, признавая пораженье,
Хотя и не было беды,
Со страхом я и уваженьем
Ладонью трогаю следы.
И, сам себя не понимая
И отвергая чудеса,
Без мыслей,
Просто созерцая,
Смотрю подолгу в небеса.
***
Смотрим в небо.
В небо сине
Чьей запущены рукой
Бумеранговые клинья
Журавлей над головой?
***
Садилось солнце. Выжат за день,
Я брёл вдоль берега домой.
И ровно, словно в кинозале,
Гасили свет над головой.
И вдруг холодною волною
Нахлынул страх.
Нахлынул страх!
Шагах в пяти передо мною,
Передо мной в пяти шагах!
До каждой чёрточки, до точки
Я видел: нет там никого.
Но стебли,
Веточки,
Листочки
Заволновались вдруг легко.
Там кто-то был.
Иль было что-то.
Я помню ясно, как сейчас,
И шум,
И стон,
И всхлип,
И шёпот,
И промельк мутного луча.
Там что-то лёгкое сплеталось
И тут же с трепетом рвалось,
Меня невидимо касалось,
Перед лицом моим неслось.
Как будто рвали парусину
И всё осилить не могли.
От страха близкие осины
Почти припали до земли.
Я оглянулся, чуя спину:
Лучи скользили над водой,
Туман затапливал долину,
Кричал за речкой козодой.
И – никого!
И – ни селенья,
И – ни одной души живой!
И только это шевеленье
В пяти шагах передо мной…
ИНЫЕ СИЛЫ
Закатный лес.
Тропинки.
Чащи.
Вдали притихшее село.
Лес, по вечернему молчащий,
Хранит и звуки, и тепло
Былого дня.
То пискнет птаха,
Облюбовав себе сосну,
И сразу съёжится от страха,
Защелкнет клювом тишину.
А то неведомо откуда
Тепла нахлынет полоса.
Огромен лес. Ему так трудно
Угомониться по часам.
Всё глуше звуки, меньше света,
Тревога смотрит из углов.
И появляются приметы
Иных материй и миров.
И в этой сумеречной гуще
Встают,
Укрытые на дно,
Иные силы,
Нам, живущим,
Знать о которых не дано.
ТОЛЬКО ЭТО УЖЕ НЕ ЛЮБОВЬ
***
С твоим именем женщин встречая,
Я подолгу смотрю им вослед.
Эти женщины излучают
Твой,
Идущий от имени,
Свет.
***
Так было в первый день творенья:
Обломки плавали кругом,
Неясные нагроможденья
Каких-то полузыбких форм.
Но ты вошла в мой мир разбитый,
Протёрла пыльные стекла,
И этот хаос первобытный,
Как дом, умело прибрала.
И что никак не называлось,
От дуновения рвалось,
Само собою завязалось,
Само собою назвалось.
***
На самом на дальнем краю государства
Стоит городок деревянный зелёный.
Там курицы ходят по улицам властно
И много сирени и птичьего звона.
Там люди живут в окружении ильмов,
Там есть кинозал с облупившейся дранкой,
Где крутят всё время военные фильмы,
Которые часто кончаются дракой.
В том городе всюду старинные шпили,
Пустырник восходит на крышах покатых.
На мягком асфальте следы Ваших шпилек
Давно – и не раз! – закатали асфальтом.
Там люди другие.
Там новые песни.
Там новая музыка льётся из комнат.
Там Ваши следы никому неизвестны.
Но я о них знаю.
И вижу.
И помню.
***
Река бежит через пороги,
Свою показывая власть.
Нет у неё иной дороги,
Как в море впасть.
Струиться морю не пристало,
У моря промысел иной –
Неторопливо и устало
Чуть пошевеливать волной.
Ты прячешь собственные страсти,
Со мною избегаешь встреч.
Наивная!
Не в нашей власти
Законом этим пренебречь!
***
Вышел в рощу – всюду иней!
День морозом опьянён.
Губы выклубили имя
Невесомое твоё.
День, присыпанный порошей,
День, истаявший, как нить.
Этот день, такой хороший,
С чем, скажи, ещё сравнить?
***
Я жил в ту зиму где-то под Москвой.
Просторный дом и сад в снегу по пояс.
Писал стихи с надрывом и тоской,
И Бахуса всё время беспокоил.
Там было много книг.
И в тишине
Страницы их похрустывали мило.
И почему-то женщина ко мне,
Как только вечерело, приходила.
Мы пили подогретое вино,
Мы с нею целовались до рассвета
В пустом дому.
И видели в окно,
Как бродят дерева в сугробах света…
Она за электричкой долго шла
Пустынным и заснеженным перроном.
Так что ж она, серьёзная, нашла
В повесе – молодом и бестолковом?
Но значит, что-то было в глубине
За всей бравадой – к нынешней обиде –
Большого, настоящего во мне,
Чего я, к сожалению, не видел.
***
День весенний.
От окон плывут
эти светло-зелёные шторы.
Словно в ил, погружаюсь в уют,
или я утонул уже, что ли?
Всё замедленно, словно в воде,
все расплывчато, близко, подробно.
Просто я никогда и нигде
не испытывал это подобье.
Все слова долетают твои
с опозданием, как самолёты.
Хорошо в одиночку двоим,
потому не спрошу тебя: кто ты?
Хорошо у тебя!
Язычком
ты прищёлкнешь и тронешь запоры.
Это кажется, что глубоко
затянули зелёные шторы.
Это кажется, что хороши
твои светло-зелёные шторы,
это кажется, что для души
бередящие нас разговоры.
***
Навек запомню этот жест и взгляд,
И лёгкий шарфик на открытой шее,
И, как туман, спустившийся на сад,
Волшебный флёр начальных отношений –
Полупрозрачных, видимых едва,
Неясных, полузыбких очертаний,
Почти текучих, словно бы вода,
И сотканных из тайны.
Но есть черта, среди палитры дней,
И я всё чаще думаю о ней.
Мне стал опасен после долгих лет
Страстей навылет, разных прегрешений,
Когда казалось, что спасенья нет,
Карминный цвет – на пике – отношений.
***
В начале июля внезапные ливни, прозрачные платья.
В начале июля у женщин всегда середина.
Согласно поверью в начале июля наткнулся на клад я,
И было у клада волшебное имя - Кристина.
