Чу!
Зыбучие волны
молвы
сквозь наплывы
почивших веков
безутратно
доносят
правду
НИТЬ АРИАДНЫ
В отдалённых покоях дворца слабо мерцал светильник озаряя беспорядочную груду кипарисных да глиняных табличек над которыми глубоко задумавшись склонился ещё не
согбенный годами муж Светлые волосы синие глаза
и длинный хитон выдавали в нём чужестранца Афинянин Дедал около трёх десятилетий пребывающий на КРИТЕ не переставал чувствовать себя ГРЕКОМ и не перенимал здешних
обычаев
Ни в чём не принуждал дорогого гостя щедронравный хозяин МИHОС Великодушно распахнул врата своего царства пред укрывавшимся от правосудия беглецом
И мудролюбица АТТИКА
утушила поисковый свой факел
бросив след уводящий в пределы
подвластные грозному сыну
ЛАБРАHДЕЯ — МЕТАТЕЛЯ МОЛHИЙ
ТРОЕБОРЬЕ
Без единого изъяну...
Будто выкован из серебра был
Жемчугами перламутром изукрашен
Но вскочил на него яростный Ойстр
Сжал бока худыми железными ногами
И погнал обезумчивым посвистом
И летит смятенный сломя голову
По логам да по кручам
Не разбирая дороги
Бесперемежно
Облупились жемчужные копыта
Потрескался перламутр
на неимоверно выросших рогах
Явственно проступило на лбу
едва заметное прежде
черное пятно
тавро зла
МИНОС
Девять лет провёл я в глубокой пещере, где когда-то Рея пряталась от мужа, дабы в безопасности дать жизнь сыну. Без жалости проглатывал Кронос своих детей, лишь только появлялись на свет. Гибели ждал от них властитель мира, и уже пятерых постигла лютая участь. Горестные жалобы Реи на брата-супруга донеслись до Геи-Земли и Урана-Неба. На Крите скрыли родители дочь с шестой её сладкой надеждой. И удалось сохранить плод утробы, допрежде страдальной впустую. Обманул титана овальный спелёнутый камень. А младенца вверила мать тайному радению нимф. Идеи-Образцовой и Адрастеи-Неотвратимой. Мёдом диких пчёл и молоком божественной козы Амалфеи вскормили добросердные новор;жденного. Золотая Собака блюла его денно и нощно. Преданные Куреты с неутомимостью младости ударяли в щиты и тимпаны, осиливая грохотом плач. И свершилось неизбежное.
Возмужал Зевс. Низверг отца. И занял вселенский престол.
Навсегда остался дорог громовержцу остров его детства. Сюда поселил и юную Эвропи, похитив дочь у Агенора, царя Сидона в далёкой Финикии. На весеннем лугу собирала с подругами цветы. А он, приняв образ сияющего золотом и благоухающего амброзией быка, возлёг у тонколодыжных ног. И, едва присела смеющаяся на широкую спину, по-мчал драгоценную ношу к охристым берегам Крита. Трое сыновей родил;сь от этого брака. И мне, старшему, досталась власть над краем. Но пребывал народ мой в раздорах, коим неизменно сопутствуют дикость и нищета. Не знал он порядка, не ведал справедливо-сти. Вражда ослепляла его. Каждый по разумению своему решал, что есть благо. Насущные надобы, крикливо самочинствуя, учреждали устав поведению. Хаос омрачал умы. Произвол вершил действованьями. И НЕ БЫЛО КАРЫ, СОРАЗМЕРНОЙ СО СТЕПЕНЬЮ ВИНЫ.
Как не было единства в её толковании.
Я удалился от сует повседневности внимать в великом уединении вещему гласу отца моего Зевса. Девять лет познавал я истины, доступные смертному, и постигал основы правления, ведущего к доброденствию. Девять Скрижалей вынес я люду моему. И вы- битые на них законы прекратили ничтожные распри, обязавши подданных следовать помыслам государя. Я благоустроил остров, вывел из пещер его обитателей, возвёл сто городов. Усердно возделанные нивы заколосились на диво крупной пшеницей, овсом, ячменём. Прилежно ухоженные сады зажелтели, зардели, залиловели под невиданным ранее бременем. Умножались стада и табуны. Оливковое масло и хмельное вино пере- полняли хранилища. Держава моя процветала. Её изобилие призывало коммерцию.
