Ох уж эти ручки, сапфир-алмаз…
Ррраз – и уронила, и снова ррраз –
по пыли осколки разбитых фраз
и сердец, и судеб.
И глоток последний рывком разлит,
и летят обломки моей Земли.
Утро было доброе, Натали –
было, да не будет.
Коль не удержала, тогда круши,
сумрачная девочка, crazy shit.
Как добьешь остатки – пойди спляши,
отпуская душу.
Понесётся звон каблучков твоих –
ни одной мелодии на двоих,
и сердечный ритм, как всегда, сбоит –
ты его не слушай.
И тихо выдохнет сын – мать, ну йоп твою мать…
Вот всё бы тебе ломать…
И махнет на меня рукой, и не будет знать,
как тонка, как прозрачна нить,
которой мне всё чинить –
и жизнь, и морщинки на нежном лице,
и цвет желтка в вареном яйце,
и истлевший от времени бабкин рецепт
отворотных зелий…
И вот так я сижу по ночам одна,
расшиваю краешек полотна,
а потом задумаюсь вдруг и – ннна! –
в ледоход постели.
Там уже печаль вовсе не печаль –
пусть не обнимают, но не рычат!
Спрятано в начале любых начал
скорпионье жалко…
Мне бы только сдать полумрак в ломбард,
получить взамен двадцать грамм добра
и ещё один уронить на чай –
да бери, не жалко.
Это все равно не моя душа –
у моей такой осторожный шаг,
что идёт по листьям – и не шуршат,
как шуршала прялка…
А сын улыбается – мам, ну чего ты, мам?
На звонок ответь,
вот всё бы тебе реветь…
А я знаю сама,
что нельзя мне сойти с ума.
Кто же будет вместо него болеть
и разрывать к нему спешащую плеть
на своей спине?
Ну уж нет.
Ты лети, сыночек, лети.
И неважно – шторм или полный штиль.
Если солнце в тучах, то сам свети
и всегда светись.
И люби взахлёб, до крика, до дна!
Ты ещё узнаешь, что жизнь одна.
И запоминай –
жизнь, она так сказочно хороша,
что на каждый неверный шаг будет верный шаг.
И какой из них станет последним – тебе решать.