Июльские губы, короткие ночи, туманные бредни,
Вязалась, кружилась, плелась и рвалась этих дней паутина,
И был каждый день не иначе как будто последний,
И жизнь принимала различные формы, как глина.
Бесстыжий июль, сумасшедший июль отцветает,
Уходит, плывёт, улетает, как трепет осины.
И нехотя тает и на губах остывает
Горячее имя, послушное имя - Кристина…
***
Мы бродим по ночному саду,
Нам хорошо с тобой вдвоём,
Мы то смеёмся до упаду,
А то вдруг песню запоём.
Молотим чушь.
Нам по семнадцать.
Но голос внутренний дрожит:
Не надо громко так смеяться,
Когда рука в руке лежит.
А надо тише на полтона,
И надобен иной мотив –
Здесь розы спят, свои бутоны
В тугие свитки закрутив.
***
Мороз развешивает бусы
На изгородях и ветвях.
В кольце сквозном акаций куцых
Рябина, словно выдох – ах!
Под пылью, тонкой и алмазной,
Кораллов хрупких разветвьё.
Весь мир с его многообразьем –
Лишь обрамленье для неё.
Я прохожу своей дорогой.
Но от тебя в ней что-то есть:
Ни подышать и ни потрогать,
И ни в тепло её занесть…
***
Районная гостиница.
Забит
Парадный вход и ходят где-то сбоку.
Половики, почти домашний быт
С казённым кипятильником.
Набоков
Никак не лезет в голову!
Виной
Глухая осень в облетевших ветках.
Курю.
Листаю.
Слышу за стеной
Тревожное присутствие соседки.
Лишь двое нас в гостинице.
Народ
Провинцию обходит стороною.
Соседка тоже места не найдёт
За тонкою покрашенной стеною.
Вот дождь собрался.
Станет моросить…
С Набокова не будет нынче толку!
Пойду к соседке, чтобы попросить
Соль. Или спички. Или же иголку.
***
Запахнула шёлковые шторы,
Распахнула шёлковый свой взгляд.
Есть черта такая, за которой
Сразу начинается распад.
Нет, не сразу – будет промежуток.
Срезанная роза хороша!
И нужна какая-то минута,
Чтоб её покинула душа.
Роза, что волненье излучала…
Роза, брошенная на кровать…
Эти два убийственных начала
Никогда нельзя соединять.
Но когда ты побеждаем страстью
И рассудка лопается нить,
Всё отдашь за призрачное счастье
Их в один конец соединить.
***
Уж не настолько мы с тобою,
Чтоб думать об одной судьбе.
Я вижу что-то неземное,
От древней амфоры в тебе.
Далёкий мастер неизвестный
Не смог достичь наверняка
Изгиба вечного, как бездна
Или как женская рука.
Её доделали невольно,
Неуловимы и легки,
Улыбки,
Взгляды,
Пальцы,
Волны,
Тысячелетья,
Плавники.
И вот она – как откровенье,
И я не знаю, как мне быть,
Чтобы своим прикосновеньем
Её случайно не разбить.
***
Там, где кровли окровлены жестью,
Принимает туман на воде
Из молчаний и взглядов, и жестов
Разговоры любимых людей.
Он возник, когда падали листья,
Когда падали листья, возник
Этот самый глубокий и чистый,
На пределе догадки, язык.
Из породы теней и растений,
И ранений, и полутеней,
Из породы линей и коленей,
И старинных скамей, и камней.
Он в такие уводит глубины,
Он уводит в такой водоём,
Что понять его лепет старинный
Можно лишь непременно вдвоём.
Он оттуда, где смутное снится,
Где бездоннее, нежели пруд,
Где кувшинки, как тайные лица,
В темноте под водою живут.
***
Я помню хутор возле Пярну.
Река, туманы на плаву,
Там поутру пускали парни
Литовки ловкие в траву.
Там пахло яблоком анисом
Во всех немыслимых углах.
Там имя влажное – Лариса! –
Всё лето плавало в лугах.
Лариса! Лара! Леля! Лала! –
Текло, плескалось вдалеке,
И плавни плавно обнимало,
И уплывало по реке…
Скосили луг.
И у сарая,
Где косы строгие висят,
Солома жесткая, сухая,
Сухие листья шелестят.
Давно уехала Лариса
Сдавать экзамен в институт.
Сухие стебли там и тут
Всё вспоминают: исса… исса…
***
О, женщина!
Скажу я смело,
Не мной подмечено давно:
Какое б платье ни надела –
Всегда прозрачное оно.
ПОПУТЧИЦА
Случайная встреча в автобусе тряском,
Два стареньких кресла - но всё-таки рядом.
Касанье руки - осторожно, с опаской.
И взгляды
Автобус бежит, дребезжит и грохочет,
Мелькают берёзы, мосты и поляны,
Как будто бы жизнь показать мою хочет,
Где всюду изъяны.
Мы едем с попутчицей дальней дорогой,
Я пальцы её осторожно сжимаю.
Откуда она в наших далях убогих?
Я это - увы! - никогда не узнаю.
Но долго ещё,
Будет долго казаться:
Всё еду и еду с попутчицей строгой
И взгляды ловлю,
И держу её пальцы.
И жизнь впереди.
И пока её много.
***
Закрою медленно калитку.
Уйду.
Уеду.
Изведусь.
Свою старинную молитву
Прошепчет верба наизусть.
И будут новые дороги,
И сделают меня седым
Друзья, надёжные, как боги,
И ненадёжные, как дым.
В каком-нибудь автовокзале,
В толпе - в ночи ли, поутру -
Тебя с зелёными глазами
Я повстречаю.
И - замру.
И в благодарность за подарок
На этом гибельном юру,
Как чудом спасшийся подранок,
Я ту молитву повторю.
***
Огни на дальней стороне.
Вода и ночь. И сигарета.
Когда с душой наедине,
Не надо слишком много света.
Огни и ночь.
И слабый бриз.
И лодка мокнет у причала.
Что это?
Жизнь?
Или начало
Чего-то большего, чем жизнь?
Не объяснить и не узнать,
Как сон не вспомнить утром ранним.
Вся наша жизнь и есть старанье
Необъяснимое узнать.
Оно во всём.
Им полон взгляд,
Оно таится в каждом жесте,
В том, как замедленно по жести
Дожди осенние стучат.