Я приступил к строительству флота.
Боги
судили стать
СМОЛЯНОМУ
сильнейшим!
на всём
Нашем Море
В тихой бухте недалеко от столицы моей, громославного Кносса, заложил я потребную гавань с верфью. Завезён выдержанный кипарис. Изрядны запасы сосны. Старательно очищают стволы от сучьев. Рачительно обдирают кору, ограждая древо от порчи. Тщательно сорти- руют брёвна по длине, толщине, породе. Укладывают в опрятные, ровные ст;пы. Ветр, об- дувая, кстати ускорит просушку. Гнут вымоченные балки для рёбер каркаса. Прочность проверится первым напором волн. Заготавливают еловые доски для ноской обшивки корпуса. Особо занимаются будущими мачтами. В стороне под навесом смекалистый мастер не- спешно, раздумчиво тешет-вытёсывает можжевеловое изображенье Зевеса. Дабы с почётом, при радостных кликах, Зевс-Лабрандей да живёт! водрузить на носу ведущей триеры.
Женщины ткут паруса. Пурпурные паруса взовьются на моих судах!
Цвет выбираю в честь матери моей Эвропи.
Вот ступила
растерянная
на землю
своей новой
отчизны
Рассыпая
алмазы
рос финикийских
и вздохов
солёного моря
полыхает
в тонких
деви;чьих
руках
охапка
духмяная
роз
Ладно спори;лось дело. Весело и быстро продвигались работы. Я неусыпно бдел над их ходом. Однажды люди мои привычно пережидали полдневный зной, дремля после сытного обеда. Мне не спалось. Клубились предчувствия. Смутные, бегучие, неуловимые. Подобные облакам, иже, зыблясь и расплываясь, неузнаваемо меняют вид, пока к ним приглядываешься. Неясное томление пронизывало меня. Неодолимое тревоженье о грядущем. Я встал. Казалось, беспробудный сон сковал неподвижное море. Попрятались красноклювые чайки. Умолк говорливый ветер. Забывшись в раздумьях, подымался я по откосу. И вдруг чуть не вскрикнул.
Прямо на меня смотрели, не мигая, огромные влажные тёмно-синие очеса.
Не шелохнувшись, стоит неведомо откуда взявшийся чудесный бык. Белизна лосной шкуры блистает, точно пена прибоя поу;тру. Небольшие перламутровые рога застыли в изящном изгибе, словно два молодых месяца. Пышная серебряная кисть завершает сильный, как плеть, хвост. Лёгкие, стройные ноги будто готовятся к полёту. Стреми- тельные контуры му;скулистого, упругого туловища победно провозглашают несокрушимую мощь. Вот отвёл он пристальный взгляд свой и медленно, важно тронулся с места… Жемчужные копыта не оставляют следов.
Я очнулся добычей вихря догадок. Видение ли от обманчивой Аты неоглядчивому, кто, меры не чтя, пребывал на открытом солнце? Или доброе знамение в оповещенье божественного промысла? Или не сопряжённый со мной феномен, и неземное обличье скрывает небожи- теля? Уж не вновь ли Зевс-Тучегон?.. Голова гудела. Назойливо вертелись невероятные предположенья. Бесперемежно жужжа, сновал рой домыслов. Что ладью со сломанным рулём, кружили ум мой сомнения. Измаявшись беспричальностью, я вопросил оракула.
Ниспослан Критодержцу Посейдоном!
Достойнейшего жертвоприношенья
желает ныне
Господин Зыбей
от господина
новорожденного флота!
Но что за дивный бык... И вмиг утратить... Едва приобретя, толикой пользы лишаясь и лишая, бездоля! царство недальновидностью... Повременю. Пусть лишь проклюнется его посев украсой моих выгонов! И до весны, до прытких свадебных весенних игр под дудку Пана, не боле, Лабрисом клянусь! я отложил истребованное удоволенье Владыки Вод. Кто, в бурю дуб! нацеливать бы стал на свой шелом гнев бога, умышляя противиться его хотениям?! И, приняв незначительную сию отсрочку, я! властитель! и вер- ховный жрец Крита! церемонию заклания свершил урочным путём над чёрным, без метин двухлетком. Ему вызолотили рога и сплошь, до копыт перевили гирляндами из летних цветов, сорванных юными девственницами. Кровь и внутренности потопили.
