1.
Очнётся и снова задремлет, сверкая вдали, семафор.
И первые звёзды, сбитые вёслами, когда их несёшь на плече, спускаясь к лодочному причалу, и ржаные колосья, примятые упавшей сбруей, и ветер, что лижет мне спину, как кошка подросших котят, покажутся этим вечером снова моими друзьями.
Все полевые дороги, заросшие по обочинам ромашками, лебедой и полынью, все лесные тропинки, затянутые паутиной в капельках росы, и даже все скоростные современные автомагистрали, все они в эту минуту едва поспевают за мною.
Где-то вдали, за огнём семафора, построен ремесленный город. Там столько чудес!
Там в пёстрых кафтанах и в оранжевых шляпах, чуть набекрень, снуют петухи. Рядом с ними их чадолюбивые жёны. В будке с окном вместо двери живёт длинноухий бездельник. Корова - строптивая дева - отбиваясь хвостом от любящих её целовать комаров, задумчиво пробует цветы клевера, а если захочет напиться, трубит, чтоб несли ей питьё. На груди у старой печи, как мониста, красуются связки белых грибов. В большой фарфоровой кружке есть молочная бухта и муравьи, как всегда, решили её переплыть без спасательного круга. В тихой обители огорода, за улочкой помидоров, смущаясь своей полноты, лежат загорелые тыквы. Поодаль теснится капуста - спеленатая кочерыжка. А в самом углу, у забора, как Царь Кощей, чахнет репейник - небритый старик.
И вот в такое несметное царство любимого мною народа спешу я в этот августовский вечер на скором поезде Москва-Полоцк с чудесной вестью о том, что жизнь прекрасна !
Налево от меня - пахучие травы, направо - румянец заката, а чтоб я не сбился с маршрута, сверкает вдали семафор !
2.
Это была юность.
Это была та пора моей жизни, когда я был счастлив лишь потому, что смотрел на небо - на небо с бегущими по нему магеллановыми каравеллами вешних облаков, или с тяжёлыми, угрюмыми, словно неподвижно застывшими на рейде, броненосцами зимних туч, или просто - на синее небо, без всяких туч и облаков - огромное, бездонное, всё насквозь пронизанное пламенными лучами улыбчивого летнего солнышка.
Я прищуривал глаза, глядя на солнышко, и от этого мне казалось, что широко улыбающийся солнечный лик обрамляют сияющие усы. И чем сильнее я смежал ресницы, тем длиннее усы становились, расползаясь во все концы огромного мира, в котором я жил, щекоча своим сиянием самые отдалённые его уголки : и лес, и луг, и омут в низине луга, и сеновал, и берёзу со скворечней - старинную берёзу у крыльца, и наш уютный домик, и яблоневый сад под его окнами...
Я был абсолютно уверен, я ни на йоту не сомневался в том, что живу в сказке, чудесной сказке, в которой мне отведена роль принца и богатыря. Никому, правда, не известного принца и совсем небогатого златом и серебром, но от этого нисколько не пребывающего в печали.
Более того, мне нравилось, что шапка-невидимка до поры до времени скрывает меня от посторонних взоров. Мне нравилось смешить всех вокруг, притворяясь простым Иванушкой-дурачком. Я-то знал, что стоит мне только вложить пальцы в рот и лихо свистнуть, как могучий конь Сивка-Бурка в тот же миг невидимо предстанет предо мной и унесёт меня, куда я только ни пожелаю, и если прикажу, добудет сокровища, сделав меня сказочно богатым.
Как и положено богатырю, на мне в течение всего дня были кольчуга, латы и шлем. На поясе - булатный меч. За плечом у меня был лук с колчаном, полным волшебных стрел. Этими стрелами, натянув тугую тетиву, я мог наповал сразить любого недруга. И пусть вся эта экипировка была невидимой - она надёжно защищала меня от беды.
Для того, чтобы казаться себе принцем и богатырём, можно было даже не прищуривать глаз. Стоило только опустить ведро в колодец и затем, быстро вращая горячее металлическое колесо, поднять его, наполненное студёной родниковой водицей, как становилось ясно, что я живу в сказке среди невиданных чудес.
