* * *
Холодной тенью зимы явилась весна…
В ней север и юг одинаково замерзали.
И души наши застряли в зеркальном зале,
Чтоб отражаться в давно приснившихся снах.
О, эти сны, горячие, как песок
На пляжах Эллады под пятками Одиссея…
А письма неотправленные висели,
И тлели воспоминания между строк.
И месяц казался годом, а вечность днём,
Когда расходились швы на плащах иллюзий,
И рай сиял, и ад полыхал огнём,
И предавали, и умирали люди,
Что были горше правды и слаще лжи,
Или наоборот, что уже неважно.
Пусть ветер апреля вытянет боль из жил,
Пусть унесёт по теченью корабль бумажный
С любимыми именами, в которых мы
Себя то теряли, то находили снова.
Найди, переводчик, одно волшебное слово,
Переведи меня с языка зимы.
ВИДООБРАЗОВАНИЕ
Как выплакать тебя из сердца навсегда? До немоты, до дна, до атома, до кварка? Я — рыба, я молчу, солёная вода мне заливает рот, пока судьба-кухарка мне брюхо потрошит, а я молчу, молчу… Беззвучен рыбий крик, и рыбий бог оглохший на облаке сидит, рассветному лучу свой подставляя лик. Я — загнанная лошадь. Меня бы пристрелить ещё до переправ, – и, тяжело дыша, я молча выгну шею, чтоб всадника свалить. И, смертью смерть поправ, взлетит моя душа. Я всё забыть сумею, оставив позади подпольный этот ринг, неравный этот бой, жестокий и короткий. И стихнет боль в груди, что я зову тобой. Я Yellow Submarine, потерянная лодка, ушедшая на дно, где рыбы говорят на рыбьем языке, но их никто не слышит. Беззвучное кино. Немой видеоряд, где в сжатом кулаке я — косточка от вишни. Бросай меня смелей! Я вырасту большой, я буду так белеть весной в твоей ограде! А то, что не смогла тобой переболеть
и выплакать тебя… Прости мне, бога ради.
КАВЫЧКИ
В кавычках рамы вижу облака,
В них носятся вороны-истерички.
Дрожит моя холодная рука,
Ломаются устои и привычки,
Ломается весь мир, в тартарары
Летит и скачет, звонко громыхая.
Не чашки бью, неловкая такая, —
Я разбиваю судьбы и миры.
Возьму тебя в кавычки. Потерпи.
Не так уж страшно в них, хотя и тесно.
Я здесь стою, я знаю это место.
Шути, вздыхай, молчи или вопи, —
Но из названия не уходи.
Ты навеличен, вольный, так невольно!
И, может быть, ломается в груди
Ребро твоё последнее. И больно.
А утешенья нет. Не в этом суть:
Неназванным нет места на ковчеге.
Земля забудет о вчерашнем снеге.
И ты, кавычки разомкнув, забудь
О том, чем жил, какими дорожил
Привычками, домами и правами…
Трава опять усыпана дровами,
Которые пускают на распил.
ШКОЛЬНОЕ
А жизнь идёт (тщета, тщета),
И скоро рвать сирень с куста
Другому для другой.
И арифметика проста:
Пролёт чугунного моста —
Цена любви такой.
На геометрии черти
Ты на отметку до пяти
Тетраэдр и квадрат,
И в угол загоняй овал.
Овал ты с детства рисовал.
Никто не виноват.
Настал литературы час.
Нам классики покажут класс.
С усмешкой на лице
Стоишь пред ними как дурак,
И видишь — облупился лак,
И надпись на кольце:
Ужасный бесконечный Л Ю Б.
Змеиные изгибы губ.
Всем скучно. Но в конце
концов — ура, — звенит звонок!
Забудется любой урок.
А ну-ка, не шалить!
Бери портфель, пошли домой.
Ты тоже вечно будешь мой,
И сайт поравалить
Ты никогда не открывай.
Купи билетик на трамвай,
Чтоб циферки сошлись.
Не жуй безвкусный уголок…
В трамвае отключили ток,
Как отключают жизнь.
ОРФЕЙ ОГЛЯНУЛСЯ
Орфей оглянулся. И нет больше смысла ни в чём.
Побеги из ада давно превратились в камбэки.
И месяц — нечищенной медью за левым плечом,
И ночь заползает змеёй под прикрытые веки.
И холод, такой омерзительный холод в аду.
Расцветшие яблони снежной искрят белизною.