Отплыв подальше отберега. Как полагается.
Нет, не лучшего быка повелел я выбрать. Пусть верит необразованная чернь, будто жертвенный чад питает богов. Нектар вкушают они. Амброзию. А требы, отправляемые людьми, тешат им око и сердце. Не желудок. Потому важно как, а не что. Пышность обряда, а не цена ждущим взмаха сакральных лезвий.
Почести гостю
водой возданы
иль росою
с лозы элевсинской —
в голос
не шёпотом!
нам поверяет
застольная чаша
Но оракул возопил. НЕЧЕСТИЕ! Алчность побуждает тебя пренебречь волею бессмерт- ного! нечистая корысть подстрекает к подмене! Негодное, никудышное животное своей дрянной кровью обагрило священный алтарь. Не приемлет Посейдон подлога! дрогнул нож в твоей всегда бестрепетной руке! не сразу разгорелся огонь в сухих ветвя'х! Низко стелется дым, отринутый небом. Взгляни! Подул ветер и сносит его! в сторону от моря, отвергающего кощунство! Я пресёк досужие речи. Будет! Не тебе судить деянья твоего царя. Порицая их вслух, предаёшь разграбленью казну государственных тайн. Связываю невоздержанный вздорный язык твой нерушимою клятвой. Измены не потерплю.
Остерегись.
На погибель себе сохранил я быка! Жена моя Пасифаэ, дочь светоносного Гелиоса, мать моего наследника... Родился, когда сутолока в верфи бурлила нетерпеньем коронующего этапа. И Пасифаэ смеялась. Твой морской первенец взрослеет быстрее земного! Медноносый корабль мой спустили на во;ду. И под той же луной остальные. В далёкое путешествие отправился я. А она вознесла на вытянутых руках Андрогея.
Дабы провожал паруса отца. Пока пурпур не растворится в бескрайней лазури.
Плыву. И душа, хмелея, ликует.
Пристань
исчезла
Заботы
забыты
Радостно
пена поёт
предрекая —
Тюхэ и Никэ
могучие
с Критом!
Кормчий
не хмурься
Покорны нам
волны —
смурым дождём
нагружённые
тучи
прочь унеслись
стороною
прольются
Курсом
на север
стремим
к горизонту —
Нот неустанный
живо домчит нас
к цели желанной!
в заморские
страны!
Очистил я от пиратов Кикладские острова и невозбранно высадился в Аттике. Эгей, престоло- держец Афин, принял меня как брата. И ещё во многих царствах побывал владыка Крита го- стем. Но гораздо более, тьмы тем их! сокрушил я своею силой и обложил справедливою данью.
Удача и победа верно спопутствовали мне. Народы преклонились предо мной.
И дошёл Минос до неприступной Нисеи на стремнине гористой Мегары. Не далась твердыня с первой атаки. Без труда сорвала и вторую. Затеваю затяжную осаду.
Пережить ли вам зимнюю слякоть! глада с жаждою нет ворогов свирепей.
Подымается
в Звучащую Башню
Чарой скована
на ярусе последнем
Ионическая Лира
золотая
Ударяет в стену гулкую
камнем —
струны пеньем отвечают
царевне
Вот на гребень крепостной
всходит тихо
Под холмом двойным
синеет скромно повязь
Долгий пеплос
до ступней доструился
Но ловчит лукавый лепщик
Эвр-Восточный —
воздохнёт
и тонкий лён льнёт плотно к деве
И не Скилла уж вверху —
кумир надмирный
Неотрывно
в меня вперяет очи
Позабудь
о нашей мочь-цитадели!
На отцовом темени
таится
чудо-оберег!
Пу;рпурный Волос!
А я шутил. Буду стоять здесь, покуда не покорю города! Прогуляешь взаперти свою молодость, и не достанется тебе в мужья ни один герой! Ночью пришла в мой стан. Протянула Пурпурный Волос. Отца родного предав. Как рабыня, бесстыдно ждала награды. Уйди! Я не возьму тебя! Проснулся поу;тру Нис и проклял коварную дочь. Открыть приказал, распахнуть! ворота;. Не проливать бы кровь попусту! Малый побор назначил ему Минос, и мы снялись с якорей. А обезумевшая бежала по берегу, осыпая меня поношеньями. Ты хуже любого чудовища! недаром Пасифаэ предпочла тебе быка! ты ещё увидишь плод любви, что зреет в её чреве!
