Рассольник остывает на плите.
Сестра протёрла ложку для Семёна.
Барбос скулит у входа: "Дрессирован!
На службе, Люба, хлопотно без псины".
"Ну как, Семён, работалось при тех -
которых расстреляли?" "Был бессилен.
У них набор - от пыток до растленья.
Попова обнаружили в петле.
Не дожил, сучий потрох, до расстрела".
Семён дивился сестринской бурде:
но жаловаться нечего, не мальчик.
На поле, в непростом футбольном матче,
оспаривалось первенство района.
Никто не мог ответить, кто бурей -
судья в хэбэшной маечке, ребёнок -
сосед по коммуналке, Зилов Денька!?
Семён носил в наплечной кобуре
подсоленные семечки для дела.
Шпана всегда играет в городки.
Поделится - расскажут, кто чем дышит.
Аркаша кукурузной кочерыжкой
пытается сразить гнилую банку.
Семён происходил из голытьбы,
поэтому умел забить ей баки.
Покуда мама с папой были живы -
и небо было ярко-голубым,
и все кусты подчёркнуто большими.
"Я выскочу на час. Починишь стул!?
В серванте откопаешь саморезы".
"Я был на Дне рожденья самым трезвым.
Не может пить милиция, не может!"
Судья, как неудачливый свистун,
воскликнул: "Я добавлю, но немного".
А за полночь сосед стучится: "Сенька!
Иди, сынок, задерживай сестру -
прирезала двоих бывалых зеков".
Приданое таилось в коробах,
всё вывернул, спеша на Декабристов:
"Как Люба до такого докатилась?"
Свидетелей, как водится, в достатке.
Противна должностная кабала.
"Семён, я защищалася!" "Да сядь ты!
Несите простыню, я их накрою!" -
предательски качнулась кобура,
и семечки просыпалась на коврик.
Семён недобро зыркнул на кумач.
Бардак так и оставлен после Любы.
Сестра внезапно жалит поцелуем
и падает на сбитые колени.
На кухоньке стоит густой кумар.
Неспешно поднимаются коллеги.
"Про стул-то не забудь, стоит поломан" -
суёт ему признание в карман
и исчезает в лестничном проёме.