Оно – во всём,
Оно – везде,
В гаданьи шёлковом цыганки
И в том, как кланяются галки
Весенней первой борозде.
В твоём письме на пол-листа,
В походке грузной почтальона,
В церквушке старой без креста,
Где всё ещё висит икона.
В церквушке той оконцев нет,
В церквушке день живёт вчерашний,
Но там такой струится свет,
Что умирать совсем не страшно.
Мне не понять и не узнать,
Зачем любовь ко мне приходит,
И, не спросив, туда уводит,
Где не положено бывать.
Зачем огни в той стороне,
Вода и ночь, и сигарета?
Когда с душой наедине,
То почему не надо света?
Зачем сегодня слабый бриз?
И сам зачем я у причала?
Что это – жизнь?
Или начало
Чего-то большего, чем жизнь?
***
Рыбак.
Упрямая бородка.
На пальце медное кольцо.
Лицо глубокое, как лодка,
Как лодка, тёмное лицо.
Закат багряный.
Берег алый.
Краснеет мокрое весло.
Но звуки выпускного бала
Сюда случайно донесло.
Сегодня в школе вальсы.
Штраус.
Девчонка вышла на крыльцо.
Лицо далёкое, как парус,
Как парус, светлое лицо!
***
Весь день шёл снег.
И струи света
И в окруженьи, и вдали
Как бы сиянием ответным
Происходили от земли.
Весь день бродили мы с тобою,
И целовались.
А потом
Снежинки с тонкою резьбою
Ловили ртом.
На эти глупости сурово
Смотрели горы.
Впрочем, нам,
На целый день лишённым крова,
Всё это было пополам.
И ночь была.
И месяц белый
Сквозь тюлевую канитель
И с любопытством, и несмело
Смотрел на смятую постель,
На эти странные картины
В их откровенной наготе,
Где, словно взятые вершины,
Белели груди в темноте.
***
В тёплую свободную субботу
Убежим с тобою налегке,
Отложив сомненья и заботы,
В дальний лес.
На исповедь.
К реке.
Лодка у дощатого причала
И весло упругое – плыви!
Я пойму, что это лишь начало,
Лишь пролог поэмы о любви.
…Дождь пройдёт.
Несильный и неяркий.
Молния воткнётся в борозду.
Мокрая серебряная галька
Отразит вечернюю звезду –
Длинную, неясную, в закате.
И костёр рыбацкий вдалеке.
И тебя в коротком белом платье
С лёгкими кувшинками в руке.
***
Бабочка оттаяла в тепле.
Долго неподвижная лежала.
Вдруг затрепетала на столе,
Вяло, как во сне, затрепетала.
Я теперь жалею, что занёс,
Чувствами минутными охвачен.
Всё равно на улице мороз,
И конец предельно однозначен…
Мы случайно встретились с тобой.
Я был потрясён, и я запомнил
Взгляд уже почти что неживой,
Словно замерзающая прорубь.
Ты смеёшься весело со мной
Над моими сказками и былью.
У тебя раскрылось за спиной
Очень уж похожее на крылья.
Ты уже пытаешься шутить,
Ноги подобравши на диване.
Я не знаю, как мне отдалить
Скорую минуту расставанья.
***
Я получил её письмо.
Такой прохладный ровный почерк.
И текст, продуманный, как очерк
О воспитании детей,
Без романтических затей.
Я изучил её письмо.
Стоял сентябрь.
А в сентябре
Пронизан мир прохладным дымом,
Еловым, еле уловимым.
Цветы и женщины, и книги,
И рюмка грустная «Кадриги»,
И письма стынут в сентябре.
И жизнь предстала в этот миг
Такой мгновенной и щемящей,
Такой неясной и пропащей,
Ненужной, глупой, одинокой,
Для всех друзей такой далёкой,
Как в чистом поле длинный крик.
***
Дым от костра, увлажнённый туманом -
Этого надо бежать и бояться.
Надо бежать напрямик по канавам,
Чтобы сюда уже не возвращаться.
Сколько в нём чувства и памяти старой –
Сердце не выдержит больше моё!
Словно порвали струну на гитаре
Или под сердце ввели остриё.
Пусть же других и терзает, и мучит
Эта сырая туманная радость.
Пусть же других для себя заполучит
Синим и жёлтым наполненный август.
***
Всё прошло, дождём промылось,
Отболело, отлегло.
И нечаянно явилось
Песни белое крыло.
Песня соткана из шёлка
И запущена в полёт.
В этой песне очень тонко
Одиночество поёт.
День стоит такой погожий
И высокий.
Потому
Мне не вытянуть, похоже,
Эту песню одному.
***
Троллейбусы - на остановке,
Троллейбусы - за поворот.
Ребёнок,
Женщина,
Девчонка
За поворотом тем живёт.
Там есть чугунная ограда,
Там за витринами – неон.
А мне туда совсем не надо,
А мне-то надо – от неё!
А мне к вокзалу, в эту слякоть,
В вагон.
На полку
И – ничком.
И горько плакать, горько плакать
И утираться кулаком.
А мне ещё попутчик нужен,
Чтоб умный был
И трезвый был.
Чтоб только слушал, только слушал
И ничего не говорил…
***
Был тот костёр такой непрочный
Среди затерянных снегов!
И мы ушли глубокой ночью,
И мы покинули его.
И наступили дни ненастья,
И холод опустился с гор.
Но я был счастлив,
И от счастья
Стал забывать про тот костёр.
Луна потерянно светила,
Одна, тревожна и бела,
Неясная глухая сила
Мне спать однажды не дала.
И нанесло забытым дымом,
И время близилось к утру,
И повлекло неумолимо
К тому погасшему костру.
И я пришёл.
И изумился.
И потрясённо онемел:
Костёр, как лист осенний, бился,
Но из последних сил горел…
***
Только это уже не любовь.
Это та сумасшедшая сила,
Что взломала однажды покров
И людей из него замесила.
Я люблю тебя,
Вечностью взят.
Я люблю тебя.
Так на расстреле
Отмечает угаснувший взгляд:
…Высоко журавли пролетели…
Это я,
Состоящий из тьмы,
Отвергая любые пределы,
Пью тобою пронизанный мир,
Воздух твой – и холодный, и белый.