Все знали о моём позоре. Только я ничего не подозревал. И мои бравые моряки, мои храбросердые воины не осмелились сказать господину своему о вероломстве, паводком с маху сметает, что глину, плотину! обесчестившем его очаг. Пасифаэ... Нелёгкую походную жизнь вёл я. Расточая вражьи рати как стаи кузнечиков. Одну за другой. Беспреткновенно! И всегда первым. Не прячась за чужие спины. Не укрываясь за ря- довыми бойцами. Как иные вожди. Запамятовавшие, что бесстрашие государя вскармливает мужество армии. И ни единожды отвага моя не покинула меня. Не спа- совала пред наведёнными луками угрожений. Не дрогнула пред занесёнными дротами невзгод. Ни на волос не отступила, не оступилась. Не изменила мне ни единожды.
Измена свила своё чёрное гнездо в моём дому! В моём далёком державном дому...
Пасифаэ... Вся-Светящаяся... Пасифаэ, дочерь Солнца... Всепалящего. Безудержного. Беспреклонно не ведающего препон титана Солнца.
Встречь ему
в сад выбегает
босая
Чермные гроздья кудрей
распускает —
златом лучей
напитай их
отец мой!
звонким!
багряным!
искрящимся блеском!
Длани возденет —
спадает послушно
ткань снежнобелая...
Звёзды ли в небе?
Нет!
Зацветает
на коже лилейной
тутовник вешний
плутовок-веснушек!
Трапеза —
соты ль с далёкой Калимны
яблоко ль с рощи Кидонской
обильное
соком медвяным
душистая дыня ли
вишня ль что
сладкий моллюск самотающий
облый лимон
апельсины ль
вплетают
жар
своих красок
в красу
Пасифаэ!
Зеркало тебе подарил. Серебряное, полированное песком наимельчайшим зеркало.
Оправленное бериллами. Только у младшей, любимой сестры фараона есть такое.
Часами в него смотрелась. Никогда не уставала любоваться собой.
Зеленью
предгрозового
моря
тайной
угрозной
пронзают
взоры
то вдруг
овеют
теплом
и светом
трепетной
ласкою
трав
весенних
И уже отвернулась. Ушла внучка Океана. Исчезла ускользающей гибкой волной. Остановив дыханье. Оставив в глазах алый плеск... Не пеплом подводила глаза, как другие женщины. А шафраном. Лучший шафран, что растёт на берегах Кидна, брал Минос для тебя в Киликии. В чужедальней стране, устроянной Киликсом. Братом матери моей Эвропи. Не посмевшим без нее вернуться к отцу... Пасифаэ...
Ты разливающая краски розоперстая Эос-Заря слепящее ликова-
ние света Удалишься и потускневший мир одевается серым
уныньем Блёклость пасмурного дня без тебя безотрад-
ность погасших созвездий Появишься и вновь про-
зреваю Все пред тобою мертвы Обескровленные
призраки Бесплотные тени Ты одна жива
влекущая! Крылатый порыв Вызов
и хмель Божественное опьянение
коему нет конца
Упоительно глядеть на тебя ненаглядная! Танцующей поступью
проходишь Будто плывёшь в эфире двоюродница звёздам
и ветрам Шествуешь торжествуя Поводя дразнящим
победным бедром Драгоценная амфора бёдра
твои А талия тоньше тростника Сжимаю
кольцом ладоней
Наслажденье для слуха голос твой Сладкотомный призыв Сирены
Как смеялась под моими губами! Целовал шею затылок
спину Хохотала одержимая исступленьем безумия
Точно жгли тебя горящие факелы Ойстра
С ума cводил этот смех
Рот твой полон поцелуев как море жемчуга Пальцы источают
ласку как соты мёд Испепеляющий жар отца твоего Гелиоса-
Солнца соединился в тебе волшебно с таинственным
ночным чарованьем Селены-Луны его сестры
твоей сродницы
Вся ты сочный ароматный плод напоённый солнцем
Надкусить и брызнет пьянящий ток Чаша налитая вскрай
Коснуться её — расплескать Бродит огненная влага
Крепче зелья твоей сестры чаротворицы Кирки
Испил и опалён навеки
Спозналась с быком... Невозможно...
Или я слишком долго отсутствовал?..
