К четырем часам по полудню Барселона сожгла меня в своих объятиях. Сожгла в пепел. Ветер с моря, очнувшийся от сиесты, лениво поднял меня у подножия статуи Колумба и понес вверх по Рамбле. Мимо дышащей тысячью ароматами жадной пасти рынка Бокерия. Мимо загрунтованных в мумии мимов, равнодушных торговцев увядшими цветами, и крикливых канареек, ошалевших от жары и, больше своих хозяев, желающих быть проданными. Только бы вырваться из раскаленных клеток!
Воронка площади Каталунии всосала и опустила меня на каменные квадраты плит. Но ветер подхватил и направил к дому Байоли, где в лабиринтах коридоров и лестниц гулко стучали каблуки упорных туристов, обходивших комнату за комнатой в надежде отыскать хотя бы один угол. А затем к Педрере. Чья, скомканная Мастером как лист бумаги, крыша позволяет свободно стекать небесной влаге на землю.
И дальше! Вверх по бульвару Грасии к парку де Гуэль, к его размякшим от жары пряничным домикам, сиротливо стоящим словно их выставили в рекламных целях на мостовую из меню кондитерской лавки. Остаться в прохладе гротов и колоннад?
Но нет. Ветер меняется. И уносит к желтым башням Саграда Фамилиа, казалось вылепленных из песка гигантским ребенком. Внутрь, между корней колонн, устремившихся ввысь с мольбой к Господу о милости. Милости к нам, безнадежно жалким в своей глупости, живущим в привычном мире, и растерянными перед величием замысла, непостижимого, и от того еще более великого. Кто мы, пробирающиеся среди корней великого древа мироздания? Нет ответа. Есть только надежда, и взгляд вверх, в космическую жуть. Пусть ноют шейные позвонки запрокинутой головы. Нам туда. Только там спасение!
И вместе с этими сотнями взглядов, я взмываю в проем недостроенной центральной башни, и распадаюсь на молекулы, растворяясь без остатка в воздухе Барселоны.