Он был в Москве и Петербурге,
в Одессе тоже побывал.
Ему знакомы были пурги.
Стихи девицам посвящал.
Он был подпольщиком свободы.
Его ласкали небосводы.
Он сказки в думы превращал,
о странностях своих вещал.
В любви он признавался часто,
кинжала, нет, не обнажал.
Свободу слова обожал.
И не согласен был со властью,
вводившей на стихи запрет.
Был другом Пушкина Поэт.
Литовский эпос для Поэта
как вдохновительный огонь
да с описанием обета,
стремительных в бою погонь.
Десницы крепкие сжимали,
подковы с хрупкостью ломали
все представленье о труде –
не видно было в борозде
язычников… но в христианство
оратай вышел на поля –
преобразилась их земля
и укрепилось с ходу братство,
и воцарился крепкий мир,
чем переполнился эфир.
Полнеба грезит облаками.
Пока что тишина в тайге
и ветви никнут по лекалу,
и видно чёткость кое-где.
Но тени синие скользнули
и ветви медленно согнули,
и вихрь пронёсся на простор,
меняя у дерев узор,
их кроны в трепетном движенье.
Скрипит осенний сухостой.
И в круговерти непростой
идёт безвольное сближенье,
а ветер воет. Ураган
несётся словно хулиган.
Возок скользит по снегу споро,
Поэт въезжает в Петербург.
Дома его встречают, хором
изображают свой испуг
пред обличителем порока,
столичная гнетёт морока.
На выезде плетётся царь,
и обнажает двор всю старь,
где Пётр суровый колобродит,
и головы слетают с плеч.
Каналы роют, льют картечь
и войн в разгаре хороводы.
Муштра сменяется муштрой…
…маячит вскоре “Депрострой”.
“Он между нами жил!” – воскликнул
великий Пушкин Александр.
Он с одухотворённым ликом –
кумир бесчисленности стран –
противник подлого царизма.
Слова его, как будто призма,
свет разлагают на цвета
в обойме светлого стиха.
Поэт под следствием стихами
поставил власти все в тупик.
И правдою сиявший лик
был не сгибаем пред властями.
Остался в памяти таким
вселенной нашей гражданин!