На ларце драгоценном
заветный затвор —
не раскрыть мудрецу
ни бойцу
Растворяет его
лишь стук сердца
что бьётся в лад моему
Нет, мстительный Посейдон! Ты! ты наслал на неё противную естеству страсть, карая меня за ослушание!
Моё прибытие всполошило гинекей, где едва стихнул встревоженный гомон и улеглась суматоха вокруг госпожи, разрешившейся трудно от бремени. Не иду к истомлённой. С ходу прямо к дитяти. Голова! И велика, и вроде бы странно приплюснута сверху... И так неприятно ударяет дисгармония черт. Так тягостно поражает. Настораживает. Удерживает... Стою. Не могу уйти. Приглядываюсь. Грубо скошенный лоб. Тяжело выдвинутая массивная челюсть с вывороченными, как у внуков Египта, нашлёпками толстых розовых губ. Нелепо оттопыренные, врозь и вкось треугольники вислых ушей.
И шеве'лятся... Мерзость!
Но повивальные бабки согласно твердят, тараторят, частят. При запоздалых-то родах каких несказанных причин не стрясётся! не выпадет! не приключится!
Не серчай царь!
не гневайся!
не точи сердца
думою!
Все огрехи-
нескладицы
точно галька
теченьями
тихой струйкою
месяцев
посотрутся!
посгладятся!
Сочась ядом, вползало в душу подозренье. Выдумала Пасифаэ небылицу про быка, дабы прикрыть неприглядность будничных плутней распутницы, не умеющей с достоинством ждать мужа!
Между тем ребёнок рос непостижно быстро. И что ни день явственнее проступало уродство. Ступня раздваивалась в копыто. Шея вздувалась и укорачивалась. Голова, и без того несоразмерная, становилась крупнее и крупнее. Покрывающий её пушок не исчез. Но крепчая, сгущался в шерсть. А пониже макушки припухло с обеих сторон по шишке. И вскоре вытянулись. Ороговели. Не оставляя места сомнениям! Народ нарёк монстра МИНОТАВРОМ, БЫКОМ МИНОСА. Я повелел стегать плетьми прислужниц. И повинились. Каждую ночь, обернувшись тёлкой, Пасифаэ убегала в поле. Никто не смел ей перечить.
Полагали, Воля богов!
Говорить он так и не выучился. Хотя, случалось, изумлял изрядной сметливостью. Нередко накатывали на него беспричинные шквалы буйства, и тёмно-синие, как у отца, глаза затопляла багровая лютость. Скрытен был. И безмерно прожорлив. Огромная пасть пугала обилием белых, здоровых зубов, без труда перемалывающих кости. Зачадил слушок, будто вечерами тайком покидает дворец и подкарауливает заблудившихся путников, а на рассвете стражники находят окровавленные одежды. Дабы унять глупые толки, пришлось заточить его в подземелье.
Но раздававшийся порой дикий рёв лишал меня покоя.
С превеликой радостью прикончил бы я ублюдка, кабы не риск подлить взгарного масличного масла в полыхающий жаром костёр Посейдонова гнева. Умилостивить бы прежде Владыку Вод! заклать четвероногое, навлёкшее на меня беду! Увы, слишком поздно. Беспощадный Кро- нид уже поразил бешенством проклятого. И, смертельно боднув пастуха, кому в высший почёт вменялась его неусыпная холя, он рванул, брызжа пеною, прочь с сочнотравья раздольных росистых лугов. Без устали мчит обуреваемый яростью. Вытаптывая посевы и выгоны. Разру- шая встречные постройки. Наводя ужас на всё живое. Его неистовство несло гибель стране.
Надвигалась чёрная угроза голода и разоренья.
Молвь о страшном Критском Быке достигла ушей царя Микен. И подлый Эврисфей поручил Гераклу излов. В надежде погубить, наконец, героя. Честь и хвала единокровному брату моему! Успеха да ниспошлёт тебе отец наш Зевс! Сети я дал ему, снаряженье, людей для облавы. Поймал быка и укротил достославный. В зачёт седьмого из двенадцати подвигов. Коими искупал невольное злодеяние. Свершённое в приступе безумья. По внушению Геры, вымещающей ожесточение ревности на мужних побочниках. И не взял ни даров, ни судна.
Оседлал пленника. И уплыл на нём в свою Грецию.
