До ее приезда оставалось чуть более двух недель.
Чуть более двух недель , до ее тонкого, бархатисто прохладного тела. До длинных, измученно- тонких пальцев, до изогнутых брезгливо-капризной миной пухлых губ.
Эти две недели смешались с дождем и осенними листьями, прорастая сквозь меня надрывным дребезжанием Sparventosum в динамике старого радио и хриплым шепотом Феликса Грина.
Итак, я грустный и немного пьяный сидел внимая бормотанию неизвестного никому убийцы из Сиэтла, однажды взявшего в руки гитару.
Может, он спутал ее с топором или дробовиком- я не знаю.
За грязным стеклом спешат красные фары, вспарывая кровоточащие полосы света на мокром асфальте.
И дождь течет за шиворот потерявшему былую свежесть желтому листу – это так близко, что я чувствую, как он прорастает в меня зябкой тоской, и я начинаю понимать безумного сатаниста, творившего музыку из бесчисленных смертей.
Всего пару сотен лет до ее изнеженно-хрупкого тела, пару световых годов до пухлых, презрительных губ. Пару вздохов до Полли. Пару бросков, в застывшем моменте оловянного озера времени. В котором, рано или поздно мы захлебнемся. Через три... два...один...