Сестра честна́я Аполлона![1]
Когда б, старушка, вы хоть раз
Почтить сподобилися нас,
Пришаркавши хотя б на час,
И, как бывало во дни оны,
Возвысили б свой божий глас
До оды пышно-утончённой,
Я б тоже, может, хам невчёный,[2]
Царей, что ль, начал воспевать.
Ибо, по правде вам сказать,
И самому уж до печёнок
Обрыдли эти мужички,
И по́крытки, и панычки.[3]
Хотелось, что ли, б сбить оскому
На лбах венчанных царских лиц,[4]
На тех помазанниках божьих...[5]
Так не дерзну ж! а коль поможешь,
А коль покажешь, как тех птиц
Скубут и щиплют, то, быть может,
В руках бы по́был и у нас
Святопомазанный хохольчик.
Покиньте ж свой святой Парнас,[6]
Пришаркайте хоть на часочек,
И дряхленький свой божий глас
Возвысьте, тётя. И как надо,
Напевом складным хоть на час,
Хоть на полчасика у нас
Всё венценосное их падло[7]
Покажем с переда и с зада
Незрячим людям. Помолясь,
Приступим же, моя отрада.
I
Не видно ни душеньки в Ерусалиме,[8]
Врата на запоре, как будто б чума
Во граде Давидовом, богом хранимом,
Засела на стогнах.[9] Но нет, не чума —
Страшней и свирепей лихая година
Накрыла Израиль: царёва война!
Князья царёвы со дружины,
Вся княжья гридь,[10] и челядины,
И силой слабый весь народ,
Замкнувши в городе кивот,[11]
На поле брани выходили,
На поле бились, сиротили
Детей там маленьких своих.
А в городе младые вдовы
В светлицах плачут, чернобровы,
На деток глядючи грудных.
Собацки лают их пророка,
Их ненасытого царя,
Царя Давида матерят.
А он себе, упряся в боки,
По кровле ке́дровых палат
В багряных ризах ходит, бродит,
Как кот на сало, жадно смотрит,
Облизываючись, на сад
Соседа Гурия.[12] А в саде,
В своём весёлом вертограде,[13]
Вирсавия купалася,[14]
В точь Ева посреди рая,
Жена Гурьева, царёва
Наложница молодая.
Купалася себе с богом,
Грудь белую мыла
И царя свово святого
Ко греху склонила.
Уж смерклось, и дремлет, во тьму погружённый,
Вздыхает задумчиво Ерусалим.
В кедровых палатах, как в зад укушённый,
Туда-сюда ходит Давид-властелин
И — царь ненасытный, — как умалишённый,
С собой сам бормочет: «Я... Мы повелим!
Я царь над божиим народом!
И сам я бог в земли моей!
Я — всё!..» Засим, чуть-чуть поздней,
Рабы на цырлах,[15] тихим ходом,
Царю трапе́зу принесли
И цебрь сикеру для почину...[16]
И царь сказал, чтобы рабыню
Рабы на ужин привели,
Ту самую Вирсавью. Тут же
К пророку божьему на ужин
Сама Вирсавия пришла,
Откушала, сикеру тоже
С пророком выпила, пошла,
Чтоб после ужина на ложе
Любви прилечь чуть-чуть с царём.
А Гурий спал, и в сне своём
Ему, бедняге, и не снилось,
Что дома под шумок творилось,
Что и́з дому его украл
Давид не злато, не сребро,
Но лучшее его добро,
Его Вирсавью, бабу, скрал.
А чтоб не знал он той напасти,
Давид убил его[17] и — баста.
А после царь святой пред паствой
Пустил слезу, глаза залил
Псалмом он старому Нафану...[18]
И, вновь весёлый, снова пьяный,
С своей рабыней закутил.
II
Давид, святой пророк и царь,
Богобоязен был не больно.
Имел он дочечку Фамарь,
Имел он сыночку Амона.[19]
И в этом нет чудес. Детей
Умеют делать и святые,
Да не таких, каких простые
Миряне делают людей,
А вот каких. Амон счастливый,
Давида первенец красивый,
Царя любимец! — занемог
Чего-то вдруг, в постелю слёг.