А потом Великий Дедал, приговорённый к смерти Афинами, явился ко мне просить убежища. Без лишних вопросов принял я высокого гостя. А он возвёл Лабиринт. Жилище Минотавру. НАДЁЖНУЮ, КОНЕЧНУЮ ПРИСТАНЬ. Никогда бы не смог тот сбежать и, уподобясь родителю, носиться по острову. Изничтожающе. Да ещё в возобновленье пересудов, невместных моему сану! И мало-помалу душные клубы безотлучных, мучительных опасений рассеялись. Бесследно. Будто гнилостный болотный туман под жарким дыханием добротворного летнего солнца.
Так двое греков спасли Критского Венценосца. Один избавил державу от взбесивше- гося зверя, источника моих напастей. Другой скрыл за толстыми стенами его потомка, мой позор. Конец злосчастьям уж! думаю. Натешился Посейдон страданьями Миноса, простил мне вину перед собой... Да рано я радовался.
Андрогей подрастал. Высокий, как тополь, с плечьми льва, талией осы. И силой, и ловкостью затмевал сын мой сверстников. И не было ему ровни в традиционном пятиборье. Оленя об- гонял! В цель неизменно вонзалось кленовое его копьё! Никто не забрасывал бронзовый диск дальше! Атлету-напарнику первому! из прореженной купы соревнователей засчитывалось поражение после трёх упаданий. Молниеносно вершила кулачный бой неизбежная меткость удара. И, вопреки обычаю, на ремнях, кои наматывал по локоть, не нашивалось выпуклых медных блях-уязвительниц. Не нанести б калечья раны ненароком!
Ристалище
тебе не поле брани —
что дно своей триеры
прорубать
что обмывать водой кипящей
меч
что удалью кичась
потехи ради
увечить
будущих соратников
А как стремила, пущенной из лука стрелой! колесница, когда преисполненный юной, пылающей, Этна! отваги, с летящими по ветру длинными локонами чернее обезлуненной ночи! горделиво упиваясь хмелем власти, что мнится беспредельной! натягивал радостно чуткие вожжи на двенадцатом, наипоследнем, победном! круге.
Крылатый бег
позлащает
поводья
узду
удила
о продлись
хрупкий миг!
в Бразды
Правленья
Стихиями
А как строго, неукоснительно, пуще иных седых знатоков! чтил древний кодекс сезонных игрищ с быками, испытующих резвую, брызжут ручьи по весне! младость.
Искусством
изящным
неведомым
греку
блистает
тореро
как лань
грациозный!
и быстрый
как птица!
Преуспевая в стратегии и не мене в гражданских науках, обещал стать в свой час превосходным военачальником. И мудроумным, прозорчивым государем.
Трижды созывались Олимпийские Игры, учреждённые Гераклом после победы над Авгием... Дивно богат был владетельный Гелиад. И средь бесчисленных отцовых даров особо дорожил круторогими чудо-быками. Триста снежноногих. Двести сплошь, без пестрин, меднокрасных. Дюжина белых, как лебеди, посвящённых самому богу Солнца. А один красоты ни с чем не сравнимой! По шестому приказу Эврисфея прибыл доблественник к надменному царю Элиды. Если очистишь скотный двор мой за сутки, как похваляешься, получишь десятую долю сих стад. И надругательски, низко отрёкся от слова посула.
Тяжко было на сердце у Алкида. Помню, сумрачным появился у меня. Молчаливым. Полынью горчила свежая обида. Лишь по свершеньи последнего из заповеданных Дельфами подвигов воздал за неё. Сполна! Вторгшись с удалым войском, разгромил и пожёг стольную Пису. А обманщика угостил смертодейной стрелой, напитанной ядом Лернейской Гидры. И в до- лине широкобродного Алфея возблагодарил тучными жертвами родителя, недреманно о нём пекущегося. И воздвиг на холме средь платановых рощ святилище Зевсу-ОЛИМПИЙЦУ.
Заложив славную на века ОЛИМПИЮ.
И днесь пред каждой четвёртою жатвой урочно вцаряется нерушимый вселенский мир и ко всем благосущим народам текут послы. Ответив согласием на приглашение сыну, я знал, кому достанется венок из ветвей священных олив, густорядно насаженных Ге- раклом. А причитающуюся награду ежеденного двукратного питания за счёт вашей общей казны возвращаю тебе заране, Эгей! И возмещенья не требую. Не оскудеет от этого Крит. Присовокупил Минос в сопроводительной грамоте, скрепив её сгодно своей золотою печатью.
