I
Снова блок за неделю скурился оптом.
Зарекался – не более пачки в день...
Ты меня называла курильской сопкой,
про инфаркт говорила, про тяжесть в лёгких,
про убитую лошадь, про брата Вовку...
– Ты за куревом? Холодно, шарф надень.
Да, и мусор возьми. Заскочи в «Продукты» –
что-то к чаю, и… вроде кончалась соль…
Я тебя называл самой тёплой бухтой.
За бухтенье твоё, за любовь, за люфты,
где дурнине моей было так, что ух ты, –
галиот мой несётся к тебе, Ассоль.
Я любил твой спокойный уютный голос,
находя в нём истоки ручьёв и рек.
Душным летом он нёс мне туман и морось,
в холод – жар, что рождает в камине хворост,
каждый раз проникая в грудную полость,
где живёт что-то тайное, имярек.
Я тебя бесконечно и жадно слушал,
Но как будто не слышал, к призывам глух.
Все слова застревали в моих берушах,
наш контакт был не полон, не цел, нарушен.
Мы тонули, как небо в осенних лужах,
как в тягучем безмолвии тонет звук.
И тогда мы решились пойти на это, погрузившись в глубокий фатальный сон…
II
Я видел Этну в тающих лучах.
Мы с ней стояли друг напротив друга,
вернее так – стоял один лишь я
и слушал вулканическую ругань.
Гора лежала, брызгая слюной
из хриплого надсаженного зева.
Я ей внимал, но сам смотрел налево,
где серость поглощалась синевой.
Она мне говорила, что стара,
что соки с каждым выдохом густеют,
а кожа ссохлась, словно виноград
в жаровне дня в ещё живых Помпеях.
Ещё о том, что все её мольбы
к тому, что всеми клетками тянулась, –
бездомные коты нездешних улиц,
слепые рыбы в реках голубых,
кочующие странники пустынь
его страны, до одури далёкой...
Набила трубку, закурился дым.
Прокашлялась, издав гортанный клёкот.
И мир вокруг качнулся и просел,
родив во мне предчувствие тревоги…
Я вспомнил всё. Я был когда-то богом.
В моих ладонях – разноцветный мел,
и юная гора передо мной,
прикрытая туманом предрассветным.
Нарушив твой незыблемый покой,
я начертал два слова: Ave Etna.
Потом я создал реки, рыб, котов,
и странников, бредущих по пустыне.
И мы с тобой смеялись и шутили,
придумывая много новых слов.
И ты устала, ты хотела спать,
упрямилась, понять того не в силах.
Я вызвал пиний сонный иглопад,
ты засыпала, спорила, просила…
Спустилась ночь принять парад планет,
на день накинув бархат капюшона.
И слово Да качало слово Нет
на мягких и уверенных ладонях.
III
И мы проснулись, нежно обнялись, ты улыбалась мне и что-то говорила.
Я слушал с наслаждением и плыл по водам слов твоих пронзительных и милых.