Я убит под Садовым. В ту самую ночь.
Мне Героя не дали - назначали жертвой.
Да и гибель моя повторила точь-в-точь
участь многих других, ставших смуты той жатвой.
Я в толпе, подогретою водкой, стоял,-
не в цепочке защитников Белого дома,
ожидающих штурма, геройский накал
чей впоследствии предан по схеме знакомой.
Не пришлось моей маме от боли стенать,
и участвовать в фарсе народного горя.
И с толпой прошагав, под балконом стоять,
слыша боль-фарисейство народного Бори.
Впрочем, память изменчива: было не раз,
у Останкино или на баррикадах опасных,
где два года спустя нам добавили масть,
перекрасивши хлестко в «коричнево-красных».
Я ничто-никого не прикрыл, как герой.
Только рухнул при штурме простреленным телом.
Нас свалили и спрятали в кузов горой.
Нас опять разделили на «красных» и «белых».
Я забыт. Жертв не помнит народный склероз.
Помнят Борю Немцова, а прочих забыли.
Нас убили безжалостно, вместе и врозь.
Наша кровь на асфальте дождями замыта.
И опять, и опять, и опять,
все по тем же лекалам, и не ощущая:
нам - в цепочках парламента жертвой стоять,
этим, злата хотящим, тропу расчищая.