Принимаю хулу и позор,
Падший,
Слабый,
Бессильный,
Постылый,
Лишь бы ты, лишь бы ты этот взор
На меня,
На меня обратила.
НЕЗАМЕТНО КОНЧАЕТСЯ ЛЕТО
***
Туман переходит в сирень,
Клубами лежит у сирени,
Затем, чтоб подняться с колен
И снова упасть на колени.
Сирень отцветёт, опадёт
Под ноги на камень платформы.
Повсюду туман разнесёт
Её волокнистые формы.
И в мареве белых ночей
Он их повторит на пределе
Правдивей, верней и точней,
Чем было на самом-то деле.
***
Мне помнится щелястая ограда,
Прозрачный, как из проволоки, куст,
Опаловые грозди винограда,
Чуть тёплые на ощупь и на вкус.
И пальцы Ваши тонкие - на солнце,
И чайки на оранжевом песке.
Сквозняк, что бризом на югах зовётся,
Высушивает влагу на щеке.
Мне помнится…
Кого теперь ласкает
И слёзы чьи высушивает бриз?
Кому теперь, запамятовав, дарит
Плоды свои беспечный Дионис?
***
Голубые воды отражают выси,
Но и там и там таится смерть.
Эту тайну знают только листья –
Как достойно надо умереть.
О моей не зная неудаче,
Крепкий и холодный, как янтарь,
На ветру оплавился, прозрачен,
Радостью пронизанный октябрь.
Лист последний!
Солнечный, осенний,
Хрупкий, – слава Богу, что тебе
Вовсе дела нет до потрясений
В чьей-то неслучившейся судьбе.
Я тебе завидую, ушедший
Человек из дома без плаща.
Свет осенний!
Запах сумасшедший!
Звук хрустальный!
Молодость, прощай!
***
Розовые полоса заката
Обещают следующий день.
Тишиной дремотною объято
Озеро, наполненное всклень.
Просто так заброшу в воду камень,
И пойдут круги.
И в тишине
Слышно, как они перетекают
В золотые кольца на сосне.
***
Ещё такие серые дома!
Ещё такие серые деревья.
Ещё апрель…
И жалуются двери,
И сводят обитателей с ума.
Двойные рамы не впускают свет,
И света нет – лишь слабое подобье.
И пусто так, и так мне неудобно,
И словно бы меня на свете нет.
Как мало в этой комнате тепла!
Хотя в печи безумствуют поленья,
И тень моя, как странное виденье,
Колышется у пыльного стекла.
А за окном – убогие дома.
А за окном – бесцветные деревья.
И пусто так…
И жалуются двери,
И сводят обитателей с ума.
***
Сентябрь, как сосновое семя,
Струится, дрожит на весу.
Какое хорошее время!
Как в сотах, прозрачно в лесу.
И медленно лист опадает
С берёз на сухую траву.
Мне грустно: тайга умирает.
И радостно: я-то живу!
Последние стылые грузди
Хрустят под ногой кое-где,
Янтарные листья загрузли
В тяжёлой осенней воде.
И вдруг я пойму, что не вечен,
Но вечны земля и вода,
Что жизнь будет жить бесконечно,
А я вот умру навсегда.
Но – странное дело – не больно,
Не страшно от мысли такой,
Смотрю, как без страха, спокойно
Кружится листок над рекой.
И в омут летит тёмно-синий,
Уходит на самое дно –
И лёгкий, и узкий, и длинный,
Как женщины светлой ладонь…
В душе, словно в сотах, светло и прозрачно.
***
Свет сиреневый, розовый свет
Опускается вечером с неба.
Есть в нём холод грядущего снега
И тепло мною прожитых лет.
Что с того, что когда-то и мне
Приходилось и горько и сладко?
В этой лёгкой сквозной вышине
Растворяется всё без остатка.
***
Были годы, да стали года.
А ведь помнится, юною ранью
Звёзды падали чаще – тогда
Столько было желаний!
Я растерянно вверх посмотрел,
Небеса призывая к ответу,
Надо мной самолёт пролетел
Только что.
А теперь его нету.
И под этот высокий раскат,
Под летучею тенью,
Звездопад перешёл в листопад,
К моему удивленью.
Не могу я понять этот вальс,
Хоть стараюсь.
Я живу на земле в первый раз,
Потому удивляюсь.
А потом и совсем невпопад,
Что никак невозможно,
Листопад перешёл в снегопад.
Осторожно.
***
Мне казалось, что я никогда не умру.
Потому что не жил.
Потому что набросок.
Вот возьму в понедельник проснусь поутру,
И проснётся во мне тот далёкий подросток –
Умный, честный, чтоб мог по столу кулаком,
Чтоб не стыдно ему за себя при народе,
А не тот, что теперь, что дурак дураком,
Всё живёт и всё места себе не находит.
Тот, который не я.
Ах! Как он воспарит!
Возгорит,
Возлетит,
Как же он вознесётся!
Но он спит. Глубоко и бессовестно спит.
И уже ни за что в этот раз не проснётся.
***
На остановке ждал троллейбуса
В толпе, погодой озабоченной.
Неразрешимый, вроде ребуса,
Пришёл он, сильно скособоченный,
Битком набитый, утрамбованный.
И всё ж, едва не покалечены,
Все уместились в облюбованный
Кусочек рая обилеченный.
И все уехали счастливыми
За поворот, куда-то в прошлое.
А я остался ждать под ливнями
Чего-то нового, хорошего.
И незаметно, неумышленно
Жизнь лошадёнкою мухортовой
Так и прошла почти бессмысленно
На остановке этой чёртовой.
ЖИЗНЬ
Можешь целовать её колени.
Можешь называть её «звезда».
Всё равно она тебе изменит
И уйдёт однажды навсегда.
Не пытайся удержать слезами,
Пусть идёт дорогою прямой.
Ужас в том, когда б она сказала:
– Остаюсь навек, любимый мой!
***
Больничной палаты окно
Вмещает осеннее небо.
Бездонно и вечно оно,
Как в годы Бориса и Глеба.
Больничный желтеет газон,
За листьями носится ветер.
Задуматься самый резон
О вечном и бренном на свете.
Задуматься надо давно,
За что тебе эта расплата.
Больные в своё домино
В беседке стучат до заката.
А кто-то мусолит кроссворд
Весь день на больничном матраце.