А там, наверху, это всё называют весною,
И маются в мае в горячем любовном бреду.
Орфей оглянулся. О, участь немых Эвридик:
Внутри разрываясь от жажды запретного крика,
Смотреть ему вслед, и беззвучно шептать: «Уходи.»
И думать: « Вернись, посмотри ещё раз!»…
Эвридика,
Орфей оглянулся. Мгновение. Глюк или клик:
Но память стирается. Всё, — даже смерть, — пустое.
Он знает сто тысяч болтливых и злых Эвридик.
И ни одна из них песни его не стоит.
ПАРУС
Белеет парус. И белый-белый
жасмин летит на твою рубашку.
И на асфальте — сердечко мелом.
(Совсем косое, и подпись — «Маша»).
И ищет бури всё то, что в душах
от несвободы подспудно тлеет.
Какому бесу в ребре он нужен,
тот парус, что вдалеке белеет?
Ты помнишь ночи, те, в Ленинграде,
где в поддавки играли с судьбою?
Твой белый ворот в моей помаде,
я раскалённой твоей любовью
обожжена, как деколь и глина
в печи горячей (Я так красива).
И губы слаще спелой малины,
и отрываться невыносимо.
И белый день не приносит сна нам,
и кофе в белом фарфоре стынет.
В колонках разгоняет цунами
тяжёлый рок. На диване синем,
скрипучем, жёстком, как ялик, узком,
От счастья больно (Будет больнее).
Всё это значит — любить по-русски.
Мы по-другому и не умеем.
Вдыхай с волос моих дымный мускус,
смотри, как пух завалил аллеи.
А боль — не искус, она — искусство.
А парус просто себе белеет.
* * *
А за что там любят других, я не знаю. Зато могла
я легко бы сейчас назвать два десятка веских причин,
почему, увидев тебя, не раздумывая, ушла
от таких распрекрасных и безнадёжно земных мужчин.
Я люблю тебя ни за что. Я смотрю, у окошка стоя,
как взмахнув полою пальто, ты взмываешь в небо седьмое.
ПЕСНИ В ТЕМНОТЕ
Всё это песни в темноте.
Они впиваются и жалят,
не оставляя даже жалость
ко всем, которые «не те».
Всё это песни в темноте
своей любви, своей печали.
А все, которые «не те»,
они не пели, но молчали,
так много слов произнося
(так мчатся по подземной ветке,
по рельсам смазанным скользя,
с пустой породой вагонетки).
Всё это танцы наугад,
наощупь, за закрытой дверью,
от невозможности поверить
до «сам обманываться рад».
И эти ноты, эти па —
такая сладкая отрава…
Столкнулись и упали в травы.
А после скажут, что судьба.
ВЁСЕЛЬНОЕ
Полог неба сер и дыряв насквозь.
Если в лодку сел — знай себе греби.
Пусть любовь пришла, как незваный гость, —
помяни татар, да люби. Люби
вопреки всему. Вопреки судьбе
(за стеной жене/мужу, как стена).
Посмотри в глаза самому себе
и ответь за всё. Красная цена
жизни — пятачок, если без неё,
если без него — в омут с головой.
Полог неба сер, и за окоём
месяц сунул рог выщербленный свой.
А весною лёд — ржавая вода.
А весною всё — божия роса.
Лодочка плывёт… А спроси, куда?
Прямо в небеса — Господу в глаза.
ПЛАЧ ПО ЯРОСЛАВНЕ
«Полечю зегзицию по Дунаеви, омочу дебрян рукав в Каяле реце, утру князю кровавые раны…»
Плачет по князю условная Ярославна
где-то в Путивле, под Курском или в Сибири
(Гугл покажет). Эти песни о главном
пели все, кто любил и кого любили.
Плачет и убивает время в смартфоне.
(И лицо не спасёшь никакой шанелью).
Князь на щите ей видится под шинелью.
Или под шубой куньей от боли стонет?
Стаи жалящих пчёл — пустых сообщений,
ников бесплотных или волков голодных
в топе толпятся, как в Преисподней тени,
ломятся сети от косяков народных.
И никто не расскажет, что сталось с князем,
кровью истёк ли, выживет ли, приедет…
Каждый отфотошопленно безобразен,
Мир духовно богатый греховно беден,
пуст и сир. Не видно ни зги. Не слышно
ни голубки, ни коршуна над стеною.
Это всё случиться могло со мною.
Слава Богу, что ты мне с утра напишешь.