Но не приняли афиняне провала своего достойно. Не примирились со справедливостью, как приличествует благородным. На пиру, где хвалу победителю хором взносить надлежит, повели злокознивые, сплошь неподобные речи. Подстрекая пылкую, неопытную юность. Подбивая на погибель неминучую.
Негоже
молодёжи
на праздных игрищах
гульливо
силы истощать
ища
угодного богам
когда на град
как град на зеленя!
низверглись
яростно
вреждения!
Рыщет по Марафонской равнине бешеный бык, опустошает окрестности. На горе нам пер- вохрабрый Геракл доставил его с Крита, на беду нам привёл Эврисфею. Испугался малодуш- ный родич, запаниковал. Распорядился. Снять запор с загона тайно ночью! И снова одичал вновь-вырвавшийся-на-волю. Промчался, каратель! палач! по всему Пелопоннесу. Перешей- ком, где взморьем, где лесом дремучим, добрался до нашей Аттики. Разумеется, его одолеть по плечу только истинному герою. А не умельцу щеголять воинскими доблестями в безопасном кругу дивозрителей. Критянину, Девой Палладой клянусь, не лгу! ввек не управиться. Где уж! Коли избавить их остров от этого лиха смог, услуга услуг! лишь грек. Вот разве царевич Критский, кстати подросший, не сплоховал бы. Такое дело, должно, ему с руки. Сподручнее, чем другим-прочим. Вроде как ближе. Не чужой он тебе, верно? Сынок-то рогатый его,
Минотавр, ведь твой братец одноутробный!
Не стерпел наглого глумления гордый. Как гадюки, порождённые капавшею из Персеевой вздутой сумки чёрною кровью Медузы Горгоны, обратили Ливию в пустыню, так кривосудно- охальные обиняки-подковырки выжгли намертво в юной душе Андрогея навыки благоразу- мия. Вскочил с праздничного ложа. Разгорячённый вином. Раззадоренный издёвками. И ринулся в бой, не дав себе отдыха вслед изнурительнейшей напряжённости, мера побед жестока! показательных трудов соискателя. Покончу со сплетнями, порочащими отчий дом! немедля! И пал во цвете лет... Захлопнулась западня, поставленная завистью бездетного Эгея. Поглотила добычу свою, пичужку! слётка! орлёнка лихого! ловушка. Подстроенная двурушниками-афинянами. Зазорно! В поношение незыблемых ЗАКОНОВ Гостеприимства.
И Величанья Чемпиона Олимпийского.
Я пошёл
на них войной
И покарал
Примерно!
ЗА БЕСЧЕСТНО ЗАГУБЛЕННОГО
СЫНА МОЕГО
в каждый девятый урожай
будете слать мне дорогой зыбей
дорогие плоды пребесценных древес
да не дважды семь сотен
взгружённых кошниц!
а по две семерицы
граждан-горожан
обоего полу
лучших семей
и нежнорассветных дней
НА СЪЕДЕНИЕ
МИНОТАВРУ
Коим
осмелились!
вы! корить!
НАСЛЕДНИКА
ТРОНА
КРИТСКОГО!!!
Третий корабль с живым грузом причалил сегодня. Да не все смертники убиты тоской. Вызывающе ретится Тесей, новоявленный преемник Эгея. Года два назад усыновил пришлеца одряхлевший царь. Слушай, народ! И ликуй! Пред тобою кровный мой сын! Я опознал предметы-приметы, что, расставаясь с его благочестною матерью, сам ПОЛОЖИЛ в тайник! Кстати, отсель его имя! Истинно. ПОЛОЖЕНИЕ значит по-гречески ТЕСИС. Однако заносчивый щенок хорохорится, бахвалясь родством с Посейдоном... Эгею и невдомёк, что он усыновил меня ещё до моего рожденья! А имя ТЕСЕЙ ему подсказала Дельфийка. ТЕСИС, о могучий Минос, Собеседник Зевса, равно означает по-гречески «УСЫНОВЛЕНИЕ».
Cнова что-то замыслили хитрые греки. А если злопамятный Посейдон и впрямь ему породитель, быть невзгодам.