И так беззаботен народ,
Как будто бы вечность в запасе!
***
Ненастные нынче погоды,
Тепло, как могу, берегу.
Какие хорошие годы
На этом прошли берегу!
Мы пили холодную водку,
Монеты бросали в волну,
И кто-то фанерную лодку –
Без вёсел – смеясь, оттолкнул.
И вот меня тихо относит
От шумных и суетных дел
В какую-то новую осень
И в новый какой-то предел.
В какой-то неясной полуде
Я будто бы видеть могу,
Что самые лучшие люди
На дальнем уже берегу.
Отец улыбается маме
И чья-то мне машет рука.
Вот только все лица в тумане,
В тумане те лица пока…
***
Я жизнь не оставляю на потом,
Я днями, как монетами, швыряю.
Мне их насыпали в карман пальто,
А сколько их насыпали – не знаю.
***
Сквозь березняк, уже раздетый,
Лучи летают вкривь и вкось.
Люблю прозрачные предметы,
Когда навылет всё, насквозь.
Могу смотреть в упор и долго,
Чтоб не вспугнуть, едва дыша,
Как изнывает от восторга
Предмета тонкая душа.
Люблю огонь, который жжётся.
Когда я вижу, то молчу,
Ладони женские – на солнце,
Иль – на горящую свечу.
Люблю прозрачные предметы.
В лесу, куда ни кинешь взгляд,
Синицы с крыльями из света
Подолгу в воздухе висят.
Люблю следить за струйкой дыма,
Когда рождается костёр;
Прозрачный, еле уловимый
Вдвоём – под вечер – разговор.
Резец, под пальцем ставший гладким,
Когда он сильно истончён;
Кирпич тысячелетней кладки
И прах, бывавший кирпичом…
А что до формы их непрочной,
То присмотрись и не спеши:
Она всего лишь оболочка,
Всего лишь тело у души.
***
Как бондарь за работою играет,
Так и ноябрь, старанием горя,
Морозный обруч ловко набивает
На золотой бочонок октября.
И – хорошо!
Я честно попрощался
И выпил на прощание вино.
Я никогда назад не возвращался,
Поскольку это людям не дано.
Опустит Парка на колени спицы
И нитка обрывается, скользя.
Давнишних писем жёлтые страницы,
Я знаю, перечитывать нельзя.
Они пылятся стопкою, желтеют –
От глаз подальше, где-нибудь в углу.
Я вновь их перечитывать не смею
И сжечь их малодушно не могу.
Они – не мне, прожившему полвека,
Освоившему этот кабинет,
Они – для молодого человека,
Которого давно на свете нет.
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА УЛИЦУ ДЕТСТВА
Это выпал случайный билет.
Ощущение – как на вокзале.
Словно мне уже тысячу лет,
А зачем – это мне не сказали.
Тот же лозунг, что мы не рабы,
Тот же запах из булочной сладкий.
Тополя.
А на них воробьи.
Мы стреляли по ним из рогатки.
Возле старой кирпичной стены
Зарастают травою ступени.
Эти камни освящены
Синяками на сбитых коленях.
Точно также на проводах
И на ветках
Качается ветер.
Возвращаться не надо сюда.
Возвращаться не надо, поверьте!
Так зачем же я, умный такой,
Понимая всё,
Это не понял,
И ступеней касаюсь рукой,
И кирпич растираю в ладонях?
ДЕЛЬТАПЛАНЕРИСТ
Был закат невиданного цвета –
Словно остывающий металл.
Сколько я прожил на белом свете,
Никогда такого не видал.
И на фоне этого пожара
Распростёртый, словно Прометей,
Надо мною в синих шароварах
Человек куда-то пролетел.
И ему, конечно, было видно,
Как от магазина налегке
Шёл какой-то маленький, бескрылый
Человек с авоською в руке.
Вот остановился у киоска,
Посмотрел на розовый закат,
Вытряхнул из пачки папироску,
Выцарапал спичку наугад.
И, как будто чувствуя обиду,
Медлил папиросу зажигать,
Ждал, покуда скроется из виду
Человек, умеющий летать.
***
Ещё совсем не холода,
Но пахнет дымом.
Необходимо иногда
Быть нелюбимым,
Ненужным,
Брошенным,
Больным,
Ничьим, как ветер.
Совсем одним,
Совсем одним
На белом свете.
***
Под настольною лампой навзрыд
Плачет мальчик тринадцатилетний.
Перед ним книжный томик раскрыт
На странице на самой последней.
И причины-то нет никакой,
Нет причины ему для рыданья.
Просто плачет он оттого,
Чему нет и не будет названья.
Оттого, что на свете живёт,
Оттого, что сегодня капели,
Оттого, что тринадцатый год
Из окна видит эти аллеи.
Оттого, что проснулась душа.
Оттого, что в апрельскую слякоть
Эта жизнь до того хороша,
Что никак невозможно не плакать.
Оттого, что когда-то умрёт
Навсегда,
Безвозвратно,
Серьёзно…
Пусть он плачет всю ночь напролёт.
Дай же, Бог, эти – каждому! – слёзы.
***
Жёлтый дым подстриженных акаций,
Розовый лишайник на скале.
Нет! Не перестану удивляться
Совершенству жизни на земле!
Только формы, запахи и звуки,
Только цвет и – никаких идей!
Только руки, только эти руки
Из породы диких лебедей.
Голубые в изморози сливы,
Кремовые розы на столе.
Слишком всё разумно и красиво,
Чтобы быть случайным на земле.
Ясно обозначена тропинка
Белой паутиной по утрам.
Слишком крепко эта паутинка
Стягивает завтра и вчера.
Слишком гениально всё и прочно!
Отчего же, без толку спеша,
И сама не зная, чего хочет,
Места не найдёт себе душа?
ПРОЗРАЧНОЕ
Кусты, укутанные светом,
Светящиеся, словно газ,
Едва колышимые ветром,
Почти невидимы для глаз.
Иду сквозь них, легко ступая,
Но ветки сбоку полоснут,
Тем самым явно выдавая
Материальную их суть.
И я для них, наверно, тоже,
Во всё прозрачное одет,
Не человек и не прохожий,
А колыхающийся свет.
И долго думают, гадая,
Совета ищут у воды,
Кто он, невидимый, ступая,
Оставил грубые следы?
