Настоящая тайна хранит себя сама (с)
Старательно отполированный автомобиль аккуратно паркуется возле похоронного бюро. Так же педантично могильщики опускают дорогущий лаковый гроб в заранее подготовленную прямоугольную яму.
Существо в салоне тоже нельзя назвать биологически живым. Это, скорее, плотская оболочка с начинкой из бессмертия, поскольку человеческое сознание не смогло бы выдержать вторжение бога. Сила вечного-бестелесного останавливает процесс распада и управляет безвольным телом, создавая иллюзию жизни. А если бог покидает выбранное вместилище, мертвец оказывается просто мертвецом – как, впрочем, и все те, которые находят свой временный приют здесь, на белом атласе, в окружении срезанных цветов, которых лишил жизни секатор флориста.
Палец с ухоженным ногтем нажимает на кнопку звонка.
– Назовите себя. – слышится из динамиков.
– Здравствуйте. Верите ли вы в бога?.. А в бога с собачьей головой?
Щелчок.
Тяжёлая металлическая дверь приоткрывается, и гость входит туда, где градус витальности снижен до минимума, а мёртвым оказывают свои, особые почести.
Заложив руки за спину, Сет неспешно прохаживается по траурному залу, рассматривая гробы разных цветов и конфигураций. Так придирчивый покупатель выбирает товар на рынке. Элегантный тёмно-синий костюм сидит на нём идеально – по-видимому, его сшили в небольшом, но весьма недешевом семейном ателье.
– А почему нет маленьких-розовых? Для девочек. И голубых – для мальчиков… Признайся, ты ведь поёшь им колыбельную? Или что там?.. Молитву о новопреставленных? Великую Книгу мёртвых предали забвению, но только она могла привести душу в сады Илау.
Анубис в соседнем помещении готовит тело усопшего к бальзамированию. Сет направляется к нему, скептически кривя губы:
– Какой смысл заниматься всем этим? У тебя ведь есть персонал, помощники, ученики...
Анубис парирует:
– Ну, ты ведь любишь копаться в голове у своих психов.
Сет усмехается. Так могла бы скалиться барракуда.
– За свою бытность я сменил столько занятий, что и не сосчитать. Я развязывал войны и вершил судьбы государств, я творил искусство, я падал на самое дно общества… Но всё это – и чудовищные девиации, и восторженная красота – сосредоточены здесь, в людской голове. А психи, как ты выразился – экзотическое меню, порой уникальное.
Анубис с хрустом рассекает рёберные хрящи секционным ножом и вырезает грудину в виде буквы V, открывая торакальную полость. Сколько раз он проделывал это, – но момент, когда чьё-то сердце оказывается на ладони, ощущается как энергетический всполох. Беззвучный взрыв.
– В течение жизни этот мышечный комок совершает около двух миллиардов сокращений. – задумчиво произносит он. – И только одно имеет значение. Следующее.
Веря в единение частей души после смерти, египтяне сохраняли человеческий ливер в специальных сосудах. Лёгкие. Печень. Желудок. Кишечник. Их тщательно промывали и заливали густым бальзамом. Четыре алебастровые канопы устанавливались рядом с гробом, но сердце… сердце оставалось внутри тела, как вместилище души. Как первородный сосуд истины.
Сет подходит ближе к трупу и делает внезапный быстрый жест, нырнув рукой внутрь раскрытой грудной клетки. Несколько секунд он созерцает свой указательный палец, вымазанный в загустевшем кровяном желе, а потом с видом гурмана обсасывает его. На манжете белоснежной рубашки остаётся едва заметный красный мазок.
