«Сигареты в руках, чай на столе.
Эта схема проста,
И больше нет ничего, все находится в нас».
В. Цой.
Многовздрогнувшее чувство
Повело печаль по сердцу:
Это самости искусство!
Это вера вся к лицу...
Сатана рыгал и блеял,
Он хотел казаться душкой.
Верой кто судьбу засеял...
Подавившись вздохом-чашкой.
Пил он чай, хлебал вприкуску,
С сыром хлеб, и маслом жирно.
И коту налил он в миску
То что тот лакал, обильно.
— Что же, котик, ты не весел, —
Пробубнил, касаясь чашки.
Подавился. Грузно встал
От стола, роняя крошки.
А судьба шла мимо, томно
Изнывая, трепыхаясь
В чувствах дня сего, любовно
В беспробудность погружаясь.
Он зевнул, стращая муху
Пролетала что, хмельная:
Делал нынче медовуху,
Ожидая чувство рая.
И накрыл тряпицей, только —
Часть, видать, была открыта...
Муха, не будь дурой, сколько,
Ну вот сколько, вдула? Сыто...
Пролетела мимо, зевом
Обозначил он часть жизни.
И судьба: площадным ревом.
И исполнены все дни.
Почему он знает больше
Чем дозволено наитием?
Потому что взглядом тоньше,
Тренирован чаепитием.
Ведь хлебнешь, и в пар смотри,
Что от чашки кверху веется.
Взор из суеты — сотри.
Верою судьба вернется.
И закинет ногу на ногу,
В стул усевшись, демонически.
Ухмыльнется: «чё, гу-гу?».
Ни гу-гу. Поняв стоически...
Это всё, что тут нагрезилось,
Он шагнул в другую комнату.
И там — муха! Шевелилось
Чувство дня, он в тесноту...
Был готов войти безверия.
Но он верил — в этом суть.
Не желал он, б**дь, бесславия.
Жить хотел, и не тонуть...
В чашке из-под чая теплого,
В коем муха не отметилась...
Еще нет. Но дня другого
Ведь не будет, а? Взгрустнулось.
Нет, не будет дня такого же.
В коем чувство многовздрогнувшее.
И присел. И ток по коже.
Сердце... кулаком в колено е**увшее.