***
Он пьёт две недели подряд.
Он смотрит с тоскою на воду.
И что-то бормочет, космат,
И спит на полу за комодом.
Он курит какую-то дрянь,
А пальцы заходятся дрожью.
Алкаш! Распоследняя пьянь!
И это – творение Божье?!
Потом наступает рассвет.
Он долго стоит у окошка.
Весь день на осенний проспект
Ложится и тает порошка.
Под утро уснёт на руке,
Уронит перо на колени.
Синеет на белом листке
Короткое стихотворенье.
Оно вылетает в окно,
Как светлая тень – без разбега.
Прозрачней и легче оно,
И чище вчерашнего снега.
Возносится в небо, как нить,
Где души витают, крылаты.
Не мог же его сочинить
Вот этот,
Уснувший под лампой!?
***
В голубичный холодный сироп
Облетает хвоя, облетает.
Очень медленно нынче светает,
И рассвет и тяжёл, и суров.
Голубичный сироп на заре.
Прилетит вертолёт из-за леса,
И пилот – и остряк, и повеса –
Крикнет нам, чтоб грузились скорей.
Голубичный сироп на снегу.
Аметистовый.
Странный.
Глубинный.
Вертолёт дребезжащий, старинный,
И к нему с рюкзаками бегут.
И пятно на снегу…
И пронзит!
И споткнёшься,
И станет понятно:
Миг ушел навсегда
Безвозвратно!
Вот сейчас вертолёт улетит.
И кружится хвоя на лету,
И недолгое это круженье.
И останется терпкий, осенний,
Аметистовый привкус во рту.
***
Незаметно кончается лето,
Эти дни уже не веселят.
Перекладины тонкого света
В отуманенных рощах висят.
Грустно знать в окончании лета,
Что любил и не так и не то.
В эти тонкие полосы света
Я уйду, запахнувши пальто.
Уходить – это тоже блаженство.
Был – ничей и остался ничей.
Гениальное несовершенство
Не умеющих гнуться лучей.
Уходить – это тоже причуда,
Как сквозь пальцы уходит вода, –
В этот свет, что идёт ниоткуда
И уходит всегда в никуда.
СНЕГИРИ ПРИЛЕТЕЛИ
***
А сегодня взломалась река.
Хорошо!
Испаряются крыши.
И на север текут берега
Мимо льдин со следами покрышек.
Я стою на крутом берегу,
Разминаю в руке папиросу.
Я остаться – увы! – не могу.
Всё на свете устроено просто.
И не глыбы весеннего льда
Тают, плачут, плывут и смеются.
Это мы уплываем всегда,
А они навсегда остаются.
***
Свою жизнь я себе намечтал
Ещё в школе мальчишкой,
Когда в койке ночами читал
Интересные книжки.
Намечтал стать поэтом.
Поэтом и стал,
Наплевав на ученье.
Сколотил самодельный себе пьедестал
Из единственного стихотворения.
Если что я и делал – мечтал всё сильней.
Всё сбывалось.
Всего было мало.
Намечтал, чтобы лучшая девушка стала моей,
И она, к удивлению, стала.
Я себе намечтал и тюрьму, и суму,
И горчину таёжного дыма.
Как всё это работает, я не пойму,
Но работает неотвратимо.
Всё свершилось, куда ни взгляну.
Эта жизнь, как великая сводня.
Но сильнее всего намечтал я страну
Ту, в которой живу я сегодня.
Всё свершилось - до каждого дня!
Не судьба мою жизнь так месила,
А мечта.
И мечта для меня –
Сумасшедшая сила.
***
Как задует в марте и апреле -
Снег, песок и всякий разный хлам.
Всё живое как-то еле-еле
Существует с горем пополам.
По ночам в тепле своей трущобы
Я лежу и вслушиваюсь, как
Ураган от сумасшедшей злобы
Сам себя мотает на кулак.
Тот же вихрь и смута, и тревога
В голове, в душе и на миру.
Всё летит куда-то – к чёрту, к Богу,
Всё погибнет раньше, чем умру.
И от этой общей безнадёги,
Объяснить я это не берусь,
Лопаются верные дороги,
Сыпется в неведомое Русь.
Что уж Русь!
Весь мир летит в пучину,
Убыстряя скорость на бегу.
Эту мысль как главную причину
Всё никак додумать не могу.
Словно я живу в соседской даче,
Но никак не выйти – всюду мрак,
Словно жизнь задумана иначе,
Но переиначена не так.
ДОНЕЦК СЕГОДНЯ
Наш папа на фронте и мама на фронте.
Мы дома остались с сестрёнкой Оксаной.
Весь город сегодня стоит на ремонте
И лечит свои огнестрельные раны.
Мы в школу не ходим, нас бабушка учит
Писать и про мыло, и Милу, и маму.
К окну не велит подходить, потому что
Там выбита рама.
Мы тоже с Оксаной на фронте воюем,
И хоть от разрывов мы прячемся в угол,
Мы ставим уколы и раны бинтуем,
И кормим, и лечим израненных кукол.
***
Ливень моет Украину –
Новый, молодой, босой.
Приднепровская долина
В маках мокнет под росой.
И, увидев эти маки,
Тёмно-красные насквозь,
Надо каску снять и плакать,
Не удерживая слёз.
***
Вдоль насыпи ржавые травы,
Мазутом пропитан песок.
Прозрачны, как ветер, составы
На запад летят и восток.
Поднимешься только на бруствер –
И тоже как будто летишь.
Зачем же ты с медленной грустью
За ними подолгу следишь?
Когда-то давно на вокзале
Я, полон надежды и сил,
С открытыми настежь глазами
Вот также за ними следил.
Душа моя счастья хотела,
За ними тянулась вослед,
Но в дальних и близких пределах
Его одинаково нет.
Оно из груди вырастает.
А если же пусто в груди –
Гляди и гляди на составы,
До смерти – сквозь слёзы – гляди.
***
Мы вышли из нашей усталой
машины,
Шофёр попинал её чёрные шины.
Осеннее солнце упало на пашню,
Шофёр отвернулся и глухо прокашлял.
Мы долго с шофёром стояли, курили,
Ни слова друг другу не говорили –
Смотрели на пашню.
На пашне чернели,
Как длинные крики,
Длинные тени.
И длинная жизнь перед нами лежала.