– Ммм… Ты нахватался философии от людей, суть которой – облечь витальную эфемерность в смысловую оболочку. Им это нужно для утешения, для раздувания собственной значимости, а вот тебе… Ты ведь и так знаешь всё, что знают они, и даже то, что от них скрыто. Я же, в свою очередь, тоже знаю чужие тайны – например, то, что плодильня человеков, именуемая репродуктивным центром «Исида», оказалась на прицеле у СМИ. И это не удивительно, потому что дети, рождённые по прихоти твоей мачехи, – мягко говоря, не здоровы, а их родители подняли настоящую смуту. Они требуют самого тщательного расследования: как врачебного, так и криминального, и их можно понять… Лично я согласен с утверждением, что играть на горе бездетных семей – преступно…
В голосе Сета слышится сарказм. Его зрачки загораются алым, расширяясь, как увеличивается диафрагма фотоаппарата, они нестерпимо жгут, завораживают… ещё, ещё шире, на всю радужку… Никто из смертных не может выдержать этого взгляда, но Анубис смотрит в красные глаза не мигая, и египетская тьма на дне его собственных глазниц превращается бездонные дыры-воронки…
– Зря ты это… – негромко произносит похоронщик.
– Что «зря»? – спрашивает Сет, уловив двусмысленность.
– У этого человека диагностировали ВИЧ и гепатит С. Оба вируса чрезвычайно опасны и передаются через кровь. Поэтому я всегда работаю в патологоанатомических перчатках, которые имеют повышенную прочность…
Сет смеживает веки. Отступает.
А, может, продумывает более действенный вербальный токсин.
– Беспокойство за свою оболочку – человеческий атавизм. Вон их сколько вокруг! Придёт в негодность эта – выберешь другую. Тебе же ничего не стоит вытащить из человека душу, даже не прикасаясь к нему, а потом… Потом ты принесёшь эту душу своей мачехе, которая слепит ещё сотни и даже тысячи кадавров в угоду вечно голодному материнству! О, дааа… Без тебя Исида бы не справилась. Она одинока и ужалена ревностью – ни жена и ни вдова, так и не сумевшая простить своего блудного мужа. Осирис сбежал от неё сначала к Нефтиде, потом – в Дуат, и чтобы избавиться от этой боли, Исида прикормила тебя, обласкала, превратила в послушного ручного пса…
Анубис прерывает своё занятие и подходит к Сету. Подходит так близко, что пространство между двумя фигурами начинается деформироваться, дрожать от напряжения. Его одежда и руки измазаны кровью, в правой – зажат нож, и всё это делает картину похожей на мясницкую или языческое капище с человеческим жертвоприношением. Впрочем, в смертном мире невозможно убить бессмертного бога, и разгневанному Шакалу остаётся лишь прорычать сквозь зубы:
– А разве ты не потворствовал этому бездушию, ломая людей, которые пришли к тебе за помощью? Разве ты не наслаждался своей властью, уничтожая так же легко, как Исида создавала новую жизнь? И разве ты не чувствовал себя идеальным среди больных и ущербных?
– Иногда я просто любуюсь тобой… – вдруг говорит Сет, и внезапная нежность в его голосе нивелирует весь сбрызнутый яд. – Ты не можешь быть сыном Осириса, как утверждают некоторые... Ты не можешь быть рождённым от этой зелёной мумии, потому что в тебе – жар пустыни и красная ярь!
Анубис бросает нож в прямоугольный лоток для использованных инструментов, возвращая себе контроль над эмоциями. Так же быстро остывает ночной песок возле пирамид.
– Выйди и подожди меня в вестибюле. Я переоденусь.
Через полчаса похоронщик выходит из служебного помещения, и шаги его рассыпаются дробью по гранитному полу. Он, как всегда, одет в цвета тьмы: рубашка, галстук, костюм, туфли. Оттенки чёрного едва уловимы глазу. Да, это – его цвет, его сущность.
Сет сидит, перекинув ногу на ногу, и листает рекламные проспекты. Ритуальные аксессуары, гробы, памятники. Забавно, что жители современности, поклоняясь материальному, таки заботятся о величии посмертия.
– Я искал аудиенции у Исиды, но она избегает меня. Запечатывается, как саркофаг. Она так предсказуема, выбирая прятки как элемент пассивной агрессии…
– Дело ведь не в людском неодобрении? – обрывает Анубис.
Сет кивает:
– Именно так. Суд богов – это не только судилище над смертными. А мы, по-видимому, действительно слишком долго живём в мире человеков, раз забыли о своём совершенстве.
Быть твоим богом – Во имя нового бога http://stihi.ru/2023/12/24/262