Во Всероссийском театральном обществе, в обиходе ВТО, мне сказали, что «биржа» в этом году расположилась в Центральном Доме работников искусств. Я спустился в метро и вскоре добрался до Кузнецкого моста. Зашёл в здание ЦДРИ. Перед глазами как в калейдоскопе замелькали мыслимых и немыслимых форм, оттенков женские причёски. Крашеные, порой едва прикрывающие черепа, мужские пряди. Брезгливые взгляды разваливших не один театр периферийных режиссёров. Размалёванные всеми цветами радуги приспущенные веки перезрелых героинь. Отчаянно блестевшие глаза неопределённого возраста актрис, готовых ехать куда угодно, хоть к чёрту на кулички, только бы играть, играть, играть. Лица актёров любых амплуа, знающих всех и вся на «бирже». Обаятельные улыбки «простаков», ханжеские гримасы «резонеров», дубовато-целеустремлённые взгляды «социальных героев», погасшие глаза комиков, восторженные улыбки только-только покинувшей стены училищ и институтов джинсовой поросли обоих полов, оценивающие ухмылки директоров.
Я присмотрелся. Оказывается, кажущаяся хаотичность в движении людей шла строго по часовой стрелке. Вход в здание, круг почёта по фойе (себя показать, людей посмотреть), выход. Правда, из этого круга изредка выпадал кто-нибудь для того, чтобы подойти к одному из столиков, стоящих в центре, украшенных табличками с цифрами. За пронумерованными столиками монументально возвышались представители театров.
Кто-то нечаянно толкнул в плечо. Обернулся и увидел справа от себя доску для объявлений. Какие только городки ни взывали к приезжим артистам: Дзержинск, Великие Луки, Таганрог, Шахты, Бийск... Езжай - не хочу! Ведущих областных театров было поменьше. Они держались на доске особнячком, хотя, по «биржевым» меркам, явно котировались не слишком высоко. К примеру, Оренбург и Чита по полтруппы обновляли ежегодно.
Представители крупных «фирм» из Омска или Саратова, держались в тени, официально на «бирже» себя не объявляли. Переговоры вели кулуарно, как бы, между прочим. Чаще всего за столиком ресторана ВТО.
И всем театрам позарез требовались: молодой и мужественный «герой», молодая и красивая «героиня», неунывающий и весёлый «простак», «травести» на роли мальчуганов. Пачками требовались актёры на всё про всё. И все прибывшие надеялись: «Вдруг повезёт! Да так, чтобы на всю оставшуюся жизнь. Чтобы, наконец, всего себя без остатка отдать театру, который можно было бы назвать своим домом». А разве руководители театров, сотрясаемых ежегодной актёрской миграцией, приезжали на «биржу» не с той же мечтой о сильной, стабильной труппе?
Я начал выбираться. А вокруг неослабевающей массой, вытягивая шеи, напирали любопытствующие, обмениваясь на ходу ничего не говорящими постороннему слуху репликами:
— Еду в Кинешму. Там «Утиную охоту» пробили. Главный режиссёр роль Зилова пообещал…
— Вампилова и на сдаче спектакля управление культуры зарубит. Начальство этого драматурга терпеть не может. Особенно в провинции. В Москве - даже Ефремов еле пробил эту постановку, а уж в провинции…
— У меня невезуха. Заикнулся, что жена когда-то в оперетте работала, в момент трудовую книжку вернули. Не нужна им, видишь ли, «субретка». Марию Стюарт подавай. Да моя Валентина, когда в челябинской драме служила, эту Стюарт так лихо на премьере сыграла, что жена главного своему муженьку заявила: «Или я, или она! В очередь играть с этой актрисой не буду»! Пришлось, не дожидаясь конца сезона, с другим театром списываться и уматывать. А то бы с потрохами съели…
— Я всю жизнь Красную Шапочку играла, а режиссёр мне в этой сказке предлагает Бабушкой выходить. Хорошо не Волком. А свою благоверную, смех и грех, третий десяток Белоснежкой держит. Молодых актрис на пушечный выстрел к этой роли не подпускает…
— Саша, подождём ещё денёк-другой. Не хочу я в Южно-Сахалинск. Ребята говорили, в Хабаровске большие перемены. Новый главный театр принял. На «бирже» вот-вот должен появиться. Вдруг возьмёт…
Я выбрался на улицу и наткнулся на парня, держащего за руки очень симпатичную девушку. Эти обсуждали свои жгучие проблемы во весь голос и не обратили на него никакого внимания.
— Как «биржа», Танюшка? Потрясла?
— Что сказать...— Танюшка пожала плечами. — Я столько слышала о ней, но не могла себе представить, что будет так холодно и одиноко. Пока ты, Толя, не подъехал, я тут чуть с ума не сошла. Особенно, когда вокруг эти бесконечные и фальшивые ахи, объятия, поцелуи!