Давид стенает и рыдает,
Багряны ризы раздирает,
И сыплет пепел на главу:[20]
«Я без тебя не проживу
И дня, мой сын, моя родная,
Моя кровиночка драгая!
Я солнца боле не узрю!
Я без тебя умру! умру!» —
И к сыну царь идёт, рыдая.
Аж семенит, чуть не бежит.
А тот Амон, бычок здоровый,
Во храмине[21] своей кедровой
Лежит, аж стонет, но лежит,
Над дурачком отцом смеётся.
Аж плачет, бедный, в корчах бьётся,
Давида просит, чтоб сестра,
Сестра Фамарь к нему пришла:
«Отца молю и государя!
Вели сестре моей Фамари,
Чтоб мне лепёшку испекла,
Да чтоб сама и принесла.
Так я, вкусив её, восстану
С одра болезни». Утром рано
Фамарь спекла и принесла
Мацы[22] Амону. Брат за руку
Сестру хватает и ведёт,
И в тёмной храмине кладёт
Её в постель. Ломает руки,
Сестра рыдает, рвётся вон,
Кричит к ему: «Окстись, Амон!
Ты брат мой, брат мой, о лукавый!
Единокровный брат! Я! Я!
Сестра единая твоя!
Куда мне деть себя? и славу?
И грех? и стыд? Такого брата
И бог, и люди проклянут!..»
Не помогло. Вот так, ребята,
Резвясь, царевичи живут,
Проказники, на свете.
Запоминайте, дети.
III
И проживет Давид без бед
Немало лет.
Одрях старик, его, больного,
Всё ризами пытались греть,
Но бл*дуна кота такого
Всё не могли никак согреть.
Вот слуги и догадку взяли
(Натуру волчью очень знали):
Чтоб члены старчьи отогреть,
Дево́чек к старцу привели,
Царевен паче[23] красотою.
И греют кровью молодою
Оне царя. Рабы ушли,
Замкнувши двери за собою.
Облизался старый блудня,
Изошёл слюнями,
И к одной соманитянке[24]
Лапы свои тянет,
Ибо была себе на грех
Красивою самой
Меж девочками, яко крин
Сельный[25] меж цветами.
Так вот-то ж она и грела
Старика собою,
Пока девочки играли
Там между собою
Голенькие. Как она там
Грела, я не знаю,
Знаю только, что царь грелся
И... и не позна ю.[26]
IV
Пред домом мерно выступает
Старик весёлый Рогволод.[27]
Дружина, отроки,[28] народ
Во злате вкруг него сияют.
У князя праздник: ожидает
Из Ли́твы князя-жениха,
Что едет свататься к Рогнеде.[29]
Перед богами Лель и Ладо[30]
Огонь Рогнеда развела;
Драгим елеем полила
И на костёр крошила ладан.
Как бы валькирии,[31] плывя,
Девицы пляшут вкруг огня
И поют: «Гой, гоя, гоя!
Новые покои
Цветми будем убирати,[32]
Гостей дожидати».
За Полоцком, как туча вражья,
Чернеет пыль над шляхом.[33] Мчат
И челядь, и бояре княжьи
Из Ли́твы князя сустречать.
Сама Рогнеда с Рогволодом
Пошла с девицами, с народом.
Не из Ли́твы князь
Дожидаемый,
Не знаёмый князь,
Давно жаданный,[34]
А из Киева
Туром-буйволом[35]
Идет веприщем[36]
За Рогнедою
Володимер-князь[37]
Со товарищи.
Кыяне к городу придоша,[38]
Град обступиша и пожгоша.
Владимер-князь перед народом
Уби сде старьца Рогволода.
Люд посече, княжну поя,
Отыде в волости своя,
Отыде с шумом. И растли ю,
И прожене, и погуби ю,
Младу Рогнедь, и се княжна
Бл*дет ся по миру одна,[39]
Собя не знаючи где дети,
С врагом немо́чна совладети.
Такие вот святые эти
Цари да князи.
V
Чтоб палачи поотрубали
Им бошки их, всем тем царям,
Своих народов палачам.
Морока с ними, чтоб вы знали,
Кругом них ходишь, как дурак,
Не знаешь, подступиться как.
