Подборка стихотворений, с которой стал в сентябре дипломантом Волошинского фестиваля в номинации "«Для этих слов тесна моя гортань…»: поэзия одухотворённого слова – номинация Православного журнала «Фома»:
***
И волны к церкви, и церковь к небу,
и небо — к дальним огням затона.
Темнеет. Моросью. Мелким снегом.
Поют из церкви про мрак бездонный.
Синеет церковь. И тонет в хмари.
Уйдет по тропке звонарь печальный.
И выльет звёзды рука в тумане
на чернь реки и на пирс песчаный.
Всё происходит сейчас и с нами.
И то, что пели, и то, как жили,
и эта вечеря с именами,
что в книги бережно уложили.
По тропке спустишься — встретишь Лота,
и с ним рыбак неисповедимый,
что чинит днища подгнивших лодок,
как будто хочет уплыть в них в зиму...
***
Душа моя, душа моя, что спишь?
Окрасил окна вечер неизбывный.
Но эта тишь пристанища и тишь
весны — даны на миг тебе, наивной.
Не ведала. Блудницей божьих ног
не отирала мирром со слезами.
Ждала. Спала. ...Не пустят на порог.
И не сотрут безумных предсказаний.
Затапливая в воздухе печаль,
луна в берёзах льётся осторожно.
Пылает Благовещенья свеча
над тишиной и мглою бездорожья.
Душа моя, прости, моя душа,
что не прочёл посланий вербных ворох,
и, заповедным воздухом дыша,
держал тебя в фальшивых разговорах.
Всё потерявший, веру не храня,
бездумно живший, зло и беззаконно,
без прав спастись, без света над иконой,
один в ночи. ...Но не оставь меня...
***
Полнота совершенного дня
с тихим светом в заснеженных клёнах,
с синей церковью в дальних огнях,
в колокольные звоны влюблённых.
Звоны мерно плывут над рекой
и ложатся, вдыхая свободу —
на огонь над цветастой доской,
на крещенье, на встречу, на воду.
И прорублена к чёрной толпе
с Иоанновой кротостью странной,
осторожно целует купель
жгучий лёд по краям своей раны.
И убийца, насильник и вор
входят в реку с иконкой согретой.
И о чём-то ведут разговор.
...И уходят, крещёные светом...
***
...чьи рукописи всё-таки сожгли,
чей прах перекопали тракторами,
кто звёздами живыми не взошли
над неуничтожимыми мирами...
...оглохшие в осенней тишине,
на Святки занесённые снегами,
убитые на скошенной стерне,
босые ноги в росах обжигая...
те, кем не дышит тишь библиотек,
кто не успел взрастить из зёрен слово —
они придут? Ты знаешь? ...Сыплет снег.
Снег света. Снег причастья. Снег Покрова.
***
Возносит сосны в Вознесенье
пушистой негой жарких веток
до бесконечного спасенья
живого солнечного света.
Качает сосны, кружит сосны
в безбрежном океане пряном,
в шмелиных танцах медоносных
средь ландышевого дурмана.
В цветенье взбитого пейзажа
снуёт иголка золотая,
великолепье вешней пряжи
в шёлк паутин переплетая.
И дрозд, вытягивая шею
в густой черёмуховой сени,
всё выкликает: "Неужели
в янтарных соснах Вознесенье?"...
***
Когда бурю июль поднимает за Волгой
и река в крупных каплях о лодках хлопочет,
одинокая иволга в сумраке волглом
всё боится умолкнуть, не может, не хочет.
И зовёт и зовёт неизвестного бога,
чтобы мимо пронёс эту мглистую чашу,
чтоб в живое гнездо ещё пуха немного,
чтобы молния мимо и радуга краше.
Одинокая иволга всё позабыла,
что разбито гнездо, что разграблена чаща,
сумасшедшая иволга, та, что любила,
в мокрый сумрак кричит всё надрывней и чаще.
Кто ее остановит? И кто ей докажет,
что не он виноват в этой тьме и ненастье?
Докричится, сорвёт себе горлышко, ляжет
под шумящим дождём, потеряв своё счастье.
И старик на балконе с цигаркой недолгой
будет свет прикрывать от дождя неумело:
— Это иволга, иволга пела за Волгой.
Это иволга пела, это иволга пела.
***
По ночам шёпоток с третьей койки в палате
(доходяга, смирённый судьбой и постом):
"Нe рыдай Мене, Мати, не рыдай Мене, Мати"
про себя, в одеяло, чтоб не слышал никто.
Обнищавшие стены. Родня не приходит.
Никуда не спешит. Днями слушает птиц.
А один – о девицах, другой – об охоте,
третий – вовсе откинулся из заграниц.
Все с ним делятся: – Что ты скукожился? Хватит.
Апельсины, бананы – гуляй, не хочу.
Только каждую ночь: "Не рыдай Мене, Мати".
Что он просит – беспомощный, странный ворчун?
Чтобы мать там, где ныне, томилась не слишком,
чтобы с дальней роднёй не случилось беды,
чтобы вновь хоть во сне пробежаться мальчишкой
до озёрной, парной, заповедной воды.
Он здесь дома – в обшарпанной, голой палате.
Вот подлечат – и некуда будет идти.
– "Не рыдай Мене, Мати, не рыдай Мене, Мати".
– От рыданий твоих мне не легче, прости.