— Не торопись с выводами, — усмехнулся Толя. — Такова специфика нашей профессии.Мы же не можем как Станиславский и Немирович-Данченко решать свои проблемы в ресторане "Славянский базар". Поэтому с Сахалина, из Магадана, Барнаула съехались в одно место незнакомые люди, и кажется, что между ними нет ничего общего. Но это лишь на первый взгляд. Уже завтра все будут повязаны одной верёвочкой, именуемой театром. А через месяц-другой, на гастролях, мы будем трястись в раздолбанном автобусе по дорогам какой-нибудь нечернозёмной области, играть в крошечных клубах, под открытым небом на кузовах машин. Спать в кошмарных гостиницах, питаться консервами и ругать руководство, которое отсиживается в городе, получая от начальства благодарности за обслуживание сельского зрителя и разносы за плохое посещение театра зрителем городским. Вскоре мы обзаведёмся новыми друзьями, любимыми и даже семьями. А через полгода начнём клясться, что бросим к чёртовой матери этот театр, если не дадут квартиру вместо комнаты в общежитии. Весной будем ждать приличных гастролей и потихоньку мечтать о «бирже». Но после отпуска большинство из нас, перецеловавшись друг с другом, разойдётся по репетиционным комнатам, чтобы всё начать сначала.
— И это ты называешь театром? В институте мне всё представлялось иначе. Вот уже второй день мы бродим по «бирже», а толку? Ты всё пытаешься найти какого-то «своего особенного режиссёра»? — Эти слова она выделила с непередаваемо брезгливой интонацией. — И не надо на меня так смотреть, будто я ненормальная. Нагляделась я на них, пока тебя ждала. Ходят по «бирже» — нос кверху, не подступись. Сунешься с вопросом — тебя начинают, как на аукционе, разглядывать, чуть ли не ощупывать, вопросы сальные задавать. Противно!
— Согласен, Танечка, — мягко сказал Толя. — На «бирже» хватает ловцов хорошеньких девушек. Но настоящие режиссёры здесь сидят, а не ходят. Сидят и ждут, когда мы к ним на поклон пожалуем.
— На поклон?! Ты с ума сошёл от этой карусели? Никогда! Всё равно эту «биржу» возьмут и когда-нибудь закроют.
— Если «биржу» закроют, роднуша моя, будет скверно, очень скверно. Устроиться на работу по переписке с театром нелегко.
«Что ж, — подумал я, — сделаем заход.
На стол с табличкой «Камчатский театр драмы» я налетел сразу. Каких-то полчаса назад его здесь не было. Места в центре припозднившимся камчадалам уже не нашлось, их притиснули у самого входа.
Мне приветственно махнул рукой мужчина.
— Добрый день, молодой человек, — он указал рукой на свободный стул. — Садись. Меня зовут Александр Михайлович. Я главный режиссёр этой конторы, — он небрежно махнул рукой в сторону таблички. — А ты, дружок, похоже, только из гнезда вылетел?
— А как вы догадались? — обрадовался и зачастил: — Вот моё свидетельство об окончании студии.
— Не оценили в родных стенах?
— С устройством дома возникли проблемы. Вот меня на «биржу» и потянуло.
— «Во флибустьерском дальнем синем море бригантина поднимает паруса»,. Не ты первый, не ты последний. Правда, бригантины в наши воды уже давненько не заходили, но морозы за тридцать с ураганным ветерком и сугробами выше пятиэтажек я тебе обеспечу месяцев на шесть-семь. Не страшно будет оставлять, папу с мамой, друзей закадычных?
Я мотнул головой.
— Отлично. Кого ты изображал в студийных спектаклях, спрашивать не буду. Проверять, как читаешь, с выражением или без оного, «Тучки небесные, вечные странники», мне тоже ни к чему. Что ты не Ромео — это по твоей весёлой физиономии видно. Скажу тебе по секрету, в театре у меня собственный «Ромео» частенько без дела болтается. А вот рабочего паренька в производственной драме, деревенского гармониста в сельской пасторали изобразить просто некому. Ты на чём-нибудь играешь?
— На аккордеоне.
— Ну, брат, тебе цены нет. Только я всё-таки побаиваюсь, а не могут ли тебя заставить в твоём родном театре плясать барыню ещё годика два за твои распрекрасные корочки? А мне в министерстве шею намылят за то, что беглого артиста у себя припрятал. А?
— Не намылят! — решительно сказал я. — Новые ставки театру не утвердили ещё. Вся студия повисла в воздухе. И всех гуртом загоняют во вспомогательный состав. А кто кочевряжился — отправили на все четыре стороны.
— Ладно, выше нос! Беру я тебя в основной состав. А к ставке твоей семидесяти пяти рублёвой, доложу я тебе, в наших краях очень приличные северные надбавки имеются. Не пропадёшь. Оставляй мне в залог нашего доверительного договора свои корочки, получай проездные. Учти, это на дорогу лишь в одну сторону. Смотри не загуляй на радостях. С вашим братом это случается. Подъёмные на месте получишь. Только условие — мотай с биржи сей же час. И чтоб больше я тебя тут ни за одним столом не увидел!
— Не увидите! — весело сказал я.
Уже на выходе из клуба, со смятыми красными десятками в руке, я столкнулся с Таней и Толей.
— Клад нашёл?! — в один голос спросили оба.
— Нет! Настоящего режиссёра!