Какой подход найти к гандонам,
К поганцам этим? Не молчи,
Сестра честная Аполлона,
Дай помощь, сердце, научи
Полазить чуть около трона;
Тебе ж как денег подкоплю,
Так к пасхе бусики куплю.
Забреемся с тобой в лакеи
И ревностно в златой ливрее[40]
Начнём царей своих любить.
Жаль зря и карандаш тупить.
Ведь где в неволе дохнут люди,
Там никогда добра не будет.
Чё ж врать себе, чего хитрить?
Уйдём назад, в село, там люди,
С людями веселей нам будет.
Там будем жить, людей любить,
Святого го;спода хвалить.
[Кос-Арал, 1848]
[Петербург (?), 1858]
[1] Сестра честная Аполлона! Когда б, старушка, вы... — пародийное обращение к музе, каковое (обращение, но не пародийное) было традиционным в европейской поэзии ещё с античных времён. В древнегреческой мифологии музы — девять богинь-сестёр, вдохновительниц поэзии, искусств и наук, рождённых от Зевса и богини памяти Мнемозины. Аполлон — сын Зевса и богини Лето. В классической греческой традиции — бог искусств и художественного вдохновения, Мусагет, — предводитель своих сестёр-муз. Какую именно из них имел в виду Шевченко, неизвестно. В 1858 г. в стихотворении «Муза» Шевченко называет её почтительно: «А ты, пречистая, святая, Сестрица Феба молодая...»
[2] Хам (устар.) — крепостной крестьянин.
[3] Обрыдли эти мужички,
И покрытки, и панычки. — Самоиронический обрис одной из ведущих в поэзии Шевченки тем: изображение крепостнической действительности украинского села. Мужик (устар.) — крестьянин. Покрытка (малорос.) — девушка, потерявшая невинность и родившая ребёнка. Покрыткам обрезали косу, ритуально покрывали голову платком и выгоняли из хаты. Паныч (малорос.) — сын пана, молодой барин, барчук.
[4] Хотелось, что ли, б сбить оскому
На лбах венчанных царских лиц... — произведения, направленные против российского самодержавия, появились в поэзии Шевченки в период «трёх лет» («Сон», «Подземелье», «И мёртвым, и живым...» и пр.). Циклом «Цари» начат ряд произведений, в которых разоблачается преступная власть монарха как форма единоличного правления, якобы освящённая самим господом богом («Неофиты», «Я не хвораю, не дай боже...», «Осия. Глава XIV», «Во Иудее во дни оны...», «Саул» «Царей, кровавых шинкарей...» и др.).
[5] Помазанник божий — т. е. царь, монарх, над которым произведён обряд помазания на царство, древний магический обряд, когда верховный поп (священнослужитель) помазывал вступающему на трон монарху лоб кисточкой с особым "освящённым" маслом с целью преподания ему «даров Святого Духа», необходимых для управления страной.
[6] Парнас — в древнегреческой мифологии: гора, на которой обитали музы и бог солнца Аполлон.
[7] Падло (малорос.) — падаль.
[8] Не видно ни душеньки в Ерусалиме... — речь идёт об описанной в Библии войне, которую вёл израильский царь Давид против арамейцев и аммонитян (Вторая книга Самуила. Гл. 10 – 11). Давид — царь Израильско-Иудейского государства (конец XI в. — около 950 до н.э.). Был оруженосцем, затем стал зятем царя Саула, но, заподозренный в измене, бежал в степи Южной Палестины; потом поступил на службу к филистимлянам. После гибели Саула Давид был провозглашен царём Иудеи; присоединил к ней территории израильских племён, а также захватил хананейский г. Иерусалим, сделав его своей столицей, завоевал ряд соседних территорий, создал централизованную державу — Израильско-Иудейское государство.
[9] Стогны (поэт., устар.) — широкие улицы, площади.
[10] Гриден (гридин, гридень) (устар.) — рядовой воин княжеской дружины; телохранитель князя (на Руси IX — XIII вв.). Гридь (собир., устар.) — княжеские воины.
[11] Кивот, киот (церк.) — ящик со стеклом или небольшой шкаф для икон, божница.
