Кто так стремительно и грозно,
гремя, с мечом наперевес
летит по небу, что беззвездно,
неустрашимый, как Гермес?
Ответом тишь: окаменело,
не шелохнется мир – оглох,
ослеп, как крот – такое дело,
завял, скукожился, усох.
Не шепотка, ни даже чиха,
ни дуновения в окно,
откуда видно: сумрак лихо
Луну надкусывает, но
уже готовит пробужденье
рассвет, зевая в полный рот,
а разномастные растенья,
хоть и выносливый народ,
ища спасение от яда,
глядят с мольбою в небеса:
авось из вышнего царьграда
падет жемчужная "роса".
Но вместо ливня (боже правый!)
лицо и бантик красных губ,
да по змеиному лукавый,
невыносимый взгляд-суккуб,
что враз приковывает к месту
и превращает в сухостой
любого, склонного к протесту,
и тех, кто с робкою душой.
Вот разбежались, как барашки,
беззвучно блея, облака –
то поползли гурьбой мурашки
по коже ветра-старика.
Но он, расправив оперенье,
чуток побуйствовал да стих;
напротив, красное затменье
готово небу дать под дых.
Река ж (иль это – щит Афины?)
вместила полчище гримас –
в воде, очищенной от тины,
мир жуток в профиль и анфас.
Фантасмагория, инферно:
всплывет то жгучее лицо,
то змеи-волосы, что мерно
берут согбенный мир в кольцо.
Вглядись же в зеркало тревоги,
призывно шепчущей реки,
парящий в небе: видят боги –
твои намеренья крепки!
И вот в неистовом зерцале
сверкает молнии гром-меч,
видны мельчайшие детали,
как голова слетает с плеч.
"Трофей" же падает на донце
разбухшей сумки от воды,
отныне свергнутое Солнце
в миру не вызовет беды!