(краткая история другой, более длинной истории)
****
Слева,
между сердцем и лёгкими,
как раз в середине эго,
под синим стёклышком
все твои богатства:
заклинание "крибле-крабле".
билет на премьеру Ноя.
леденцы от всего.
леденцы для всего.
(Перепутаешь пачки - не бойся, начни сначала)
Блокнот, где за решёткою разлинованных страниц
отбывают срок не напечатанные стихи:
чифирят, смотрят вдаль, выглядят мудро,
слушают новости птиц.
И, кстати, о чайках. Парочка должна где-то тут шляться,
по пересечённой местности. Зовут их Бах и Свобода.
(Когда кормишь их хлебом, береги пальцы - хотя они не со зла,
просто клюв такой)
И сразу вот вспомнилось: хлеб - наше богатство
(учили в школе, потом в армии,
потом хлеб стал капиталистически мягким, вкусным и разным,
наше свернуло в политику, стало «наше всё»,
а богатство сместилось
куда-то вдаль,
к небоскрёбам мукомольных фабрик и подземным дворцам по добыче титана,
пажитям кукловодов из списка Форбс,
ловящих яхты друг друга в прицелы распахнутых глаз.
О каких ты яхтах, яхонтовый?
Вот твоя пачечка впечатлений о путешествиях,
трогательно окантованная резиночкой
от упаковки с активированным углём -
ну, из песни же строк не выкинешь,
что уж тут.
Страна давала угля, чтобы он был у всех,
тоже золото, только чёрное,
так что пара таблеток – это моя доля.
Вертели, хотели, отели, летели, мотели, метели, стоп-стоп...
метели в сторону -
наше море, наше лето, наше блюдце с винегретом.
Позабудем все печали, на звонки не отвечая.
Да, так лучше, греет, и даже локоток загорел.
(Обидевшиеся метели нахохленно жалуются Морозке.
Ты можешь сказать, что Морозко не существует. Типа ты его не видел.
Эка невидаль – ты не видел! Истина в том, чтобы Морозко не увидел Тебя.
В сказках от этого проблемы)
Да, сказки, конечно же, тут они. Все твои честно отработанные сказки.
Выработанные, как шахты.
Парочка - из детства,
парочка - тех, которые-рассказывает-сама-жизнь,
парочка(с прилипшей ириской) - тех, что рассказывала мне ты
(и ведь знаю, что сказки, а всё равно храню. С ностальгически-практическим подтекстом, ибо,
когда вокруг горько и нет халвы, то спасает припрятанная ириска.)
Ностальгия поднимает хорошенькую головку и суёт пачку фотографий.
Ну, начинается.
Ты мне ещё с первого класса сунь, где с чубчиком и букварём...
Ну да, эту, куда ж без неё.
И вот сразу змей вспомнился. Воздушный. Тех времён.
С пластмассовыми парашютистами, которых он относил высоко и вдаль.
Парашютистов шибало ветром в ветки деревьев, ты потом искал их,
прищурясь стооко, лез, обдирал голени ветками,
доставал, но всё равно ряды парашютистов редели...
Улетел змей с жёлтыми листьями школьной осени,
может, стал морским змеем,
может, звёздно раскинулся на тёмно-сине-южном,
том, тёпло-полинезийском, кто знает-то...
И ты не знаешь, и никто не знает, и даже Морозко не знает.
Знают только змей и ветер, которые не поместились под синим стёклышком,
но зато прекрасно входят в карманчик памяти.
А память – такая штука, что вмещает и тебя и меня,
с нашими всеми ужимками и прыжками,
глупостями, молчанием и уходом.
Памяти точно жаль, что ты не рассмотрела всего того,
что спрятано под синим стёклышком. Начиная с сердца.