Осенняя лужа от стужи дрожала.
И было так пусто.
И было так страшно
От наших теней на заброшенной пашне.
Шофёр докурил и убрал папиросы.
Шофёр не любил без ответов вопросы.
***
Этот край прибайкальский,
Просветлённый насквозь,
В моём сердце остался,
Как в строении гвоздь.
А строений не слишком
Разглядишь сквозь пургу:
Всё бараки да вышки,
Да заборы в снегу.
И средь этого ада
В кандалах изо льда
Речка рвётся куда-то
Под названьем Куда.
***
Летай в заоблачные дали,
Мечтай о повороте рек –
Счастливым будешь ты едва ли.
Но коль ты русский человек,
Со всею жизненной поклажей,
Неважно, беден иль богат,
Ты всё равно придёшь однажды
В полночный Гефсиманский сад.
И вся-то жизнь твоя предстанет,
Про имя вспомнивший манкурт,
Сорокалетним пьедесталом
Для этих нескольких минут.
Минут, которых хватит, чтобы
Почувствовать у горла ком.
Почувствовать у горла ком
И зачеркнуть себя крестом.
***
Какие народы забыты!
Ни имени нету, ни дат.
Могильные плоские плиты
Торчмя вдоль дороги молчат.
Лишь степь со следами ракушек,
Что снова уходит на дно,
Да мысли ушедших
И души,
Которых понять не дано.
Ужасный закон непреложен,
Его не понять, не принять:
Создать и затем уничтожить,
И снова из праха создать.
Так дети в песочнице летом,
Строителями становясь,
Лопочут, лепечут и лепят,
Затем разрушают, смеясь.
Напрасно наивное тщанье
Оставить себя на века
Стихами, дворцами, сказаньем,
Полётами за облака.
Когда-нибудь очень далёко,
За тёмно-зелёною тьмой,
Не станет ни Пушкина, Блока,
Не станет России самой.
Не завтра, не скоро, далече
Тот гибельный край впереди.
Но разве от этого легче
И боль не больнее в груди?
И разве не больно заметить
Откуда-нибудь с высоты:
Другие поэты и дети,
Другие дворцы и мосты.
Простор со следами ракушек,
Где степью становится дно.
Да помыслы наши и души,
Что им понимать не дано?
***
Водою, разбавленной светом,
В апреле кюветы полны.
Ржавеют по этим кюветам
Колёса великой страны.
И ржавчины мёртвой разводы
Коричнево-красным ручьём
Втекают в проточные воды,
Что новыми станут потом.
И новые явятся силы
На старой дороге шуметь.
Нельзя ж на родные могилы
До смерти сквозь слёзы смотреть!
КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ
Я здесь торопиться не буду,
Я здесь поклонюсь до земли.
Какие великие люди
По этой брусчатке прошли!
Пусть глупые люди осудят,
Но умные люди поймут:
Какие великие люди
По этой брусчатке пройдут!
***
В пальто тяжёлых ходят старики,
Постукивают палками большими
И смотрят вниз.
Как будто проверяют
На прочность землю
И свои дела.
А рядом дети с быстрыми ногами
Бегут вприпрыжку,
В небеса глядят,
Толкаются, смеются и кричат,
И думают, что жизнь прочна, как камень.
А старики всё палками стучат.
И крепко сомневаются.
Молчат.
***
Последний пригородный поезд,
Пустой, как лунный свет, вагон.
Врос инвалид по самый пояс
В литой зашарканный перрон.
Свет от вагонов жёлт и скуден,
Земли касается рука.
Над ним, над ним проходят люди
И чуть повыше – облака.
И в эту пору, в эту пору
Такая ясность в небесах!
А он как будто ухнул в прорубь
И держит тело на руках.
Огнём пробито тело это,
Но много-много лет, хрипя,
Он в одиночестве планету
Отталкивает от себя.
***
Помнишь тот костёр, что мы палили
Осенью в редеющем лесу?
Листья колыхались и парили,
И держались долго на весу.
Был я там, где жили мы в палатке,
Где вода студёна и остра.
До сих пор подёрнуты распадки
Дымкою от нашего костра…
***
Мы пели песни.
Все, какие знали.
Тянул кто как: кто в лес, кто по дрова.
Ночные птицы – словно повторяли
Весёлые и грустные слова.
Трещал костёр.
Густел прохладой вечер,
Сгибалась потускневшая трава.
И были неуместными все речи.
И были здесь уместными слова.
А ночь нас осторожно укрывала
Седым плащом с Полярной в уголке.
И детство незаметно уплывало
Куда-то вниз.
С туманом.
По реке.
***
Городим жизнь как можем, как умеем.
И, стоя возле этой городьбы,
В итоге жизни ясно разумеем:
Россия не для счастья – для судьбы.
ПО ГРИБЫ
О ветки исцарапаны колени,
Под солнцем лес разлёгся и затих.
Грибы перебегают в полутени
И прячутся.
И вот уж нету их.
Так и живём: то холодно, то жарко,
То слёзы, то безумный перепляс.
А жизнь глядит из-под полушалка
И взвешивает каждого из нас.
***
«Ничего мне от жизни не надо…»
Василий Козлов
Мир такими богатствами полон!
Я ж прошёл его с нищей сумой.
Ничего-то я в жизни не понял,
Кроме, разве что, жизни самой.
Жизнь сама и любовь, и награда
С её пёстрою кутерьмой.
Ничего-то мне в жизни не надо,
Кроме, разве что, жизни самой.
За отчаянную безоглядность
Перед будущей вечною тьмой
Нет цены оплатить эту радость,
Кроме, разве что, жизнью самой.
***
У времени есть запах. Но давно
Он растворился, улетел, растрачен
И вместе с ним на самое на дно
Ушли и пораженья и удачи.
Ушли событья прошлого. С концом,
Концы которого уходят в воду:
Походы в лес с подвыпившим отцом,
Как раньше говорили – на природу;
На пустыре за школой с пацанвой
Футбольный мяч до сумерек, до ночи;
До школы путь по улице чужой,
Что был пускай опасней, но короче;
И лагерь пионерский на реке
В булыжных серых валунах облыжных.
И вся-то жизнь, как лыжник налегке,
Мелькнула и пропала, будто лыжник.
У времени был запах. Но давно
Он выдышан как амбра из флакона.
