Стих по мотивам книги Шевердина "Тени пустыни": начало тридцатых годов, южная граница СССР и сопредельные Иран и Афганистан, подготовка иностранными спецслужбами вторжения и противостояние английского и русского разведчика. Даже не думал, что всё это снова станет актуальным.
/1/
Благослови моё оружие, Аллах,
пока в тебя я верю хоть немного!
Мы все привыкли уповать на бога,
особенно в неправедных делах.
Вот горькая земля, – твоё творенье.
В священные камень втиснутые лбы.
Как от воды болотной испаренья,
фальшивых клятв и мелочной мольбы.
Я без молитвы научился обходиться
и не приучен спину гнуть горбом,
ведь для того, чтоб вырасти рабом,
не стоило, по-моему, родиться.
Благослови, Аллах, недобрый путь!
Я – тигра тень в горящих камышах.
Помочь способен, – делай что-нибудь!
А нет, – уйди и не мешай, Аллах!
Шакалы воют. Лижут след ночной.
Но разве кровью тигр уже истёк?
Предсмертным визгом оборвётся вой.
Благослови, Аллах, такой прыжок!
Бег по барханам в шёпоте песка...
Слепые пули разорвали высь...
Чья жизнь вздохнула на луче клинка?..
Благослови, Аллах, и отвернись!
/2/
Пустыня окликнет, – ответить успей!
А что я отвечу? Я – лишь муравей,
ползущий по чаше пустыни.
А чёрные всадники сжали кольцо,
и к вечеру смерть ухмыльнётся в лицо
и кровь зашипит и остынет.
Здесь каждый любому и каждому враг.
В пустыне опасней хрипенье собак,
чем лёгкий укол скорпиона...
Сближаются чёрные кони, пыля,
тесней и тесней, как на горле петля,
тугие объятья загона...
А мне говорили: "Иди, словно тень,
и жадного слуха в пути не задень,
стань облаком, ветром, туманом.
Твой путь в неизвестность, твой путь в миражи.
Иди и дорогу себе проложи
упорством, ножом и обманом".
А мне говорили: "Скользи, словно уж,
лети, точно мягкая птица байгуш,
спасительной ночи вдогонку.
А если засаду почувствует шаг, –
замри, как порой замирает душа,
склонившись к больному ребёнку".
А мне говорили: "Ты должен дойти!
Пусть даже драконы встают на пути!
Пусть в кровь твои ноги разбиты!
Ты – меч справедливости, праведный суд!
Там смотрят на север и помощи ждут
Бовенда лихие джигиты.
Там люди, которых забыл даже бог,
Презрели молитвы и взяли клинок,
Собравшись из нищих селений.
Там ветер пустыни под сабельный взмах
впервые не выдохнул слово "Аллах",
а спел небывалое – "Ле-е-енин"!
Нужны там патроны и правды слова,
слова, чтоб горела от них голова,
чтоб гордость расправила спины!"
...А чёрные тени визжат на скаку
и след заворачивают к солончаку
в солёные лапы трясины...
/3/
Однажды спросил у верблюда Аллах:
"Что лучше: пески или тропы в горах?
Где б легче печатал ты шаг?"
Верблюд засопел и сердито изрёк:
"На тропах щебёнка. В пустыне песок.
А третье дерьмо – солончак!"
...Да, правду сказали верблюжьи уста!
Сам дьявол не сунется в эти места,
здесь не проползти, не проплыть.
Беспомощно слово и жалок твой нож, –
рванёшься навстречу судьбе и порвёшь
её перетёртую нить!
Трясина... Трясина... Зыбучий капкан.
Здесь твёрдой земли ни куска, ни комка,
всё съела солёная слизь.
Трясина... Трясина... Пучина без дна.
Теперь ни за что не отпустит она,
хоть бейся, хоть плачь, хоть молись!
А силы кончаются. Скоро конец.
Так кто мне предсказывал смерть на коне?
Судьба обманула опять!
А там, за пустыней, у мутной реки,
коней оседлавшие кишлаки
напрасно меня будут ждать.
Там ветер клинков и удары подков,
прекрасные в гневе глаза бедняков,
а я у трясины в тисках?!
Пока эти люди надеждой горят,
пока они верят, – ни в рай и ни в ад
меня не затащит Аллах!
/4/
Далёкие горы, – дрожащий мираж, –
и время верблюжьей развалкой плетётся.
Набитый патронами, как патронташ,
идет караван от колодца к колодцу.
А следом – запреты и крики властей,
а за караваном – пробитый кордон,
и жаждой наживы волнуется степь,
мохнатых коней посылая в угон.
Безликие дьяволы, ночи темней,
ползут по курганам, привал карауля,
и ищет ночная протяжная пуля
переплетенье нагрудных ремней.
Коней загоняя на полный размах,
опять и опять отрезают дорогу
твои бесприютные дети, Аллах,
продавшие души английскому богу.
За веру ты их наградил нищетой,
загнал их в пустыню вражды и обмана!
Но тысяча всадников плотным щитом
качается в сёдлах у каравана.
На тысячу пуль не рванёшь напролом, –
все смертные носят судьбу за плечами!
Напрасно в кочевьях гремел серебром
одетый в арабский бурнус англичанин...
/5/
Он был в пустыне там и тут –
ходил, смотрел, скакал.
