Осколок добровольческих полков,
Двенадцати дивизий ополченья,
Не любит вспоминать, не любит слов
И киноэпопей про окруженья.
Он любит сад, антоновку в цветах,
И лес,проросший дружными грибами.
Ещё он любит черного кота
С невероятно белыми ногами.
На встречи он не ходит каждый год,
Предпочитая посидеть за чаем,
Поскольку всё равно там никого
И никогда уже не повстречает.
А где-то в дальнем ящике лежит,
Притягивая внуков,как магнит,
Забытый им осколок - бесполезный,
Заржавленный,
Но всё- таки железный!
***
Старичок,
по ночам потихоньку ловивший стерлядку,
оказался комбатом
жестоких и честных годов.
Он не хвастался этим, тянул пенсионную лямку,
был нешумно уважен в бесчинном кругу рыбаков.
Пиджачок его ветхий был чуждым медальному лязгу.
Ненавязчив бывал он
в рассказах о тех временах.
И ему
рыбинспектор прощал потихоньку стерлядку,
что охотно брала на его немудрёную снасть.
За других не скажу,
а меня заедала досада,
и ложился на сердце
шершавый и тягостный ком,
что геройский комбат,
обожжённый огнём Сталинграда,
доживает свой век
незначительным истопником.
Но, ведь, этот смирняга –
ужели забыла Европа? –
есть причина того,
что она сохранила лицо,
и что эта стерлядочка
не на столе Риббентропа,
а что ей угощает он
внуков погибших бойцов.
Неужели душе государства
дозволена грубость?
Не о том ли скрежещет по совести
жёсткая жесть,
что лихие комбаты,
прошедшие медные трубы,
обретаются в званиях
дворников и сторожей?
…Он обиды не видел.
лицо его было открытым.
Он смотрел,
как творением мира
измотанный бог.
И сказал, что ему-то
довольно и быть неубитым,
и достаточно знать, что когда-то
он сделал, что мог.
Из книги " Эта долгая война "