Но иногда – мгновение одно! –
Как приговор сынам Лаокоона:
Неотвратимой нежною петлёй,
Что шею обнаруживает ловко, –
На берегу под ветреной ветлой,
В какой-нибудь замызганной столовке,
В трамвае, на гулянке, у костра,
На кладбище, собрании, повсюду
Нахлынет запаха струя, остра,
И с ног собьёт, как бьют посуду!
И прошлой жизни яростный накат
В десяток запрессованный молекул
Утраченного прежде вещества
Смысл возвратит бессмысленному веку.
У времени есть запах. Только он
Одушевлён, но неовеществлён,
Своею тонкой ниткою сшивает
Пергаментные лоскуты времён.
***
Так будьте же счастливы, звери и птицы, и люди,
Стрекозы в траве, золотые в пруду караси!
Но полного счастья, но полного счастья не будет
Ни завтра, ни после не будет его на Руси.
Как пусто теперь! – как тревожно и зябко, и сиро
Отлитым в металл отшумевшим вождям!
Неясные люди, недобрые люди, Россия,
Проходят сегодня по красным твоим площадям.
Неясное время, неясное смутное время
Раскинуло крылья над самой моей головой.
Упало в траву, потерялось надёжное стремя
И сорной и жёсткой оно зарастает травой.
Я буду искать его возле далёкой запруды.
Я гнать буду насмерть храпящего злого коня,
Но полного счастья, но полного счастья не будет
Ни завтра, ни после не будет его у меня.
Не надо мне счастья, тревожное смутное время,
Мне счастье – мой долгий беспристанный путь.
Найти бы, найти бы упавшее на землю стремя,
Вернуть бы России, вернуть бы России, вернуть…
СУДЬБА
Я б авторство своё не отрицал.
Но, признавая свыше диктатуру,
Свою судьбу не сам я написал –
Я только лишь поправил корректуру.
СТИХОТВОРЕНИЕ САМОМУ СЕБЕ
В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Хрупкий лист, бестелесный и нервный,
Целый день под ногою хрустит.
Да и что говорить, я не первый,
Кто осенней порою грустит.
Просто так, без особой причины.
Я не раз замечал: в листопад
Улыбаются мягче мужчины,
Чаще курят и больше молчат.
Ни при чём здесь характер и возраст,
И пушок, и морщины у глаз.
Это временно чуткая взрослость
Осеняет по осени нас.
Старомодные милые шутки,
Незначительные слова.
Это временно взрослая чуткость
На людей предъявляет права.
***
Кто я есть, я не знаю о том.
Мне дана лишь догадка об этом.
Я крещён христианским перстом
И – повторно, неведомым светом.
Коронован осенним лучом
На исходе холодного лета.
До конца на него обречён.
Это значит – до самого света.
***
В этом доме всегда по ночам
Вздохи,
Шёпот,
Молчание,
Всхлипы
И колышется кончик луча
В вазе, тёмной водою налитой.
В этом доме когда-то давно
Меня тайною осенило:
Всё на свете сотворено,
Чтоб в рифмованной строчке ожило.
Всё на свете материал –
И людей и природы творенья –
Тот, который бы я собирал
Для короткого стихотворенья.
Возле дома работал мотор.
Сентябрило и сосны шумели.
Эту тайну не знает никто,
Да и я объяснить не сумею.
***
Дом стоит на берегу высоком,
День стоит высокий от стрекоз.
Озером, озоном и осокой
Комнаты пронизаны насквозь.
С уваженьем слышу, как, вздыхая,
В двух шагах от моего окна,
На износ,
Почти не отдыхая,
День и ночь работает волна.
Не бездумно бьёт волна в осоку –
Строго чередуя интервал.
Словно кто-то в замысле высоком
Взял и озеро зарифмовал.
Из-за этой маленькой причуды
Озеро преобразилось враз,
Словно бы законченное чудо,
В малахит оправленный алмаз.
***
Бульдозером здесь сняли верхний слой
И обнажили древнюю стоянку.
Далёких предков наших ремесло
Явило нам вещественные знаки:
Ножи из яшмы, сколы, топоры,
Обломки глины, бывшие посудой,
И очаги, где древние костры
Тепло несли неведомому люду.
Чужую жизнь открывши напоказ,
Урча, бульдозер спятился к долине.
А я остался. И меня потряс
След маленькой руки на тёмной глине
Обломка чаши или, может быть,
Кувшина, оказавшимся некрепким.
И я не удержался, чтоб вложить
Свою ладонь в ладонь на этом слепке.
Да! Это была женская рука.
И так она отобразилась чётко,
Что сквозь тысячелетия, века
Дошла её ничтожнейшая чёртка.
Вот линия судьбы...
Но холодил
Ладони контур,
Перешедший в глину.
И долго я по стойбищу ходил.
И ждал кого-то.
И глядел в долину…
***
Если б только не Русь золотая,
Если б только не в этой стране,
Я не знаю, какая б иная
Жизнь могла бы явиться во мне.
Мог бы стать кипарисом у моря,
Мог бы морем Босфоровым стать,
Мог бы чайкою падать у мола,
Ветром стать и берёзы листать.
Мог бы стать соловьём в Будапеште,
Мог иной быть назначен удел, –
Я бы пел свои песни, конечно,
Но – другие бы песни я пел.
***
Этот век из стекла и бетона,
Этот век из бетоностекла.
Там, где прежде стояла икона,
Нынче всё зеркала, зеркала…
Этот век – и кривой, и убогий,
Посмеялась над нами судьба.
Там, где прежде мы видели Бога,
Нынче видим себя да себя.
***
Снегири прилетели.
И я оценил
Драгоценную эту услугу.
Снегири на снегу, запах старых чернил –
Как-то очень подходят друг другу.
То, что смог и сумел я за жизнь написать
Среди общего беспорядка,
Всё вмещает в себя небольшая тетрадь
Или, правильней будет, – тетрадка.
Я смотрю за окно, а за ним снегири.
И пришла сумасшедшая радость –
А ведь жизнь состоялась, чёрт подери!
Всё не зря!
Всё сбылось!
Состоялась!
Эта терпкая мысль, эта мысль, как вино,
Что в подвале глухом отстоялось.
Снегири за окном.
Я смотрю за окно.
Жизнь сбылась.
И – увы! – состоялась…