[12] Урия Хеттеянин — муж Вирсавии, и военачальник при войске Давида. Его смерть была умышленно подготовлена, по взаимному соглашению между Иоавом и Давидом, с целью скрыть грех Давида, совершённый им с Вирсавией, после чего он женился на ней.
[13] Вертоград (устар.) — сад.
[14] Вирсавия (славян. передача греч. транскрипции др.-евр. имени Батшеба) — одна из жён древнеизраильского царя Давида, мать царя Соломона. По Библии, чтобы жениться на Вирсавии, Давид отправил на верную смерть её первого мужа Урию. Карой за это деяние, сурово осуждённое пророком Натаном, явилась смерть первого ребёнка Вирсавии и Давида. Легенда о Вирсавии получила отражение в литературе и искусстве.
[15] На цырлах — на цыпочках; подобострастно, раболепно.
[16] И цебрь сикеру для почину... — Цебрь (цеберь, цебарь) (устар.) — бадья. Сикер (церк.) — хмельной, пьяный, брожёный напиток, кроме вина.
[17] Давид убил его... — узнав, что Вирсавия от него забеременела, Давид обрёк Урию на неминуемую смерть: велел своему полководцу Иоаву во время осады аммонитского города Раббы поставить его в самом опасном месте и лишить прикрытия (Вторая книга Самуила. Гл. 11).
[18] ...глаза залил Псалмом он старому Нафану... — когда пророк Нафан (Натан) резко осудил недостойный поступок Давида по отношению к Версавии и Урию и предсказал Давиду, что первый ребёнок от Версавии умрёт, Давид покаялся в специально написанной им молитве (псалом 51), но своих отношений с Версавией не прекратил. Вскоре она родила сына Соломона — будущего наследника престола Давида.
[19] Имел он дочечку Фамарь, Имел он сыночку Амона. — От своей жены Ахиноамы Давид имел сына Амнона (именно так, согласно Библии, он был назван в первой редакции цикла Шевченки «Цари»); от другой жены — Маахи — у него были дочь Фамарь и сын Авессалом. Эпизод изнасилования Амноном своей единокровной сестры, красавицы Фамари Шевченко передаёт почти дословно по Второй книге Самуила (Гл. 13). Стремясь отомстить за честь сестры, Авессалом впоследствии убил Амнона и восстал против Давида, но и сам был убит полководцем Иоавом, и царский престол в конце концов занял Соломон.
[20] Посыпание головы пеплом — древний религиозный обычай евреев посыпать голову пеплом или землёй, оплакивая своё несчастье или несчастье близких.
[21] Храмина (устар.) — дом, здание, а также комната, палата.
[22] Маца — пресный хлеб из пшеничной муки в виде тонких сухих лепёшек, выпекаемый, по еврейскому религиозному обряду, к пасхе.
[23] Паче (устар.) — больше.
[24] И к одной соманитянке... — Ависага (евр. Авишаг) — девушка из Сунема, отличавшаяся необычайной красотой. Она ухаживала за состарившимся Давидом (3Цар 1:1-4). Впоследствии Адония, старший сын Давида, хотел жениться на ней, чтобы этим браком оправдать свои притязания на престол. Соломон разгадал это намерение и приказал убить Адонию (3Цар 2:13-25).
[25] Крин сельный (церк.-слав.) — полевая лилия.
[26] И не познал её (церк.-слав.). Т.е. не смог вступить с ней в половую связь, очевидно по причине старческой немощности.
[27] Рогволод (ок. 920-978) — князь полоцкий, отец Рогнеды, участник событий междоусобной борьбы в 975-980 гг..
[28] Отрок (устар.) — младший княжеский дружинник; слуга. Здесь слово "отроки", очевидно, используется во втором значении.
[29] Из Литвы князя-жениха, Что едет свататься к Рогнеде. — Двенадцатилетняя дочь Рогволода Рогнеда была просватана не за «из Литвы князя-жениха», а за киевского князя Ярополка. Стремясь подчинить себе Полоцкое княжество, князь Владимир Святославич (? — 1015), княживший тогда в Новгороде, послал своего воеводу (и по совместительству родного дядю) Добрыню сватать Рогнеду. Однако та ему отказала в оскорбительной форме, назвав Владимира «робичичем», т.е. рабыничем, сыном рабыни (намёк на то, что его матерью была наложница Святослава — Малуша). Тогда Владимир разгромил полочан, убил Рогволода и принудительно взял Рогнеду в жёны, предварительно изнасиловав её на глазах у родителей.
