У меня есть любимые произведения, к которым обращаюсь не однажды. Среди них - «Алмазный мой венец» Валентина Катаева.
После выхода этой книги писателя долго ругали. Но блеск алмазного венца Марины Мнишек, надетого писателем на свою голову, ничуть не померк от грязевых потоков критики и нападок его современников-недоброжелателей. Хотя сам писатель, конечно, страдал от выпадов «собратьев по перу»: «Не понят “Алмазный мой венец”, клюют, щиплют». Щипали при жизни, щипали и после смерти писателя: «Это набор низкопробных сплетен, зависти, цинизма, восторга перед славой и сладкой жизнью. (Из письма Д.С. Самойлова к Л.К. Чуковской, опубликованного в журнале «Знамя» в 2003 году).
А я уже не первый раз читаю «Алмазный мой венец» с непреходящим чувством восхищения и удивления. Пусть оппонентов Катаева задевает, что автор поставил себя вровень с теми, о ком писал (с Маяковским, Есениным, Булгаковым), он имеет на это полное право. Мою читательскую душу писатель завоевал еще в детстве: именно его «Белеет парус одинокий» я читала с фонариком под одеялом, не в силах оторваться от книги. Не разочаровал и потом: его повести «Святой колодец», «Трава забвенья», «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона» остаются любимыми и сейчас.
«ПОТОМУ НАМ БЛИЗОК САША, ЧТО СУДЬБА ЕГО КАК НАША»
«Алмазный мой венец» пропитан поэзией: обилие поэтических цитат органично вплетено в ткань повествования и зачастую приправлено юмором автора. Так, например, описан эпизод с Сергеем Есениным, которого Валентин Катаев знакомит со своим другом, поэтом Эдуардом Багрицким (в книге Есенин назван королевичем, а Багрицкий – птицеловом и Быстрицким) возле памятника Пушкину.
«Желая поднять птицелова в глазах знаменитого королевича, я сказал, что птицелов настолько владеет стихотворной техникой, что может, не отрывая карандаша от бумаги, написать настоящий классический сонет на любую заданную тему. Королевич заинтересовался и предложил птицелову тут же, не сходя с места, написать сонет на тему Пушкин.
Птицелов экспромтом произнес «Сонет Пушкину» по всем правилам: пятистопным ямбом с цезурой на второй стопе, с рифмами А Б Б А в первых двух четверостишиях и с парными рифмами в двух последних терцетах. Все честь по чести. Что он там произнес – не помню.
Королевич завистливо нахмурился и сказал, что он тоже может написать экспромтом сонет на ту же тему. Он долго думал, даже слегка порозовел, а потом наковырял на обложке журнала несколько строчек.
– Сонет? – подозрительно спросил птицелов.
– Сонет, – запальчиво сказал королевич и прочитал вслух следующее стихотворение: – Пил я водку, пил я виски, только жаль, без вас, Быстрицкий! Мне не нужно адов, раев, лишь бы Валя жил Катаев. Потому нам близок Саша, что судьба его как наша.
При последних словах он встал со слезами на голубых глазах, показал рукой на склоненную голову Пушкина и поклонился ему низким русским поклоном»…
За этим забавным эпизодом следуют философские размышления о перестройке Москвы, изменения которой – отражение времен и судеб. В книге одна мысль вытекает из другой, что постоянно держит читателя в напряжении. Эта новая форма, где по выражению Катаева, произошла «замена связи хронологической связью ассоциативной» по-новому высветила и самого автора: из мозаичных кусков создается большое литературное полотно, красоту и величие которого увидишь только тогда, когда дочитаешь до конца…