мы дети раскопок и топок,
траншей, деревянных коробок,
трухи медальона, глазниц,
божниц и слепого каприза,
муки и бульона ленд-лиза,
вагонных и бортпроводниц.
мы дети рассказов о главном,
застывшие в воздухе плавном,
никто никуда не идёт,
торчит одинокая вышка,
как галстук, и в пятнах манишка,
и в музыке – несколько нот.
долина полна ацетона,
мы дети пера и центона,
простуд, уводящих в чуму,
скребём черновую палитру,
как пастырь с викарием митру,
но выскребем холод и тьму.
мы знаем отца или деда,
мы помним, что наша победа –
ни нам, ни кому не нужна,
и наш факультет – это вещи,
и только количество трещин
спасает от вечного сна.
хватило ли чуда для нищих,
чтоб вновь зацвело пепелище,
какие взойдут семена? –
как ссылка на дикое поле,
ломается зеркалом воля,
и островом плачет жена.
мы дети сомнительных правил –
так савлом останется павел,
сгорит под смолою кора,
вскипает, как перхоть, эпоха,
и пепел смывается плохо,
как будто горело – вчера.
как будто и вправду – горело,
мы дети потопа и мела,
среды, выгорающей на..! –
кулич или тор сводим к точке,
на ягодки копим цветочки,
частица внутри ли, волна…
…
Мы дети последнего шага,
Где бабочке снится имаго,
И в золоте лета пыльца,
Но всюду дымы и окурки,
И время, под музычку «Мурки»,
Становится цвета свинца.