Чудеса являли себя сразу же, едва я стряхивал с ресниц ночной сон, который тоже был чудом, потому что был таким глубоким, что, казалось, длился всего одно мгновение.
Чудом после пробуждения были шторы, позлащённые первыми лучами рассвета.
Чудом были тёплые половицы, которых касались мои ноги, когда я спрыгивал с кровати.
Чудом было слово утреннего приветствия, сказанное нашим общим любимцем - котом по имени Жук. Я мимоходом, спеша к умывальнику, ласково прикасался рукой к его чёрной, покрытой шелковистым мехом и полной таинственных дум голове, обрамлённой такими же сияющими, как у солнышка, усами, и он в ответ на моё прикосновение всегда дружелюбно отвечал мне :"Муррр!", что на его языке означало :"Доброе утро, хозяин ! Каково спалось-почивалось ? Я несказанно рад, что у тебя отличное настроение !"
Я выбегал на крыльцо и приветствовал своё царство коротким приветствием, состоящим всего из одного слова : "Ура !"
И целый день, за какую бы работу я ни брался, что бы ни делал, ощущение волшебства и счастья не покидало меня.
Если я колол дрова, то мне представлялось, что я Железный Дровосек, и тяжёлый труд не был мне в тягость, ибо богатырские силы мои безграничны и чем яростнее врезается топор в полено, тем больше прибавляется у меня сил и крепче становятся стальные мышцы.
Если я косил бурьян у плетня, то мне чудилось, что я Илья Муромец, сражающийся с полчищами печенегов. И от этого коса в моих богатырских руках взлетала, как меч, не зная усталости.
Если я убирал картофельное поле, то я был тем самым следопытом, от усилий которого зависит - будет ли найден потайной клад, что принесёт всем людям на земле счастье. А счастьем я делился щедро, так как счастье распирало мне грудь. Порой распирало так сильно, что мне хотелось кричать или петь. И я кричал или пел.
Я кричал птицам, летящим вдаль :"Силы и лёгкости вашим крыльям, птицы !" Я кричал деревьям в лесных чащах :"Пусть питают ваши корни самые живительные соки, сосны !" Я кричал цветам в полях :"Счастливы ль вы, цветы, что родились на земле ?"
Эта была юность.
Но дом снесли. Сад заглох. Скворечня сгнила и развалилась. Поле заросло чертополохом. Шапка-невидимка где-то слетела с меня. А где ? Я так и не заметил.
Прошли годы, много лет.
Уже без кольчуги, без шлема, без меча, лука и колчана с волшебными стрелами однажды на скором поезде, который постоял всего одну минуту, я прибыл вечером на станцию под названием "Загатье". Приехал, чтобы навестить то место, где я был так счастлив.
О, как там всё переменилось ! От дома не осталось ничего, лишь едва заметный холмик, указывал на то, что когда-то здесь возвышался дом.
Мне стало грустно, так грустно, что в горле пересохло и захотелось пить. Я пошёл к колодцу.
Но и от того колодца, каким я его запомнил, - с весёлой крышей на резных столбиках и певучим железным колесом - тоже почти ничего не осталось. Однако помятое ведро с цепью каким-то чудом сохранилось и лежало на боку рядом в траве.
Я опустил на цепи ведро в чёрную гулкую глубину и услышал внизу плеск. И произошло чудо.
Этот плеск ударившего о поверхность воды ведра каким-то странным эхом отозвался в моём сердце. Я вдруг ощутил, что ни дом, ни сад, ни берёза, ни скворечня не пропали. Всё, всё осталось на своих местах, но только незримо.
И стоит мне вложить пальцы в рот и лихо свистнуть, как богатырский конь Сивка-Бурка тотчас появится предо мной, как лист перед травой, и вернёт меня обратно, вернёт туда, где я был счастлив и по-прежнему буду счастлив, ведь счастье никуда не делось и не может никуда деться пока я способен думать, чувствовать, любить, счастье всегда, всегда рядом, по той причине, что оно там, где я - оно во мне. Просто, потеряв шапку-невидимку, я позабыл об этом.
***