Он сидит с ней рядом,
Легонько, практически невесомо гладит,
Своей дрожащей рукой по спутавшимся волосам.
Шепчет, из раза в раз повторяя одно и тоже -
О жизни той, где уцелел весь храм,
А не косых обломков лишь руины пышут жаром.
И обещает защитить от всех судьбы ударов,
Свою же подставляя гордо спину.
И светом льющимся из щёлочек окна,
На ней рисует кровоточие узоров.
И взглядом просит кошку подойди,
Начав ластиться к ледяным ладоням,
Укутанным дыханьем лишь его.
Сидит с ней рядом, как вчера, сегодня.
Как двадцать с хвостиком прошедших кряду лет.
Ничуть, ни на мгновенье не старея.
Но душу колко, рьяно, режет яд
Что в её слёзах топит всё напропалую.
И также ноют памятью в груди -
Все те мечты, что ей уже не светят.
И слишком больно, её бросив уходить.
И слишком колется подол его сомненьем.
Но он сидит рядом. Как и каждую ночь.
Как и каждое, чёртово, утро.
На сырой картонке, продрогший насквозь,
И продолжает шептать натужно.
А она не слышит. Ни сейчас, ни вчера,
Ни в последнее воскресенье осени.
Не чувствует чужой руки вдоль кромки выгоревших под хмурым солнцем волос,
И прогоняет настырного кота прочь, под тусклый дождь.
Она не слышит. Ничего, кроме звука падающих на бетон асфальта капель,
Со своего лица.
И не верит - ни в затёртые на страницах прошлого сказки,
Со счастливым концом,
Ни в саму себя.
Она не слышит, и ей просто больно.
Так гадко пусто, и тесно здесь.
Ей стукнет тридцать, на той неделе,
А сердце давит чужая грусть.
Ей стукнет тридцать. Она проснётся,
Вернёт обратно, в свой дом, кота.
Возьмёт расчёску, наденет платье,
И улыбнётся, как и всегда.
А он с ней рядом. Всё также шепчет.
Всё также руку, готов подать.
Но слишком поздно, уж вечереет,
А ему нужно успеть сказать.
Сказать ту правду, что не желает,
Вдруг растворившись - исчезнуть в миг.
Сказать что время - его стирает,
Как старый ластик о белый лоск,
Бумаги свежей. И что не хватит его лишь веры,
Чтоб её всё же суметь спасти.
Что ей придётся, в себя поверить.
Проснуться новой, совсем иной.
Что уже поздно, закрыты двери,
И ему правда пора домой.
Что он бы рад был, навек остаться -
Себя всецело, даря лишь ей...
Но слишком поздно. И рёв мотора, и свист протяжный по колее.
Так глупо поздно. Она не верит.
Не слышит крика его во тьме.
Не слышит голос, врача, уставший. И писк зацикленных сирен.
Но ей не больно. И он с ней рядом.
Отныне точно - на век лишь с ней...