ИОСИФ БРОДСКИЙ
Ты поскачешь во мраке по бескрайним холодным холмам,
вдоль берёзовых рощ, отбежавших во тьме к треугольным домам,
вдоль оврагов пустых, по замёрзшей траве, по песчаному дну,
освещённый луной и её замечая одну.
Гулкий топот копыт по застывшим холмам - это не с чем сравнить.
Это ты там, внизу, вдоль оврагов ты вьёшь свою нить,
там куда-то во тьму от дороги твоей отбегает ручей,где на склоне шуршит твоя быстрая тень по спине кирпичей.
Ну и скачет же он по замёрзшей траве, растворяясь впотьмах,
возникая вдали, освещённый луной на бескрайних холмах,
мимо чёрных кустов, вдоль оврагов пустых, воздух
бьёт по лицу,
говоря сам с собой, растворяется в чёрном лесу.
Вдоль оврагов пустых, мимо чёрных кустов, - не
отыщется след,
даже если ты смел и вокруг твоих ног завивается
свет,
всё равно ты его никогда ни за что не сумеешь догнать.
Кто там скачет в холмах: я хочу это знать, я хочу
это знать.
Кто там скачет, кто мчится под хладною мглой,
говорю,
одиноким лицом обернувшись к лесному царю, -
обращаюсь к природе от лица треугольных домов:
кто там скачет один, освещённый царицей холмов?
Но еловая готика русских равнин поглощает ответ,
из распахнутых окон бьёт прекрасный рояль,
разливается свет;
кто-то скачет в холмах, освещённый луной, возле
самых небес,
по застывшей траве, мимо чёрных кустов.
Приближается лес.
Между низких ветвей лошадиный сверкнёт изумруд.
Кто стоит на коленях в темноте у бобровых запруд,
кто глядит на себя, отражённого в чёрной воде,
тот вернулся к себе, кто скакал по холмам в
темноте.
Нет, не думай, что жизнь - это замкнутый круг
небылиц,
ибо сотни холмов - поразительный круп кобылиц,
на которых в ночи, но при свете луны, мимо сонных округ,
засыпая, во сне, мы стремительно скачем на юг.
Обращаюсь к природе: - это всадники мчатся во
тьму,
создавая свой мир по подобию вдруг твоему,
от бобровых запруд, от холодных костров пустырей
до громоздких плотин, до безгласной толпы
фонарей.
Всё равно - возвращенье: Всё равно даже в ритме баллад
есть какой-то разбег, есть какой-то печальный
возврат,
даже если Творец на иконах своих не живёт и не
спит,
появляется вдруг сквозь еловый собор что-то в
виде копыт.
Ты, мой лес и вода! Кто объедет, а кто,
как сквозняк,
проникает в тебя, кто глаголет, а кто обиняк,
кто стоит в стороне, чьи ладони лежат на плече,
кто лежит в темноте на спине в леденящем ручье.
Не неволь уходить, разбираться во всём не неволь,
потому что не жизнь, а другая какая-то боль
приникает к тебе, и уже не слыхать, как приходит
весна;
лишь вершины во тьме непрерывно шумят, словно
маятник сна.