[30] Перед богами Лель и Ладо... — Лель и Ладо — вымышленные польскими мифологами раннего Нового времени древнеславянские языческие божества, будто бы упоминаемые в свадебных песнях. Лель — якобы бог любви и/или брака. Лада, или Ладо, — богиня весны, также покровительница любви и брака, мать Леля и Полеля. Образ Леля нередок в литературе и искусстве этого и последующих периодов («Руслан и Людмила» Пушкина, «Снегурочка» А. Н. Островского и др.).
[31] Валькирии (от др.-сканд. Valkyrja, буквально — выбирающая убитых) — в скандинавской мифологии воинственные девы, дарующие по воле бога Одина победы в битвах. Валькирии отбирали после сражения храбрейших из павших воинов и отводили их во дворец Одина — Вальхаллу, где прислуживали им во время пиршеств. Образ валькирий использован в музыке и поэзии нового времени (опера «Валькирия» Р. Вагнера и др.).
[32] Убирать — здесь в устар. знач.: украшать, наряжать.
[33] Шлях (устар.) — дорога, тракт.
[34] Жаданный (устар.) — желанный. От глагола жадать "жаждать, сильно желать".
[35] Тур — первобытный бык, вымерший дикий бык.
[36] Вепрь (устар.) — дикая свинья, кабан.
[37] Владимир Святославич (? — 1015) — князь киевский, по данным Повести временных лет, примерно, с 980 г.; сын князя Святослава Игоревича и его ключницы рабыни Малуши Любечанки. С помощью своего дяди Добрыни Владимир в 969 г. стал князем в Новгороде. После смерти Святослава в 977 г. участвовал в усобице и одержал победу над старшим братом Ярополком, который был вероломно убит варягами из войска Владимира. Походами на вятичей, литовцев, радимичей, болгар укрепил Древнерусское государство. Значительную роль в формировании территории государства сыграл поход Владимира в Червенско-Перемышльскую землю, ранее захваченную Польшей. Успешная борьба с печенегами привела к идеализации личности и княжения Владимира. В народном эпосе он получил имя Владимира Красное Солнышко. Владимир был коварен, в борьбе с Ярополком и при взятии Херсонеса использовал предателей, феодальный характер политики Владимира лучше всего проявился в его религиозной реформе. Сначала он решил превратить народные языческие верования в государственную религию и для этого установил в Киеве и Новгороде культ главного дружинного бога Перуна. Владимир заменил около 988 г. язычество христианством, которое он принял из Византии после захвата греческой колонии Херсонес и женитьбы на сестре византийского императора Анне. Однако христианизация не поставила Русь в вассальную зависимость от Византии. Время княжения Владимира является периодом подъёма Киевского государства: усиления феодальной власти внутри, успешных завоевательных походов, развития культуры, земледелия и ремёсел.
[38] Данная строфа написана с закосом под летописный язык древней Руси, каковой (язык) является «суржиком» (утрирую) старославянского и древнерусского языков (старославянский с большим вкраплением древнерусских слов). Переводится примерно так:
Киевляне к городу пришли,
Город обступили и сожгли.
Владимир-князь перед народом
Убил здесь старика Рогволода.
Вырезал горожан, взял княжну,
Отошёл в свои владения,
Отошёл с шумом. И изнасиловал её,
И прогнал, и погубил её,
Молодую Рогнеду, и вот княжна
Блуждает по миру одна,
Не зная, куда себя деть,
С врагом не в силах ничего сделать.
[39] ...и се княжна Бл*дет ся по миру одна... — от Рогнеды у Владимира было трое сыновей — Вышеслав, Изяслав и Ярослав. Вскоре он её бросил и женился на византийской принцессе Анне. Рогнеда жила в селе Предславино на Лыбеди, но после её попытки совершить покушение на жизнь Владимира была сослана в глухой лесной город Заславль. Умерла около 1000 г. Вскоре также погибли Изяслав и его малолетний сын Всеслав, которые могли претендовать на киевский престол.
