А он ползет, прополз так метров двести,
Там, где тугай за полем, где овраг.
Мы оба думаем, мне кажется, о смерти,
Сегодня, я ему и он мне точно враг.
Сижу в засаде по грудь в своем окопе,
Почти я снайпер - ворошиловский стрелок.
Ползет он, растворившись весь в природе,
И до меня ему всего один прыжок.
Взведен курок, так вот же он... И сухо,
Мой первый выстрел в поле прозвучал.
А он ползет, вжимая в траву брюхо,
Что, неужели, в него я не попал?!
Второй и третий выстрел, и четвертый,
Последний пятый, был в его прыжке.
А он летит здоровый, полумертвый,
И слились рев его, и крик мой, боль в плече.
Я слышу голоса: - Да завалил зверюгу.
Быть может, метров пять, а то и шесть.
- А, как стрелок? Жив, то его заслуга, -
Все пять вошли, успел в окоп он влезть.
Лежит ковром джульбарс в моей квартире,
Безмолвной, как тогда, он полз ко мне.
То не мишень, когда стреляешь в тире,
То ужас, тем прыжком, живет во мне.
"
— Как себя чувствуете? — обыкновенным голосом спросил доктор.
Мне всё припомнилось сразу.
— А тигр? — спросил я. Все наперебой закричали:
— Тигр убит!
— Сдох над вами!
— Небывалой величины зверь! — Блестящая стрельба!
— Все пять нуль в нем!
— Две в левой щеке!
— Две в левом легком!
— Одна в левом плече!
— Если бы чуть пониже, — торопливо вставил мой знакомый, — угодила бы как раз в сердце. А так все пять пуль прошили зверя насквозь, без задержки.
Шкуру убитого мною тигра, или — по-тамошнему — джульбарса, я увидел только через два месяца, уже в Ленинграде. Товарищи по охоте дали из нее сделать ковер. Ковер вышел замечательный, такой большой, что покрывает весь пол в моей комнате.
Но когда я его в первый раз увидел, я вздрогнул: очень уж ярко припомнилось, как эта страшная туша на меня ползла, такая же безмолвная и такая же равнодушная к пулям, как этот ковер.
1936 г.
Бианки "Джульбарс".