Ты привёз с юга и, войдя, поставил прямо на пол
огромную бутыль в ажурной плетёнке из ивы.
И откуда-то появилась корзина с нежными, розовыми грушами
и сквозным, хризолитовым виноградом.
Посыпались большие и малые пахучие свёртки, орехи, зелень.
Зазмеились оранжевые и сиреневые хризантемы.
А на середину комнаты выкатилась чудесная, сочная, жёлтая,
как августовское полуденное солнце, гигантша дыня.
И в моей по-октябрьски сумрачной московской квартире
заплясали жаркие отблески изобильного лета.
Эхо твоего смеха наполнило её всклянь.
И стены, пожав плечами, откатились далеко-далеко,
впуская могучие изумрудные горы и райские сады —
сады и горы твоей золотой Грузии.
И потолок, вздохнув, взмыл ввысь и, споро сжимаясь в точку,
исчез быстрее шагреневой кожи, исполнившей все желания:
таки застыдился, видать, белизной затрапезной застить
вечносияющее, напоённое майской лазурью небо —
небо твоей золотой Грузии.
И заколыхал шелковую траву-мураву пол, и зацвёл немыслимо
яркими цветами, и выпустил из себя благоуханные тела
агав, тамариска, туи, магнолий, мимоз, кипарисов,
пиний, грейпфрутов — да разве их счесть?! —
вечнозелёных, необузданно пышных
детищ твоей золотой Грузии.
Садись, милый гость. Отдохни от тягот дороги.
Вкуси даров холодильника и столичной «Кулинарии».
Ставлю для тебя бабушкино серебро и английский фарфор
из фирменного средоточья украс застолья — что на Кировской.
И своею рукой устремляю струю в твой звонкий, высокий кубок.
Помнишь галльский обычай? Может, я и не прочь! Не знаю —
никогда не знаю наперёд! — не неволь!
Пей. Пей сам свое вино. Пей, не дожидайся меня! Я вина
не касаюсь — такая уж я. Пей! А я посижу подле
и буду смотреть, чтоб не пустел твой фиал,
чтоб не стыла душа от небрежности
беззаботной хозяйки. Всласть пей!
Горячее солнце твоей золотой Грузии питало тучную лозу.
Горячей лаской счастливило округлую виноградную плоть.
Щедро налилась лоза тяжёлыми, ароматными гроздьями.
По осени их собрали, и твои юные загорелые братья
весело топтали урожай босыми ногами — алые, алые
ноги — алые, как царственное великолепие вечерней
зари — алые, как полыхающий на ветру гордый стяг
мятежа — как тугие губы будущих их возлюбленных...
Бродит сок в бочках смолёных, оплетённых седой паутиной.
Набирает силу в глиняных кувшинах, зарытых в землю.
Раздумчиво, медленно пьянеет, грезя о солнце —
много долгих, бессонных месяцев кряду...
Вино — душа винограда. Вино — плоть винограда.
Не старится виноградная душа-плоть-живое чудо:
молодеет год от году! Хранит, пламенея,
хмель ярых солнечных поцелуев!
Пей! И вольётся в тебя певучей, горячей волною,
и заиграет на смуглых щеках весенним румянцем,
и загорится под жгучим веером ресниц
великим торжеством праздника.
‘
Пей, мой гость.
Пей, не дожидайся меня. Я вина не касаюсь — разве не знаешь?
Не надо мне жару —, горючего, огня — топлива, пылу взгарного!
И без него бьёт копытом шальная радость, резвой серной
рвётся на волю — разгуляться бы ей! распотешиться!
И не проси — не пригублю. Что там капелька!
Всё или ничего — вот мне закон! вот мера!
Пей, мой гость.
Пей... ты — сызмальства приученный к безотказным щедротам
родной земли! ты — от младенчества роскошествующий
на пирах жизни! Пей! всласть пей! вволю!
Хорошее ты привёз вино — по глазам вижу: чуть-чуть кружит
голову да слегка тревожит, томит душу. Поёт в крови.
Пузырями шипучими пошла кровь — крылья растут.
Не руки — крылья у меня кружевные. Взмахну —
и поплыву, полечу лебёдушкой...
Пей, мой гость.
Пей, приветный мой гость! Пей, сокол ясный, улыбчивый!
Пей, жемчужный, алмазный мой, семицветно хрустальный,
яхонтовый! Я ль не слажу с погудкой цыганскою!
с пестротканой гремучею присказкой! Вволю пей,
негаданный гость мой! горный орёл мой!
князь мой светозарный!
Вволю! Вволю!
Пей, не дожидайся меня. Я вина не касаюсь. Солнценосный
сумбурно-безудержный хмель золотой твоей Грузии,
согревая и нежа — июнь, обручённый с апрелем! —
льётся из чёрных твоих распрекрасных очей —
из полуденных чёрных очей! —
прямо
мне в сердце.