Он знал пустыню, как верблюд,
вернее, как шакал.
Сгонял людские табуны
на праздник чёрных дел,
и барабанами войны
степной простор гудел.
Войне гореть! Вражде – не тлеть!
Так завещал пророк!
И он платил за кровь, за смерть,
за спущенный курок.
Что здесь делил, что здесь искал
английский скорпион?
Как сыном ветра и песка
посмел назваться он?
Он забывал родной язык,
свой лондонским туман,
от чистого белья отвык
и вызубрил Коран,
под ним игривый, как каприз,
арабский, жеребец.
Но шелестела степь: "Инглиз!..
Сгори его отец!.."
/6/
Ответь мне, – а знаешь ли ты, англичанин,
как женское имя мешает ночами,
когда отдыхают мечи?
Ведь в наших преданиях так говориться:
тебя от шакала хмельная девица
зачала в беспутной ночи.
Хочу я спросить у тебя, англичанин, –
чьё горькое имя ты шепчешь ночами,
когда улыбнётся привал?
Чьё имя уснуть не даёт после боя?
Чьё имя, забытое где-то тобою,
найдёт и сразит наповал?..
...Короткое имя... На вздохе два звука.
А в звуках – пустыня, потеря, разлука
и жалоба новых разлук...
Да разве слыхал ты когда, англичанин,
как тёплый ребёнок бормочет ночами,
уснувши в седле твоих рук?..
...Мы тоже не ангелы в нашей пустыне,
и женщин своих не считаем святыми
и пачкаем сердце в крови.
И мы на удар отвечаем ударом,
но смерть принимаем божественным даром,
когда это смерть от любви...
...Не часто судьба передышки давала.
Не часто короткие ночи привала
теплели от звёздных огней...
О, имя ночное, – как горечь полыни, –
щека на прикладе, дыханье пустыни
и вздохи усталых коней!..
Земля... Ты – облезлая шкура верблюда...
Шайтана проделки? Аллаха причуда?
Кто вздумал такую создать?
Здесь сабли стучали и люди дичали,
но, всё-таки, это моя, англичанин,
родная и строгая мать.
А ты её знаешь пустой и постылой.
Ты жизнь свою сделал бесплодной пустыней
и вытравил душу свою!..
...Пусть кончится ночь не молитвой, а боем!
Пошли мне, удача, столкнуться с тобою
в мужском, иступлённом бою!..
/7/
Долина обезлюдела за нами.
Притихли, остывая, пулемёты.
И всадники съезжаются под знамя,
усталые от сабельной работы.
Сбылось, что сердце жгло обидой давней,
что мучило в бессилии ночей, –
мы видели, как бегают жандармы,
и как горят усадьбы богачей.
Мы ощутили терпкий вкус расплаты
и ярость боя, как удар судьбы!..
...Запахивая рваные халаты,
съезжаются вчерашние рабы.
Их не вернуть к молитвенной печали
и за собачий не купить кусок!..
...А ты ушел от боя, англичанин,
чужие судьбы бросив на песок.
Ты вился рядом, был для пули близок
и мог закончить давний спор со мной.
Но бьют всегда чужой рукой инглизы
и ждут удачи за чужой спиной.
Что ж, счет растёт! Земля кричит от жажды
и новый бой пылит в горячей мгле.
...Песок и кровь... Взойдёт ли мир однажды
на этой, смертью вспаханной земле?..
/8/
И снова копыта взрывают песок,
и пуля звенит, обжигая висок,
и горло хрипит без воды.
А кони взлетают на новый курган,
и пятится вдаль горизонта дуга,
и пыль заметает следы...
А мне говорят: "Что тебе этот бой?
Здесь наша земля, наша вечная боль!
Не путайся в этих делах!
Внизу, за увалом, коня придержи,
поводья рвани – и сверни в миражи!
А там – да поможет Аллах!"
А мне говорят: "Положись на коня!
Судьба не подарит нам нового дня!
Тростинка мы – против меча!
Нам вместе с закатом сегодня сгореть!
Так пусть не допустит Аллах умереть
от грязной руки палача!"
А мне говорят: "Ты был верным в пути!"
А мне говорят: "Ты чужой! Уходи!"
И просят меня: "Поспеши!"
...Да, степь широка. Но куда я уйду?
А если уйти, – что потом обрету
в безлюдной пустыне души?
Ведь эта земля, – как обида моя, –
добыча стервятников и воронья,
кто вздумал такую создать?
Под визги плетей, в нищете, в наготе,
куда ты ведёшь полумёртвых детей,
моя изнуренная мать?
Пусть спрячет Аллах хоть в раю, хоть в аду,
но я от страданий земли не уйду,
она, – словно совести крик!
Клянусь своей жизнью и кровью клянусь,
что сыном и внуком в пустыню вернусь,
пробьюсь, как весенний родник!
Я кровь свою в общую чашу солью, –
ведь лишним патрон не бывает в бою!
Пусть верит прицелу рука!
Пускай на закате последнего дня
я снова попробую ярость коня
и честную тяжесть клинка!
...И дальше копыта взрывают песок,
и пуля звенит, обжигая висок,
и горло хрипит без воды
...А кони взлетают на новый курган.
И пятится вдаль горизонта дуга.
И пыль заметает следы