[40] Ливрея — раззолоченная одежда лакея, холуя.
[ЦАРІ]
Старенька сестро Аполлона,
Якби ви часом хоч на час
Придибали-таки до нас,
Та, як бувало во дні они,
Возвисили б свій Божий глас
До оди пишно-чепурної,
Та й заходилися б обоє
Царів абощо воспівать.
Бо як по правді вам сказать,
То дуже вже й мені самому
Обридли тії мужики,
Та паничі, та покритки.
Хотілося б зогнать оскому
На коронованих главах,
На тих помазаниках Божих...
Так що ж, не втну, а як поможеш
Та як покажеш, як тих птах
Скубуть і патрають, то, може,
І ми б подержали в руках
Святопомазану чуприну.
Покиньте ж свій святий Парнас,
Придибайте хоч на годину
Та хоч старенький Божий глас
Возвисьте, дядино. Та ладом
Та добрим складом хоть на час,
Хоть на годиночку у нас
Ту вінценосную громаду
Покажем спереду і ззаду
Незрячим людям. В добрий час
Заходимось, моя порадо.
І
Не видно нікого в Ієрусалимі,
Врата на запорі, неначе чума
В Давидовом граді, Господом хранимім,
Засіла на стогнах. Ні, чуми нема;
А гірша лихая та люта година
Покрила Ізраїль — царева война!
Цареві князі, і всі сили,
І отроки, і весь народ,
Замкнувши в городі ківот,
У поле вийшли, худосилі,
У полі бились, сиротили
Маленьких діточок своїх.
А в городі младії вдови
В своїх світлицях, чорноброві,
Запершись, плачуть, на малих
Дітей взираючи. Пророка,
Свого неситого царя,
Кленуть Давида-сподаря.
А він собі, узявшись в боки,
По кровлі кедрових палат
В червленій ризі похожає
Та, мов котюга, позирає
На сало, на зелений сад
Сусіди Гурія. А в саді,
В своїм веселім вертограді,
Версавія купалася,
Мов у Раї Єва,
Подружіє Гурієво,
Рабиня царева.
Купалася собі з Богом,
Лоно біле мила
І царя свого святого
У дурні пошила.
Надв;рі вже смеркло, і, тьмою повитий,
Дрімає, сумує Ієрусалим.
В кедрових палатах, мов несамовитий,
Давид похожає і, о цар неситий,
Сам собі говорить: «Я... Ми повелим!
Я цар над Божіїм народом!
І сам я Бог в моїй землі!
Я все!..» — А трохи згодом
Раби вечерю принесли
І кінву доброго сикеру...
І цар сказав, щоб на вечерю
Раби рабиню привели,
Таки Версавію. Нівроку,
До Божого царя-пророка
Сама Версавія прийшла,
І повечеряла, й сикеру
З пророком випила, й пішла
Спочити трохи по вечері
З своїм царем. І Гурій спав.
Йому, сердешному, й не снилось,
Що дома нищечком робилось,
Що з дому цар його украв
Не золото, не серебро,
А лучшеє його добро,
Його Версавію украв.
А щоб не знав він тії шкоди,
То цар убив його, та й годі.
А потім цар перед народом
Заплакав трохи, одурив
Псалмом старого Анафана...
І, знов веселий, знову п’яний,
Коло рабині заходивсь.
II
Давид, святий пророк і цар,
Не дуже був благочестивий.
Була дочка в його Фамар
І син Амон. І се не диво.
Бувають діти і в святих,
Та не такі, як у простих,
А ось які. Амон щасливий,
Вродливий первенець його!
Лежить, нездужає чогось?
Давид стенає та ридає,
Багряну ризу роздирає
І сипле попіл на главу.
— Без тебе я не поживу
І дня єдиного, мій сину,
Моя найкращая дитино!
Без тебе сонця не узрю,
Без тебе я умру! умру! —
І йде, ридаючи, до сина.
Аж тюпає, немов біжить.
