Вначале – небыль остановки,
туман безвременья и мрак,
а дальше смена обстановки,
то бишь рождение в бардак.
Куда мы двигаемся: в бездну,
с конкретной целью, наугад?
Случись трагедия – исчезну,
чему, естественно, не рад.
Как очутился я в салоне
того, что движется вперед..?
Сойти не так уж просто, то не
преодоленье речки вброд.
И вот я мчусь по воле рока,
движенье времени – закон,
хоть не один, но одиноко –
веков так будет испокон.
А пассажиры? Их немного,
поэт твердит: сие трамвай,
что заблудился и от Бога
весьма далек; «Бошетунмай» –
роняет с видом самурая,
сидящий слева господин,
и добавляет, наблюдая
в окне обыденности сплин:
«То не трамвай, что очевидно –
троллейбус едет на Восток»,
тут стало первому обидно,
ведь он в отечестве пророк:
«Трамвай пугающе-бедовый,
летящий огненной дугой!»,
второй на это (вид суровый):
«Глаза, соседушка, раскрой!»
Так, слово за слово – до драки
еще чуть-чуть бы и дошло,
ведь с губ поэта и вояки
почти ругательство сошло.
Но есть еще в салоне третий,
кто одержим, ездою пьян,
кто не страшится лихолетий,
что за окошком мнут бурьян.
Он восклицает: «Птица-тройка!
Куда направила свой взгляд?
Летишь в неведомое бойко,
так, словно молнии заряд!»
И тут уж сдуру ль, по незнанью,
я громко вслух проговорил:
«Несемся мы по мирозданью,
как без руля и без ветрил.
Из точки в медленной трясине
добраться нам не по зубам,
к несчастью, в точку на равнине,
то лишь под силу поездам!»
Хоть прозвучал довольно жалко
мой незатейливый демарш,
вмиг прекратилась перепалка,
все трое молвили: «Не наш!»
Пока же свет в салоне меркнул,
мозг, предвещая шах и мат,
меня в паническое ввергнул,
но я лишь пятился назад.
А те, гляжу, достали шило,
припомню Веничку: скорей
бежать отсюда; подсобило –
раскрылся ротище дверей!
В лицо размашисто завыло –
снаружи ветер – верный знак
того, что вскорости уныло
за ним последую во мрак?
А вот и нет: пучком неона
разрушен морок-супостат,
мир, как и был во время оно –
кольца Садового охват!