А той, бугай собі здоровий,
У храмині своїй кедровій
Лежить, аж стогне, та лежить,
Кепкує з дурня. Аж голосить,
Аж плаче, бідний, батька просить,
Щоб та Фамар, сестра, прийшла.
— Драгий мій отче і мій царю!
Вели сестрі моїй Фамарі,
Щоб коржика мені спекла
Та щоб сама і принесла,
То я, вкусив його, возстану
З одра недуги. — Вранці-рано
Фамар спекла і принесла
Опріснок братові. За руку
Амон бере її, веде
У темну храмину, кладе
Сестру на ліжко. Ламле руки,
Сестра ридає. І, рвучись,
Кричить до брата: — Схаменись,
Амоне, брате мій лукавий!
Єдиний брате мій! Я! Я!
Сестра єдиная твоя!
Де дінусь я, де діну славу,
І гріх, і стид? Тебе самого
І Бог і люде прокленуть!.. —
Не помогло-таки нічого.
Отак царевичі живуть,
Пустуючи, на світі.
Дивітесь, людські діти.
III
І поживе Давид на світі
Немалі літа,
Одрях старий, і покривали
Многими ризами його,
А все-таки не нагрівали
Котюгу блудного свого.
От отроки й домірковались
(Натуру вовчу добре знали),
То, щоб нагріть його, взяли,
Царевен паче красотою,
Дівчат старому навели.
Да гріють кров’ю молодою
Свого царя. І розійшлись,
Замкнувши двері за собою.
Облизавсь старий котюга,
І розпустив слини,
І пазорі простягає
До Самантянини.
Бо була собі на лихо
Найкраща меж ними,
Меж дівчатами; мов крин той
Сельний при долині —
Меж цвітами. Отож вона
І гріла собою
Царя свого, а дівчата
Грались меж собою
Голісінькі. Як там вона
Гріла, я не знаю,
Знаю тілько, що цар грівся,
І... і не позна ю.
IV
По двору тихо похожає
Старий веселий Рогволод.
Дружина, отроки, народ
Кругом його во златі сяють.
У князя свято, виглядає
Із Литви князя-жениха
За рушниками до Рогніди.
Перед богами Лель і Ладо
Огонь Рогніда розвела;
Драгим єлеєм полила
І сипала в огнище ладан.
Мов ті валькірії, круг неї
Танцюють, граються дівчата
І приспівують:
«Гой, гоя, гоя!
Новії покої
Нумо лиш квітчати,
Гостей сподіватись».
За Полоцьком, неначе хмара,
Чорніє курява. Біжать
І отроки, й старі бояра
Із Ли;тви князя зострічать.
Сама Рогніда з Рогволодом
Пішла з дівчатами, з народом.
Не із Ли;тви йде князь сподіваний,
Ще не знаємий, давно жаданий;
А із Києва туром-буйволом
Іде веприщем за Рогнідою
Володимир князь со киянами.
Прийшли, і город обступили
Кругом, і город запалили.
Владимир-князь перед народом
Убив старого Рогволода,
Потя народ, княжну поя,
Отидє в волості своя,
Отидє з шумом. І растлі ю,
Тую Рогніду молодую,
І прожене ю, і княжна
Блукає по світу одна,
Нічого з ворогом не вдіє.
Так отакії-то святії
Оті царі.
V
Бодай кати їх постинали,
Отих царів, катів людських.
Морока з ними, щоб ви знали,
Мов дурень, ходиш кругом їх,
Не знаєш, на яку й ступити.
Так що ж мені тепер робити
З цими поганцями? Скажи,
Найкраща сестро Аполлона,
Навчи, голубко, поможи
Полазить трохи коло трона;
Намистечко, як зароблю,
Тобі к Великодню куплю.
Пострижемося ж у лакеї
Та ревносно в новій лівреї
Заходимось царів любить.
Шкода і оливо тупить.
Бо де нема святої волі,
Не буде там добра ніколи.
Нащо ж себе таки дурить?
Ходімо в селища, там люде,
А там, де люде, добре буде.
Там будем жить, людей любить,
Святого Господа хвалить.
[Кос-Арал, 1848]
[Петербург (?), 1858]